Кто-то еще в XIX веке сказал, что до сорока лет нужно читать, от сорока до шестидесяти – перечитывать, а после шестидесяти – читать Священное Писание. Я уже на границе между перечитыванием и Священным Писанием.
Если перечитывать, то что?
Точно так же, как музыку не всегда слушаешь от и до, а просто любимый какой-то кусочек… Нравится мне третий концерт Рахманинова, вот я его и слушаю… Первую часть послушал, а до конца мне не обязательно. Точно так же я могу снять книжку с полки, прочесть какой-то фрагмент… Я могу взять тот же «Затерянный мир» или «Сумму технологии» Лема. Здесь уже нет системы, читаю то, что хочется в данный момент.
Если бы у вас была возможность встретиться с кем-то из ваших кумиров, с кем бы вы предпочли пообщаться?
Был момент, когда можно было съездить в Краков и пообщаться со Станиславом Лемом… У любого писателя времени наперечет, и чем старше он становится, тем труднее ему приводить себя в рабочее состояние. А отвлекаться на разговоры, пусть даже и с издателем… Здесь другой вопрос: смогу ли я сказать что-то интересное и нужное ему?
С кем мне было бы интересно пообщаться? С Ричардом Фейнманом, например. Великий ученый, популяризатор науки, педагог, лауреат Нобелевской премии по физике и просто знаковая фигура XX века. Он был самым молодым участником Манхэттенского проекта, а в конце жизни оказался в комиссии по расследованию аварии шаттла «Челленджер». Сомкнулись величайшие достижения XX века – атомная энергия и космос. Хотя к космонавтике он не имел никакого отношения, его привлекли именно за счет широких взглядов, глубины мышления, чтобы разобраться в причинах этой жуткой трагедии. Почему я его называю? Для всех физтехов с первого курса Фейнман, фейнмановские лекции по физике – это действительно Библия.
Почему, как вы считаете, писателей такого уровня, как Аркадий и Борис Стругацкие, сейчас нет в России?
Отвечу цитатой из самих же Стругацких: «Неизвестно, кто открыл воду, но это точно были не рыбы». Мы слишком погружены в эту среду… В 60–80-е годы книги заменяли нам всё. Мы изучали мир по книгам, наша цивилизация была книгоцентрична. Все крутилось вокруг печатного слова. И Стругацкие были для нас всем… Лем хорошо сказал в одном из интервью о своей поездке в СССР: «Я заменяю русским читателям Сартра, Кафку и других авторов, которых я читал, и которых я через себя пропустил». В Советском Союзе все это было практически недоступно, поскольку не издавалось. И Стругацкие заменяли нам очень многое – ту же американскую фантастику, которую мы получали в очень дозированном виде. Аркадий Натанович ее читал много и переводил, например «Саргассы в космосе».
О мегабитовой бомбе, культурном сломе и росте количества текстов
Как вы все-таки считаете: фантастика умерла как жанр? Или будет ее возрождение?
«И сильный будет, и подлый будет. И смерть придет. И на смерть осудит. Не надо в грядущее взор погружать». Вопрос на самом деле гораздо глубже, и не только в отношении фантастики и других литературных жанров… Сейчас происходит гигантский культурный слом, слом классической традиции. Мы живем в темные века. Ближайший аналог – слом античной традиции и приход христианской. Богатейшая литература, поэзия, философия, драматургия, скульптура существовали в античной Греции и Риме. Они не стали хуже – они стали ненужными. Потому что новым поколениям, воспитанным в христианской парадигме, это стало не нужно и не интересно. На смену трактатам Аристотеля и Платона пришли Евангелие и первые труды отцов Церкви, жития святых. Старая культура умерла не потому, что с ней что-то было не так. Просто потребитель культуры повернулся к другому. Возрождение, век Просвещения, кульминация – век XIX. А в XX пошел слом. И сейчас мы как раз живем на изломе.
И что грядет, к чему готовиться?
Что будет дальше? Кто ж его знает… Яркий признак такого слома – умерло понятие классики. Раньше классический канон был единым для всех… Например, если помните, в советское время выходила «Библиотека всемирной литературы». Понятно, что этот 200-томник был достаточно идеологизирован (туда набрали много авторов из соцстран и не включили по идейным соображениям достойные западные произведения). Но если выбросить из этой серии 50 томов и добавить Кафку, Камю и других, то мы получим классический канон. Это классика, и ее можно сосчитать. Это можно прочесть в течение какого-то разумного времени даже не слишком фанатичному читателю. А потом произошло то, что пан Станислав называл мегабитовой бомбой. Пошел экспоненциальный рост количества печатных текстов и авторов. И уже человеческой жизни не хватит, чтобы перечитать всё, если ты, конечно, не читатель-профессионал, который только этим и занят. Это одна сторона. Вторая – пошла фрагментация классики. У одного поколения, социальной группы свое представление о классике, у другого – свое.
Меняется читатель, меняется отношение к книге. Если мы посмотрим структуру медиапотребления, что такое 7–9 минут в день для книги?..
Книга отодвигается на второй план, но все равно не умирает… По роду свой работы я общаюсь с Крисом Лотсом, литературным агентом ряда американских авторов, в том числе Стивена Кинга и Джорджа Мартина. И вот он рассказывает: «Джордж меня както попросил: “Узнай у Стивена, как ему удается так много писать книг?” (Кинг делает где-то две книжки в год.) И Стивен мне ответил: “Каждый день я пишу 4 000 слов. Как домашнее задание…” Я Джорджу говорю: “Он каждый день пишет 4 000 слов”. Тот задумался, посчитал и говорит: “Я тоже пишу 4 000 слов в день, но большей частью это СМС, посты в Интернете и тому подобное…”».
Если мы посмотрим на молодежь, то увидим, что они читают много, но что? Это посты в соцсетях, новости, эсэмэски… Читают гораздо больше, чем мы. Но не книг. Беда книжного рынка в том, что у нас нет разработанной социологии чтения. Например, англичане очень внимательно изучают, что читают, где читают, отслеживают возрастную, образовательную структуры чтения. Они делают аналитику и по продажам, и по читателям / покупателям. Я издаю очень много книг… За моей редакцией и Дэн Браун, и Джордж Мартин, и Стивен Кинг. И такие бестселлеры последних лет, как «Виноваты звезды», «Голодные игры», «Марсианин», и огромнейший пласт литературы XX века в серии «Эксклюзивная классика».
Вы знаете, какая в нашей редакции книга № 1 по итогам 2015 года? Это роман Джорджа Оруэлла «1984» – продано около 130 тысяч экземпляров. Автор № 1 – Эрих Мария Ремарк, продано около 500 тысяч экземпляров его книг. Нигде в мире Ремарка так много не читают, как в России. Когда иностранцам называешь эти цифры, они просто впадают в ступор.
Да, эта статистика вселяет надежду… Насколько хорошо работает связка «книга – кино»?
Иногда работает, иногда нет. С тем же «Марсианином» очень интересная история. Первое издание мы выпустили с абсолютно марсианской оранжевой картинкой, второе уже сделали с кадром из фильма – с Мэттом Дэймоном на обложке. Что вы думаете? Первое издание продается в разы лучше, чем киношное. Загадка. Многие фильмы не сработали – например «Шпионский мост» Спилберга с Томом Хэнксом. Вроде бы книга закольцована на нашу историю, есть мощные культурные привязки. Но продалось три с половиной тысячи экземпляров, не больше… Я купил права на «Сумерки» еще до выхода фильма. Это яркий пример, когда продажи книги шли хорошо, но с появлением фильма резко увеличились. А вот по книге «Виноваты звезды» мы ожидали более сильного эффекта. Но в России запланированная премьера была перенесена с июня на осень, и в итоге фильм не толкнул продажи (многие уже посмотрели его в скачанном виде).
Какова стратегия планирования тиражей? Если книга выходит одновременно с фильмом, значит, уже заведомо больший должен быть тираж? Или нет?
Наша стратегия в основном основывается на допечатках. Если книга себя показала до фильма, то с большой вероятностью продажи будут увеличены с выходом фильма.
Больше тридцати лет в издательстве «АСТ». Это целая история… Николай Андреевич, какими издательскими проектами вы особенно гордитесь?
Сейчас я вас удивлю. Предмет моей гордости – старейшая на книжном рынке серия, которая живет с 1993 года и по сей день. Это переводная серия исторических любовных романов «Шарм». Это чтиво: он привлекателен, она чертовски привлекательна, и так далее… Серия дожила до наших дней и продолжает жить. Ее читают от десяти и до восьмидесяти лет. И по количеству положительных эмоций, радостных переживаний с ней вряд ли что-то можно сравнить. Я горжусь тем, что издал нехудожественные произведения Лема. Мы перевели и выпустили «Фантастику и футурологию», «Философию случая». Это серьезный труд, можно сказать, что подвиг. Эти книги менее популярны и известны, чем тот же «Солярис», но гораздо интереснее и глубже.
Светлана Зорина и Николай Науменко, февраль 2016 года
Можно, наверное, гордиться и тем, что я купил права на «Марсианина» еще до выхода книги в Америке[4 - Фильм был снят по мотивам одноименного произведения Энди Вейра (2011). Интересно, что автор не планировал выпускать книгу, а выложил ее в блоге. Когда поклонники творчества писателя стали просить его выложить книгу для скачивания, он разместил роман на сайте Amazon, установив минимальную цену – всего 0,99 центов.] (печатного издания; в Сети автор выложил текст раньше). Как только появилась информация об этой книге, она мне показалась интересной… Что привлекло? Де-факто это гибрид «Таинственного острова» и «Робинзона Крузо», практически ремейк Жюля Верна. Мне это показалось настолько необычным, что я решил обязательно попробовать. Прорывы как раз происходят там, где создается что-то непохожее. Таким же прорывом в свое время был «Код да Винчи».
Вы тоже его открыли для российского читателя?
Да. Но еще до «Кода да Винчи» я купил права на «Ангелов и демонов».
Всего три, если я не ошибаюсь, редактора – в Италии, Англии и в России – открыли этого автора и начали покупать права еще до мировой славы Брауна. Сегодня суммарный тираж «Кода да Винчи» в России – 2 млн экземпляров. У нас есть выражение «пиратка гадит…» Если бы не было такого количества нелегальных скачиваний, то бумажные продажи в России были бы гораздо выше.
Что издавать? Магическая формула редактора
Николай Андреевич, вы – первооткрыватель серьезных, знаковых для книгоиздания имен. Какие качества нужны редактору, чтобы делать такие открытия?
Конечно, хочется сказать: «Да, я вот такой гений…» Но все не так. По известному определению гений – это 1 % таланта и 99 % пота. Я живу в этой атмосфере очень долго и в ежедневном режиме отслеживаю, где и что не просто издается, а появляется еще на стадии продажи прав. Такой-то автор написал то-то и то-то. Появилась такая-то книжка. Отслеживать это в ежедневном режиме – одна сторона. Вторая – необходимо иметь серьезный читательский бэкграунд. Я перечитал очень много книг… Именно перечитал. А читать для оценки и выбора, по-моему, вредно. Но я издаю не для себя, а для других. Если я начну оценивать, нравится мне этот роман или нет, то не смогу принять решение.
Как выбирать книги для издания? Здесь нет какого-то единого рецепта. Это некая магическая формула – сочетание читательского опыта и работы в этой среде. Прибавьте к этому мою альма-матер: учеба на физтехе сформировала мозги, чутье на необычное, странное.
Николай Андреевич, а как идет сам процесс отбора книг? Расскажите, пожалуйста, подробнее.
Как правило, первая информация появляется тогда, когда читать еще нечего. Есть только заявка, в лучшем случае несколько страничек, на основании которых зарубежный редактор делает покупку. Бывает и полная рукопись, но не часто. Жизнь показала, что тянуть до выхода книжки не стоит. Нужно принимать решение на основании неполной информации. В других издательствах тоже сидят профессионалы – помедлишь немножко, и книжка уплывет…
И все же сейчас конкуренция за авторов на российском рынке стала ниже?
Конкуренция есть, она просто приняла более спокойные формы: из войны перешла в спортивное соревнование. Я по-прежнему конкурирую с Леонидом Шкуровичем, генеральным директором «Азбуки – Аттикус», Сергеем Макаренковым, генеральным директором «РИПОЛ классик», и др.
Какие плюсы появились после объединения с «ЭКСМО»?
Самый главный плюс в том, что мы стали выпускать меньше книг. Раньше какой был принцип? «Выстрелил и забыл». Издавали по принципу «эту издадим, и эту, и эту, авось один росточек взойдет». И, как результат, рынок засорялся большим количеством названий. Читатель, приходя в магазин, видел множество незнакомых имен и зачастую не выбирал ничего. Главный плюс – мы перестали гнаться за количеством и стараемся сделать акцент на качестве.
А что хорошего осталось от «старого» «АСТ»: школа, традиции?
Остались традиции, коллектив переводчиков, редакторов, корректоров. Корректор – это специфическая профессия. Точно так же, как и редакторская, она требует энциклопедических знаний.
Сколько сейчас корректур проходит текст?
Сейчас две корректуры и сверка – максимум. Уровень внештатных редакторов очень сильно упал. Редактором невозможно прийти и стать, будь у тебя хоть десять дипломов! Редактором становятся в процессе работы. Мне повезло пообщаться с Ириной Гавриловной Гуровой, мы много вместе работали. Это одна из последних великих переводчиц советской эпохи. Она много рассказывала о работе редактора.
Почему говорят «великая советская школа перевода»? Не было школы перевода, существовала система работы. У каждой переводной книги был штатный редактор. Он после перевода отдавал ее внештатному редактору и переводчику, которые обсуждали работу редактора и консенсусом правили текст под контролем редактора штатного. От такого взаимодействия рождался отличный перевод. Получалось Произведение. И чтобы стать редактором, нужно было сначала, как Ванька Жуков, посидеть рядом, посмотреть, как это делается. Потом тебе позволят прочитать, посмотреть верстку, что-то подчеркнуть, в следующий раз разрешат прочитать после редактора. Постепенно в этом учении рождался производственный профиль, осваивались и производственные, и культурные навыки: как делать, что делать, каким должен быть текст, что убирать. Эти нюансы ни в каких учебниках не написаны, они вырабатываются только в контексте: из опыта, знаний, которые можно получить только из общения. Как создается аромат времени в книге? Ирина Гавриловна рассказывала мне, как переводила «Чувство и чувствительность» Джейн Остен. «Я, когда перевела, взяла словарь языка Пушкина и каждое слово проверяла, есть оно там или нет. Если слово более позднее, искала его синоним из предыдущего периода. Выбирала более раннюю лексику». Эти вещи нигде не написаны, конкретных примеров, как это делать и что делать, неоткуда взять. Только так рождаются редакторы. За время моей работы выросло уже три поколения редакторов. Причем даже те, кто пришел уже состоявшимися профессионалами, говорят, что работа с книгами здорово на них повлияла и позволила вырасти.
Николай Андреевич, вы осуществляете контроль над рукописью, над версткой? Насколько вы вмешиваетесь в процесс?
Я – нет. Иногда могу пройтись, послушать, подсказать что-то. Вмешиваюсь в оформление, в обсуждение тиража. Оформление книги – это тоже загадка великая! Иной раз кажется: сделали замечательно, вырви глаз, такая обложка. Не идет! А сделали что-то такое серенькое, а оно работает. Почему? Кто его знает… Вопрос гораздо глубже. Здесь дело не в маркетинге, а в психологии восприятия, в социологии чтения (которой у нас нет). В основном работаешь по принципу «нравится / не нравится / а я так вижу».
Вы несколько раз в разговоре подчеркнули, что российский книжный рынок находится еще в детском состоянии. Почему?
Экономическая и политическая система всей страны еще болеет детскими болезнями, а книгоиздание – ее часть. Как говорили классики: «Невозможно жить в обществе и быть свободным от общества». Чудодейственных рецептов здесь нет. Можно ускорить рост дерева двумя путями: тянуть за макушку или поливать и удобрять. Первый метод дает гораздо более быстрые результаты, но они недолговечны.
Чем лучше удобрять?
Уменьшать количество выпускаемых книг, как это ни грустно… Издавать то, на что есть внутренний запрос у аудитории. Он может быть необъективирован, но он есть. Пытаться его угадать. Стараться не опускаться ниже определенного уровня по качеству подготовки книг: редакторской, корректорской, оформительской. Это то же самое, как детей растить: питать правильно, культуру развивать, на хороших примерах воспитывать, слушать хорошую музыку, читать книжки, смотреть фильмы…
О свободном времени и мгновениях счастья
