Москва. Наука и культура в зеркале веков. Все тайны столицы
Но этим планам не суждено было реализоваться. По завершении работ на центральных радиусах метрополитена археологи практически прекратили исследования в Москве. За этим стояли серьезные причины. Первая – хронологическая: в городе оказалось очень мало домонгольских и раннемосковских древностей – главную массу находок составили вещи и сооружения XVI–XVII вв. А ими археологи ХХ в. обычно пренебрегали. «Младший» город, долго остававшийся сравнительно небогатым, не накопил в грунте тех археологических сокровищ, которыми прославятся позже северные русские народоправства – Новгород и Псков. Во-вторых, слой города оказался основательно испорченным строительством второй половины XIX – начала XX в. (чего практически не было в главных древнерусских городах, развившихся не столько бурно). Наконец, сказались особые политические условия: сердце древнего города, Кремль, был закрыт для раскопок[11], да и в других местах их можно было вести только после множества согласований и под неусыпным надзором всевозможной администрации.
Короткий маршрут: устье Яузы – Зарядье – Боровицкий холм, 1947–1960 гг.
Около десятилетия (1936–1946) для археологии Москвы прошли как во сне, который затронул и Подмосковье, и даже работу по подготовке студентов. Во время войны лучшие московские археологи (А.В. Арциховский, А.П. Смирнов, А.Л. Монгайт, О.Н. Бадер и другие) ушли на фронт. И хотя по возвращении университета в Москву (1944) практика на подмосковных курганах возобновилась (уже в 1944 г. раскапывали курганные группы в Царицыне), и к работам привлекали крупнейших ученых[12], у Арциховского были все основания писать: «К сожалению, в Москве раскопок почти не было. Восьмой век московской истории окончился, не выполнив необходимых работ по научному изучению родной старины, он завещал их девятому» («Материалы и исследования по археологии Москвы». М.-Л., 1947. С. 7).
Но к 1947 г., когда это заявление было напечатано, сожаления звучали как запоздалые – начался новый этап московской археологии. Он был связан с тем патриотическим подъемом, который охватил общество после победы в Великой Отечественной войне, и, отчасти, с поворотом государственной политики «лицом к истории». Конкретным преломлением стало торжественное празднование 800-летия столицы осенью 1947 г. К нему приурочили первый выпуск «Материалов и исследований по археологии Москвы» и многотомную «Историю Москвы» (правда, археологический раздел был крохотный, а вышел, том спустя много лет). Снова стали оказывать внимание археологии и при крупных строительных работах.
Казалось, исследования должен возглавить А.В. Арциховский, давно считавший себя москвичом, искренне любивший и знавший город. Но с 1930-х гг. ученый работал над вторым, главным проектом своей жизни – раскопками Новгорода – и туда перенес центр своих интересов. Но в то же время стоит подчеркнуть роль московской археологической школы в создании абсолютно уникального и передового, эталонного для всех изучающих Средневековье проекта, который носит очень простое имя: Новгородская археологическая экспедиция кафедры археологии МГУ. За этим именем – известные всему миру берестяные грамоты (их уже более тысячи); многослойные деревянные мостовые, позволяющие строить хронологию по годовым кольцам деревьев; самая строгая и надежная вещевая типология; исключительная по полноте картина развития усадеб, улиц и площадей. Всё это в самой Москве изучено в гораздо меньшей степени, но не стоит забывать, что великий, многодесятилетний новгородский проект начинался в Москве, здесь же в основном подбирались его научные кадры (они рекрутируются здесь и в наши дни), и наоборот – многие исследователи Москвы прошли обучение именно на раскопках Новгорода Великого.
Арциховский, правда, не написал капитального труда по Москве. Но он всегда уделял ей внимание и сформулировал научные задачи дальнейших исследований в программной статье «Основные вопросы археологии Москвы»[13]. Его имя как главного редактора стоит на трех первых томах «Материалов и исследований по археологии Москвы»[14]. Содержание первого выпуска, впрочем, не подтверждало авторского тезиса о малой развитости археологии Москвы. В него уже вошли, кроме программной статьи, ряд базовых трудов: два свода к археологическим картам Москвы и Подмосковья, составленные ранее О.Н. Бадером и С.К. Богоявленским; отчет Е.И. Горюновой о работах на второй очереди метрополитена; результаты работ студенческих практик на курганных группах Царицына и Салтыковки; предварительная версия будущей керамической стратиграфии города, над которой уже начал работу М.Г. Рабинович («Гончарная слобода XVI–XVIII веков»)[15]. Последняя работа была особенно перспективна: она строилась на свежих фактах, собранных при строительстве, начатом в 1940 г. и продолженной в 1946–1947 гг. на Котельнической набережной. Это были уже не наблюдения при земляных работах, а методически правильные раскопки на месте будущего высотного здания на мысу при впадении в р. Москву реки Яузы (на левом её берегу, у церкви Никиты Мученика). Это было одно из нескольких мест, где выдающиеся знатоки Москвы (И.Е. Забелин и др.) предполагали древнейшее поселение города, легендарное село «Кучково».
Для выполнения программы научных раскопок Академия наук создала специальную Московскую археологическую экспедицию, руководителем которой стал совсем молодой тогда М.Г. Рабинович. Выбор не был случайным: ученик А.В. Арциховского и М.Н. Тихомирова, знакомый по раскопкам в Великом Новгороде с методом послойного снятия грунта и точной профессиональной фиксацией, он смог организовать на Яузе образцовые с точки зрения методики работы. Впервые в Москве культурный слой открывали без спешки, пласт за пластом, фотографируя тщательно зачищенные профили и планы, скрупулёзно точно вычерчивая их в масштабе, отбирая находки и «привязывая» их к сооружениям и пластам с подобающей внимательностью. Многое изучалось впервые, как, например, кладбище XVI в. (до середины ХХ в. ученые обычно ими пренебрегали). Были получены данные, легшие вместе с находками в соседней Гончарной слободе в основу сплошной и подробной статистической шкалы для керамики, обычной в культурном слое Москвы. Но мысль о расположении здесь древнейшего центра города подтверждения не получила: домонгольские находки были крайне малочисленными, а жилые постройки появились не ранее XV в.
Хронотопография керамических находок в Москве. XII–XVII вв.
Схема освоения территории Москвы на основе керамических находок (по М.А. Бойцову).
Это были первые подлинно системные научные работы, очень быстро опубликованные (МИАМ, 1949 г.) и ставшие прочной ступенью для тех, кто продолжил полевые исследования в Москве. Кроме общей отчетной статьи, М.Г. Рабинович опубликовал и «микромонографию» «Московская керамика», легшую в основу всех дальнейших классификаций.
Одновременно оживились наблюдения над работами в городе. Они стали зоной ответственности Музея истории и реконструкции Москвы (сейчас Музей истории Москвы). Его сотрудники начали отмечать все, даже случайные, вскрытия культурного слоя в городе, заводя научный паспорт на каждую из таких точек, и готовить таким образом информационную базу. Особое направление составило усиленное изучение и каталогизация монетных кладов, которыми особенно богата Москва. Началось издание трудов музея, выпуски которых состояли в основном из исследований по археологии города и его окрестностей (издание продолжается до сих пор). Его фонды пополнялись найденными при наблюдениях в городе вещами (в 1930-х гг. они поступали в основном в Исторический музей). Особенной удачей стала обработка и публикация В.Б. Гиршбергом прекрасной коллекции надгробий XVI–XVII вв., собранных при строительстве школы в Георгиевском монастыре на ул. Дмитровке[16].
Центральным «полевым проектом» в Москве с конца 1940-х гг. должны были стать раскопки на другом (правом) берегу р. Яузы, против Котельников, в Зарядье. Их необходимость вызвала начинавшаяся ещё до войны безумная «очистка» древнейшего района посада Москвы для нового строительства (потом здесь появится гостиница «Россия», ныне снесенная). Естественно, что Московская археологическая экспедиция, «перебравшись» с одного берега на другой, продолжила свои исследования. Но М.Г. Рабинович вскоре (1951 г.) был вынужден выйти из процесса исследований: его карьеру археолога прервала начавшаяся кампания борьбы с «космополитизмом». Ученого уволили из Института истории материальной культуры по причине «несовместимости» его фамилии с должностью руководителя археологических работ в Москве[17].
На посту руководителя Московской археологической экспедиции Академии наук его сменил Александр Федорович Дубынин (1903–1992), который уже в 1920-х гг., учась в МГУ, познакомился с древностями Подмосковья (раскопки курганов у станции Клязьма (Пушкинский район) и в Черкизове. Работы в Зарядье продолжались до начала 1960-х гг. и дали материал столь же важный для археологии Москвы, как раскопки на Яузе – хотя, в отличие от них, он опубликован далеко не полностью и ждёт новых исследователей.
Однако это была уже другая историческая эпоха. Настала «оттепель». Для исследований внезапно открылся долгое время наглухо закрытый Кремль. Доступ для осмотра его древностей разрешили в 1955 г., а в 1960-х гг. потребовалось вскрыть огромную площадь культурного слоя в исторической зоне, на месте строительства Дворца съездов. Работы возглавил известнейший, но уже начинавший стареть специалист по домонгольской архитектуре Н.Н. Воронин, которого изучение городского культурного слоя не особенно интересовало и давалось с известным трудом. Реально работами руководил Рабинович, преследования которого с началом «оттепели» прекратились. Применить наработанные научные методики удалось на незначительных в сравнении с общей вскрытой площадью участках. Но и они принесли массу находок. Среди них – остатки древнего рва и основания деревянных стен середины и второй половины XII в., срубленных в разной технике. Первая стена была линией четырехстенных срубов, а следующая по времени – «хаковой» конструкцией, в которой горизонтально лежащие стволы удерживают от деформации поперечные крюки-сучья (их специально оставляют на стволах), закрепленные к грунту клиньями[18]. На большей части вскрытого пятна исследователи могли только наблюдать ход работ (они шли два года, 1959 и 1960), о чем позже вспоминали неохотно[19]. Далеко неполной оказалась и фиксация (в том числе по условиям работ на режимном объекте).
Перспективы продолжения работ в важнейшей исторической зоне между устьем рек Яуза и Неглинная рисовались самые радужные. Но они не оправдались: полевая археология в центре Москвы оставалась заложницей государственных строительных проектов. С их завершением в начале 1960-х гг. наступило затишье, специально сформированная для развития столичной археологии Московская экспедиция медленно сошла на нет, подготовленные ею кадры перешли к кабинетной или преподавательской работе, а частью, уже в очередной раз, переключились на исследование других зон и периодов.
Хорошо, что полученные за несколько десятилетий материалы позволяли вести системный вещеведческий анализ, перейти к обобщению накопленных фактов и продолжить подготовку научных сборников и даже выпустить первые фундаментальные монографии.
Подведем итог. Основы научной археологии Москвы заложены за четверть века, за жизнь одного поколения, 1930-е гг. ушли на первичное знакомство с культурным слоем города на метрополитене. После раскопок в устье р. Яузы и первых сезонов Зарядья (1946–1953) стало возможно системное описание городских слоев, был составлен первый план системного изучения города. Сложились представления о двух разделах в археологии Москвы: слоев и сооружений XII/XIII–XVII вв. (подстилающих современный город – и окружающих или проникающих в него поселений и могильников (средневековых или более ранних, вплоть до каменного века). Культурный слой был описан, разработана типология керамики и методика её экспертизы. Выделены особые, характерные для Москвы типы предметов (белокаменные надгробные плиты с орнаментами и надписями). Начато изучение древних фортификаций Китай-города, Белого и Земляного города.
За этим стояли и более широкие результаты, важные для археологии России в целом.
Во-первых, изучение материальной культуры столицы осознали как особый раздел исторической археологии Евразии. Оно продвинулось настолько, что вошло отдельными разделами в общие курсы археологии – в оба учебника для вузов, составленные А.В. Арциховским в 1940—1950-х гг., и в репрезентативные сборники, представлявшие достижения советской археологии[20].
Во-вторых, сложилась московская школа археологии, во главе которой стояли сначала В.А. Городцов, а затем его ученик А.В. Арциховский. Её образовала кафедра археологии исторического факультета МГУ и Институт археологии Академии наук СССР, сотрудничавшие в изучении города с Историческим музеем, Музеем истории и реконструкции Москвы и другими. Это была та же школа, которая «отвечала за археологию» по всей гигантской тогда стране, от Карелии и Сибири до Молдавии и Закавказья, рассылая во все концы экспедиции и создавая на их основе местные научные школы и направления археологии Евразии.
Для этой научной школы работа в Москве с её окрестностями служила полигоном, богатым всеми видами памятников начиная с эпохи неолита. Именно на московском материале проходили практику, начинали самостоятельную полевую и лабораторную работу ученые, составившие славу советской археологии, ставшие лауреатами Государственных премий, профессорами, академиками. В начале их пути в науку неизменно лежали разведки и раскопки курганов, городищ железного века и стоянок эпохи неолита, участие в наблюдениях за земляными работами в центральных районах Москвы и раскопках Московской археологической экспедиции.
Но в самой Москве археология обрела противоречивый и драматичный характер. Исследования шли неровно, даже лихорадочно. На линиях метро культурный слой уничтожали сразу на всю глубину, но именно это позволило сразу выявить его главные особенности, составить общее представление о научных перспективах. Они обнадёживали: деревянные срубы и мостовые, городские некрополи с белокаменными надгробиями, клады и целые залежи керамической посуды у горнов Гончарной слободы. Возможность публикаций стимулировала интерес учёных, привлекала их к городу. Но археология древней столицы оставалась заложницей городского хозяйства и бурного развития «Москвы – столицы СССР». Это свойственно археологии любого мегаполиса, усиленное своеобразием социальной жизни в СССР. Меняющаяся быстро и под неустанным надзором власти Москва была мало приспособлена к ведению археологических работ, требующих спокойной обстановки и протяженности во времени. Почти замершие Суздаль, Ростов, Переяславль, не говоря о городищах типа Старой Рязани, повреждены меньше, а работать удобнее: нет многометровой толщи техногенного балласта, не надо применяться к срокам вечно опаздывающих или, наоборот, опережающих строителей, противостоять мертвящим запретам.
Периоды «героических штурмов» московских древностей сменяли долгие годы затишья. В результате, хотя общее поступательное движение продолжалось, развитие археологии Москвы в последней трети ХХ в. разделилось на два потока: полевые работы, зачастую связанные с вынужденными, диктуемыми обстоятельствами обширнейшими вскрытиями, и фундаментальные аналитические научные исследования разведочного и отчасти охранного характера. Первые дают небольшой научно-информационный выход (особенно в сравнении с масштабами переработки культурного слоя), но стремятся играть роль в общественной и культурной жизни. Вторые сопровождаются введением в науку новаторских методов, глубокой проработкой получаемых материалов и завершаются фундаментальными публикациями. Каждая такая монография – настоящий научный прорыв, в конечном итоге оказывающий воздействие не только на науку, но и на культуру города. Наблюдать за развитием этих направлений в последние полвека проще не в рамках хронологии, а по историческим частям и отдельным урочищам города, а также наиболее крупным городским проектам и научным проблемам.
От объектов к проектам: археология Москвы за последние полвека
Вернемся в Москву, которую мы оставили в 1960-х гг. К концу этого десятилетия темп даже строго ограниченных «дозволенными сроками» работ начал спадать. В археологии огромного города наступило затишье. Московская экспедиция, так и не опубликовав в полном объёме прекрасный материал Зарядья, перенесла работы в область. Особое значение приобрели раскопки и разведки вокруг города (Недошивина Н.Г., Розенфельдт Р.Л., Смирнов К.А., Успенская А.В., Юшко А.А. и др. См.: АКР. 1994). Вне стен Кремля работал теперь, почти в одиночку, Музей истории и реконструкции Москвы (МИиРМ). На всё менее доступных исследованию стройках копать становилось так трудно, что в прокладке Нового Арбата археологи просто не участвовали. Научные исследования ограничивались теперь музейной работой и составлением сводов, но именно это и обеспечило продвижение вперёд. Выходили просто написанные книги для краеведов, велась работа с молодыми археологами в кружке, через который прошли многие юные любители старины, работая на курганах и городищах по окраинам города. Кружком и отделом археологии МИиРМ руководил в те годы А.Г. Векслер, он же писал популярные книги и бесчисленные газетные статьи, упорно убеждая руководство города, его жителей (и даже коллег) уделять внимание культурному слою. Александр Григорьевич столь же упорно вёл, пусть в ограниченных масштабах, наблюдения за вскрытиями культурного слоя города и собирал материал для новой археологической карты. Это обеспечило передачу традиций изучения Москвы от 1950-х к 1980-м гг.
Кроме того, продолжалась начатая М.Г. Рабиновичем разработка базовой отрасли всякой почти археологии – керамической стратиграфии. При её построении исходят из предположения, что фрагменты битой посуды, выпавшие в слой в любой части города в одно и то же время, имеют очень похожий состав. Обычно это допущение эмпирически подтверждается. Подсчитав количество черепков всех типов в слое и сравнив со слоями из других мест города, можно понять, когда они туда попали. Сравнив стратиграфические (то есть послойные) разрезы в нескольких районах и сопоставив их наборы фрагментов, можно составить общую типо-хронологию – ведь битой посуды много везде.
Однако как выделить отдельные типы и как их изначально датируют? Выделяют по качеству и форме сосудов (или их черепков), а дату получают, опираясь на другие находки (монеты, печати) того же слоя, на последовательность слоев и их связь с сооружениями, даты которых известны (есть и другие способы, но мы говорим сейчас о тех, что применялись в середине ХХ в.). Эту огромную работу по сопоставлению провел М.Г. Рабинович, опубликовав внутри сборника материалов по работам в Кремле (Древности. 1971) целую монографию с таблицами форм сосудов, статистическими формально-технологическими подсчетами фрагментов по слоям и с общей характеристикой городской стратиграфии. В основе лежали находки в Гончарной слободе, которая стала со второй половины XV в. настоящим фабричным районом и продолжала выпускать достаточно однородную керамику до конца XVII в. Параллельно этой работе Р.Л. Розенфельдт подготовил специальный свод и историю московской керамики (Розенфельдт Р.Л. 1968). Теперь стало возможным составлять типовые статистические таблицы, внося в их клеточки количество фрагментов из слоя. Такую работу мог делать студент-лаборант, на обучение которого уходило всего несколько дней, а результатом становилась точная дата слоя или сооружения в нём. Сегодня трудно себе представить, что таких таблиц ещё в 1950-х гг. просто не существовало, настолько прочно они вошли в практику современной полевой археологии.
Кроме керамики, изучали и другие предметы, прежде всего монеты и клады, состоявшие из них (и вообще ценных для наших предков предметов). Эти работы лежали в общем русле развития русской нумизматики и велись прежде всего в Историческом музее известным нумизматом А.С. Мельниковой; многие из работ того времени в переработанном виде выходят до сих пор (Векслер А.Г., Мельникова А.С. 1988. Veksler A.G., Melnikova A.S. 1993). Особое направление в археологии составило изучение древностей погребального обряда, прежде всего надгробий и каменных гробов-саркофагов. Первые обширные своды этих материалов принадлежали исследователям из музеев Б.В. Гиршбергу (Исторический музей) и Т.Н. Николаевой (музей г. Загорска, ныне Троице-Сергиеве); позже на их основе и с привлечением новых материалов появится специальная серия изданий[21].
Один из первых стратиграфических разрезов культурного слоя Москвы: 1953 г., раскопки М.Г. Рабиновича на устье Яузы (на месте дома на Котельнической набережной)
Конечно, археология – это не только вещеведение. Но переход от него к историко-культурным, социальным и даже топографическим обобщениям очень труден, поскольку археологический материал всегда очень дискретный: некоторые точки изучены подробно, но между ними – огромные пространства и периоды, о которых неизвестно ничего. Их можно соединять с помощью других, не-археологических, материалов (летописей и актов, карт и других изображений), но при этом возрастает опасность ошибок, многие пути оканчиваются тупиком или даже ловушкой, в которую попадает недостаточно подготовленный ученый. В то же время специалистов, одинаково уверенно чувствующих себя в вещеведении и стратиграфии, естественных науках и летописании или изучении актов, крайне мало, если они вообще есть. Поэтому доброкачественных историко-археологических обобщающих работ обычно публикуется немного, и очень жаль, когда они остаются неопубликованными.
Первая типо-хронологическая таблица керамики средневековой Москвы. М.Г. Рабинович, 1970-е гг.
Такой оказалась судьба одного из первых фундаментальных исследований по археологии Москвы – диссертация и книга Доротеи Александровны Беленькой, посвященная ближайшему к Кремлю древнейшему посаду, Китай-городу. По не имеющим отношения к науке причинам эта доброкачественная работа не была ни защищена, ни опубликована, хотя уже не одно поколение археологов активно пользовалось её архивной копией. Основанный на результатах уже знакомой нам работы Московской экспедиции в Зарядье, труд впитал данные надзора и на других строительных площадках. Фактически это была первая попытка составить историю большого и важного района Москвы на основе сводки археологических, текстовых и картографических данных. Беленькая сопоставила данные важных наблюдений Ф.А. Дубынина в области церковной археологии (остатки подклета храма Жён Мироносиц XV–XVI вв. и кладбища при ней, существовавшего 200–250 лет), определила методы восстановления уличной сети, усадебной застройки, благоустройства; гораздо подробнее были изучены вещи на посаде. Этот анализ позволил установить время формирования посада: не ранее XII–XIII вв.
Тем самым вносилась существенная поправка в господствовавшее после работ в центре города мнение М.Г. Рабиновича о существовании Москвы как города если не в X, то по крайней мере в XI в. Спорная тема приобрела в конце 1950-х – середине 1960-х гг. особую остроту. Раннюю дату отстаивали археолог Музеев Кремля в 1970-х гг. Н.С. Шеляпина (Владимирская) и А.Г. Векслер (он защищает её до сих пор; в популярной литературе она иногда встречается и сейчас). Однако на отсутствии в пределах центра Москвы культурного слоя и существенного количества находок не только XI, но и первой половины XII в. настаивала не только Беленькая, но и другие строгие аналитики-вещеведы (А.В. Куза, Р.Л. Розенфельдт, Т.В. Равдина). В наши дни общее углубление знаний о Древней Руси всё более убеждает в правильности их позиции. Её можно считать принятой в среде специалистов – достаточно назвать академика Н.А. Макарова, Т.Д. Панову[22] и многих других (включая автора этой статьи); с ней всегда были согласны историки (М.Н. Тихомиров, в наши дни – В.А. Кучкин).
Конечно, для решения этой проблемы важнее всего было бы полное исследование сердца средневекового города, Кремля, особенно Боровицкого холма. Но Кремль был закрытой режимной зоной, доступа к которой археологи не имели с 1918 г., когда сюда въехало советское правительство, здесь же в основном и квартировавшее. Большее, на что можно было рассчитывать здесь до 1955 г., – экспертиза случайно обнаруженных древностей, особенно кладов (хотя строительство здесь велось: со стороны Спасских ворот построили военную школу ВЦИК; в 1941 г. широкие раскопки вели между зданием Арсенала и корпусом Судебных установлений; были разрушены многие церкви и монастыри, а их места застроены). Раскопки 1959–1960 гг. на месте Дворца съездов, о которых уже говорилось, также не были полноценными, их материалы только подливали масла в огонь дискуссии.