Фролович и Софрон смеются.
Сопля. А ну вас…
Ванюша (трогает Соплю). Отняли у тебя мешочек, Соплюша? Ну и Бог с ним. Злых людей много теперь стало. Зло, оно ведь копится, копится, пока добро его не переломит. А на то время надобно… Ты, Соплюша, мой мешок бери. У меня карманы глубокие, я подаянье и в карманы класть могу. Бери!
Софрон. Не в мешке дело, Ваня. Головой соображать надобно.
Сопля. Больно умные вы с Фроловичем. А кто на Пасху вам свинины принес? Кто два кулича принес?! Кто в Мытищах у земских на Крещенье полкурицы напел?! Забыли?
Софрон. Во, давай таперича посчитаемся, кто чего напел! Сперва полкурицы напел, а опосля мешок пропел.
Сопля. Да ведь не твой же мешок-то! Не твой!
Фролович. Ладно, хорош собачиться. Садитесь, потрапезничаем.
Фролович и Софрон вываливают на клеенку содержимое трех мешков.
Фролович. Так, вот обглодки куриные из «Курочки рябы». Выбирай-ка их, да в котелок. Во! (Радостно смеется.) Много мне зацепить удалось! И без горлодрания досталось!
Софрон. Как ты туда пролез, ума не приложу. Там же привратный всегда стоит.
Фролович. Отошел он, видать, по нужде. А мы ж тогда напротив на заправке пели.
Ванюша. Да. Про Христа-младенца. И не толкнул никто…
Фролович. Я как заприметил, что привратный ушел – сразу в дверь и просочился. Под стол нырнул, глянул – на двух столах четыре тарелки с обглодками!
Сопля. Повезло.
Фролович. Пока девка половая с тележкою своею возюкалась, я подполз, да обглодки – в мешок, в мешок. И крика никто не поднял! Хвать мешок – и в дверь. Токмо меня и видали!
Софрон. Повезло тебе с трапезниками. Я надысь к китайцам на Пречистенке в сяо шитан[4 - Закусочная (кит.).] сунулся пошакалить, так меня тут же приметили да электричества в жопу напустили. По запаху опознали, сволочи.
Фролович (кивает). По запаху. Все из-за него…
Сопля. Все беды.
Ванюша. Святая правда. Пахнем мы не так, как все. Вот чистые люди и брезгуют. А вот собачки – наоборот, ласковы с нами. А на чистых людей лают.
Сопля. Дались тебе собачки! Меня псы никогда не любили. Ни когда я чистым ходил, ни теперь. (Копошится в объедках.) А это что?
Софрон. Игрушка с подарочком. Мальчонка один сунул.
Сопля. А подарочек есть можно?
Софрон. Не знаю. Дай-кось. (Берет игрушечного колобка, открывает; внутри – такой же колобок, но поменьше.)
Колобок. Ни ха! Ни хао ма, шагуа?[5 - Привет! Как поживаешь, дурак? (кит.)] лобок.) Вот Цао бы с тобой поговорил… Нет, сие не съедобно. (Кидает игрушку в огонь.)
Софрон. Ни ши шагуа.[6 - Сам дурак (кит.).](Закрывает колобок.) Вот Цао с тобой поговорил… Нет, сие не съедобно. (Кидает игрушку в огнь.)
Фролович. Ребята, хлеб отдельно кладите, как всегда.
Сопля. Хлеба много подали.
Софрон. Мда… А денег таперича совсем не подают.
Фролович. Много нищих в Москву поприехало. Вот и не подают.
Ванюша. Фролушка, а почему много нищих стало?
Фролович. Дураки потому что. Все прут в Москву, думают, здесь деньги под ногами валяются.
Софрон. Вань, я ж тебе уже говорил: нищих много, потому как по деревням жечь стали больше. Раньше токмо земских одних жгли, да токмо в Москве. А таперича стали жечь с деревнями вместе, чтобы земский за своих тягловых ответ держал. Понял?
Ванюша. Понял, Софронюшка.
Фролович. А погорельцы – все в Москву и прут! Конечно, подавать перестанут, а как же! На Тверской вон нищих – не протолкнешься! Напасешься разве ж на всех денег?
Ванюша. В Москву погорельцы едут, потому что в Москве людей много. И думают погорельцы так, что у каждого человека милостыню попросить можно. Вот как они думают.
Софрон. Да попросить-то можно. А вот – подаст ли сей человек?
Фролович. У москвичей сердца ледяные. Их слезами не растопишь. А песни наши им даром не нужны.
Софрон. Правда. Песни таперича и не слушают. Год назад слушали, а нынче и не слушают. Верно Цао покойный говорил – уходить надобно из Москвы в Подмоскву. Тут народ посердобольней. Так оно и вышло. В деревне денег не подадут, а хлеба навалят. Ходим по Подмоскве, и слава Богу.
Ванюша. Цао умный был. Помнишь, Соплюша, как он тебе говорил: «Лучше не воровать, а просить»?
Сопля (суетится вокруг закипающего котелка). Да помню, помню… во, закипел. Просить-то завсегда безопасней. Но выпить тоже хочется. А водки подавать не принято.
Софрон. Господи, сдалась тебе эта водка! Дня не было, чтобы про водку эту поганую не говорил.
Фролович. От водки голова гудит и ноги слабнут.
Ванюша. Мой папаша покойный водку любил. Горькая она.
Софрон. Горькая, невкусная. Как ее пьют… не понятно.
Фролович. Человече все в рот тащит.
Сопля. А я люблю водочки выпить. Особенно зимой. От нее теплота по жилкам разливается.
Софрон. Деньги токмо на нее переводить. Гадость и есть гадость. А толку никакого. Ну что, братцы, обрадуемся?
Фролович, Ванюша, Сопля (готовя ложки, двигаются к котелку). Обрадуемся.
Софрон достает тряпицу, разворачивает; в тряпице лежит упаковка с мягкими ампулами; на упаковке живое изображение: на лысой голове человека вдруг начинают расти цветы, человек улыбается, открывает рот и изо рта вылетают два золотых иероглифа синфу.[7 - Счастье (кит.)]
