Русская зима

Представилось это ярко, четко, точно кино посмотрел. Страшное, жуткое, но снятое отличным режиссером, талантливым оператором. А роль исполнил гениальный актер. И стало легче. И ноги постепенно отпустило, и руки поднялись, и туловище напружинилось.

Поднялся, пригладил волосы, пошел к соседке.

– Алёна, – начал извиняющимся тоном.

– Алина.

– Ой, извините!.. Алина, не могли бы одолжить на пятнадцать минут чайник или кастрюлю? Воды вскипятить. А завтра куплю…

– Хорошо, – очень так запросто, как способны только юные создания, сказала она.

Пошла, чмокая шлепками, в глубь квартиры. И откуда-то оттуда послышалось хрипловатое:

– Кто там? А? – Женский голос; вроде, не старушечий, но как у лежачих старух.

– Всё хорошо, тёть Наташ.

– Рефат опять?

– Нет, – явная нота досады и раздражения. – За кастрюлей. Сосед.

– А?..

Сергеев с интересом прислушивался.

– Сосед попросил кастрюлю.

– Пусть только вернет. Скажи ему…

– Конечно, тёть Наташ!

Чмоки в его сторону. Возвращается. Сергеев заранее изобразил на лице благодарность.

– Держите. Необязательно сегодня отдавать. Как купите – тогда…

– Спасибо… Спасли.

* * *

Первые дни на новом месте всегда длинные. Многое замечаешь, узнаешь, открываешь. Это, наверное, похоже на детство. А потом поезд жизни разгоняется, и окружающее начинает сливаться в один сероватый фон – вскоре мало что можно разобрать, различить.

Да и разбирать-то, на самом деле, не хочется… Нет, не то что прям не хочется, а забываешь, что надо разбирать, отмечать – живешь, как говорится, на автопилоте.

Наверное, путешествия придумали не для духовного обогащения, насыщения впечатлениями – скорее всего, путешествуют, чтобы приостановить мельтешение однообразных дней дома. Провел две недели, месяц в другой обстановке, и снялся с автопилота… Как-то, наверное, так.

– Как-то так, как-то так, – с усмешкой повторял Сергеев, выкуривая очередную сигарету; от собственных мыслей, по сути, банальных, действительно становилось смешно, и тут же радостно и отрадно, что пусть такие, они появляются – в последнее время он, как ему казалось, вообще разучился думать.

Погода не огорчала – было тепло, ясно. Правда, часам к десяти вечера в майке на террасу выходить становилось неприятно, зато небо усыпали звезды, море искрилось, а к тому времени, когда Сергеев просыпался, холод забивался в щели и дыры, на улице хозяйничало почти лето. Почти лето в начале ноября.

Под террасой с рассвета до заката пульсировала жизнь. Иногда разговорами двух женщин-соседок, чаще – нянченьем детей: «Поиграй, поиграй… Туда не ходи… Не суй это в рот!.. Писька вазелинная, ты опять описькалась, что ли?!»

Постепенно Сергеев запомнил имена женщин. Одну, молодую, звали Оля, хотя иногда к ней обращались «Оляна», и этот вариант Сергееву нравился на слух; вторую, на вид лет сорока, Дина.

Дина курила и голос имела хрипловатый, с бурлением; казалось, после каждого слова она может закашляться, и действительно периодически заходилась в мокротных приступах, от которых у Сергеева тоже начинало клокотать в горле и хотелось скорее спрятаться.

Но неприятней всего было то, что она перхала, будто огромная облезлая птица в ржавой клетке.

Оляна – это она в то его первое утро уговаривала дочку идти домой и пугала мрякой – не курила, и, случалось, они с Диной уныло начинали переругиваться из-за дыма.

Мужей ни той, ни другой Сергеев до сих пор не видел. Понял так: мужья работают где-то далеко и даже не на каждые выходные приезжают домой.

Алина, соседка Сергеева по этажу, большую часть дня проводила на террасе. Не выходила покурить – хотя иногда в ее пальцах торчала тонкая сигаретка, – а именно проводила. Стояла, держась за перила и смотрела вдаль или сидела в складном кресле и читала в смартфоне.

Изредка она выводила из квартиры полную рыхлую женщину – тёть Наташу – всегда в каких-то кофтах, платках. Лицо у женщины было нестарое, а вот глаза… В них застыло болезненное изумление. Словно женщина услышала нечто неожиданно-оскорбительное, изумилась, и это изумление ее не отпускает.

Она занимала кресло, превращалась в нем в ком одежды и проводила так, неподвижно, по нескольку часов.

В следующей за тёть-Наташиной и Алининой квартире жили муж и жена с девочкой лет четырех. Девочка не играла с детьми снизу; женщина здоровалась с Сергеевым, а мужчина, тяжелый, как таких называли на родине Сергеева – комлистый, даже не кивал.

Кто обитал в крайней квартире на первом этаже, Сергеев не знал, но наверняка это им принадлежала «ауди» с номером соседней страны.

* * *

Главное, что пока не давало ему завертеться в центрифуге ежедневности – а завертеться, он знал по опыту, можно и ничего не делая – было море. Вернее, широкое и глубокое, до горизонта, пространство в трех сотнях метров от дома.

Пространство каждый раз было новым – менялось от перекура к перекуру. Не замечать этого Сергеев не мог – выходишь и сразу в глаза бросается, что оно теперь другое, и поневоле засматриваешься, забывая даже, зачем вышел…

Сергеев не очень разбирался в оттенках цветов, не знал, как их называть. Да в обычной городской жизни такой потребности особо не возникало. Здесь же, при взгляде на море, сами собой начинали биться в голове вопросы: «Лазурь? Бирюза? Капри? Этот… циан?»

Случалось, море исчезало. Нет, оно, конечно, было на своем месте, но глаза его не видели – там, впереди, оказывалась пустота.

Именно – пустота.

Вот дорога, вот полоска степи, а дальше серовато- белое ничто. Ни воды, ни горизонта, ни облаков… Может, это был туман, может, что-то еще; местные наверняка как-нибудь такое состояние называли. У них должны быть специальные слова. Надо узнать…

Красиво было, когда здесь, на суше, светило солнце, превращая осеннюю серость и желтизну в золото, небо – высокое и голубое, без единого прожилка белёсости, а над морем, но не у берега, а там, далеко, ближе к горизонту, стояли тучи. Не просто тучи, а стена из туч, почти черных, плотных.

Да, и красиво, и страшно. И представлялся шторм, буря, мечущийся средь валов кораблик, людей, которые своими слабыми силами стараются удержать его на плаву, спасти от гибели, довести до золотистой суши. Кораблик обязательно с мачтами, как при Колумбе.

Но парусников Сергеев не замечал, яхт тоже не было, зато почти постоянно наблюдал корабли боевые. Один, два, а то и три стояли неподвижно, словно звенья цепи, прикрывающей берег.

Чуть ли не каждый день над поселком проносились самолеты. Не всегда он успевал их заметить – неожиданно, из тишины, возникал свистящий вой, и пока Сергеев поднимал голову, начинал искать источник, вой менялся на продирающее уши шипение, секундное, острое, и снова становился воем и исчезал.

– Сверхзвуковой, – оправдывал свою медлительность Сергеев.

Зато вертолеты давали собой полюбоваться. Полюбоваться и потревожиться… Часто они возникали будто из самого моря – вот горизонт чист, спокоен, море поблескивает, корабль стоит, как островок или, точнее, камень; тихо, если, конечно, собака Умка не полаивает с тоски, соседи вяло не переругиваются, машины не ездят. Да, часто бывает абсолютная, непривычная после Москвы, тишина. И тут, сначала еле уловимое – чик, чик, чик, чик. Даже не обращаешь внимания. Кузнечик, сверчок какой-нибудь в сарае за забором. Мягко, нейтрально, безопасно стрекочет. Пускай стрекочет.

Но стрекот становится жестче, вот от него начинает свербеть в мозгу. Откуда он? Что?

Бац – и над полоской степи, почти перед тобой – возникают два существа. В первый момент кажется, что это действительно нечто живое. Огромные стрекозы, или саранча, или серые шершни. Винты рубят воздух, а короткие крылья по бокам – то ли с подвешенными пулеметами, то ли с ракетами – напоминают растопыренные, готовые схватить добычу лапки; турбины по бокам от кабины так похожи на выпученные глаза, острый нос – один в один клюв вороны.

И смотришь, зачарованный, оторопевший, как они приближаются. Любуешься и ужасаешься этой мощи созданных человеком стальных полуптиц-полунасекомых. Может, и не стальных, но крепких – не прихлопнуть огромной газетой, их клевок разорвет тебя на клочки, винты превратят в фарш и разбросают на километр.

* * *

Каждый вечер Сергеев обещал себе завтра пойти к морю. Встать с кровати, помахать руками, поприседать, ополоснуться под душем, позавтракать – и пойти.

Вставал, делал подобие зарядки, а дальше как-то размякал. Для душа часто бывало прохладно, есть еще не хотелось. Варил кофе, выходил с кружкой на террасу. Смотрел на море отсюда. Пока, наверное, этого было достаточно…

С морем он познакомился взрослым. В ранней – доармейской – юности хипповал, но море им, сибирским хиппарям, заменяли реки и озера. Впрочем, и моря там у них были, но искусственные – Красноярское, Братское, Новосибирское…

Настоящее увидел в сорок лет. У сына появились подозрения на астму, аллергия донимала, вирусы (или ей так казалось), и решено было ехать. Выбрали Феодосию: довольно дешевое жилье, к тому же не только в частных секторах, но и в квартирах.

Нашли квартиру в интернете, добрались, вселились. И пошли на берег. И вышли к кафе – веранда у самой воды.

Темнело, под крышей зажглись разноцветные, неяркие, лампочки, играла, не в этом кафе, а где-то в отдалении, музыка. Официантка, домашняя какая-то, своя, советовала им блюда мягким уютным голосом. Перечисляла диковинные для Сергеева названия: рапаны, сибас, дорадо, бычки, мидии в сыре, ставридка… Да нет, многое он ел, но одно дело в московских ресторанах, а другое – здесь.

С моря надувал ветерок. Легкие такие воздушные волны. И волнами приходил запах чего-то будто слегка подтухшего, но в то же время ароматного, свежего. Сергеев искал слова для этого запаха и нашел – так пахнет спирулина из аптеки… Но искал и нашел не в тот первый вечер…

Когда одна песня заканчивалась, а следующая еще не начиналась, становилось слышно шипение… Здесь был берег, и это шипел песок, отпуская откатывавшуюся воду.

Сергеев смотрел на море, густо-синее, на чернеющий мыс, колышущиеся, размытые отсветы огней, на свою жену, на пятилетнего сына, и думал… Нет, не думал, а без всяких мыслей знал в те минуты, что всё хорошо.

Потом несколько лет снова была Феодосия или соседний Судак, а потом они оказались на окраине Сочи – в Мацесте. Дней десять жили там. Флигелек, заросшая виноградом беседка, пляж, одна и та же кафешка по дороге… Заскучав, решили съездить в центр, но жена в последний момент занемогла, и Сергеев с сыном отправились вдвоем.

Провели в Сочи весь день. Канатная дорога, дендрарий, шевелящиеся кораллы в огромных аквариумах, пальмы, белоснежный порт и белоснежные яхты, памятник героям фильма «Бриллиантовая рука», обед в ресторанчике на пирсе, ледяной мохито, прогулка на быстром катере… Было нежарко, ходилось легко, сын не канючил и не морщился, а был тих от новых впечатлений и, может быть, счастлив. И Сергеев, понимая, что это действительно состояние счастья, наслаждаясь им, в то же время с болью чувствовал, что совсем скоро будет вспоминать этот день примерно так же, как вспоминал свой день счастья старик в исполнении Евстигнеева в «Зимнем вечере в Гаграх»: «Если б можно было хоть на один миг вернуть тот день, я бы всё отдал».

На следующий год с деньгами оказалось неплохо, и они позволили себе Барселону, а потом сын вырос и отказывался ездить – ему интереснее было проводить всё лето в Москве; жена не настаивала, Сергеев тем более.

И вот он у моря один. Сбежал от ставшей чужой семьи, от Москвы, от наползающей на Москву, как всегда, непонятной, без неба, зимы с многодневными дождями, мокрыми снегопадами и горьким реагентом… От всего сбежал.

* * *

Наконец пересилил себя… Нет, вообще-то утро потекло по уже привычному руслу: легкая зарядка, мысль о душе и тут же просьба себе самому: а можно попозже? Варка кофе, выход на террасу… Но внизу ругались женщины, собака Умка, видимо раздраженная их громкими голосами, лаяла особенно противно; в кресле необычно для этого времени уже сидела в ворохе тряпок тёть Наташа. И Сергееву остро захотелось оказаться не здесь.

Быстро съел пару бутербродов с сыром и ветчиной, допил кофе. Обулся, надел куртку и отправился.

Сразу и придумалась конкретная цель – на полоске степи, если забирать слегка вправо, виднелся бугор, а на нем развалины крошечного здания вроде бетонной трансформаторной будки, а еще правее – одинокий дом у самого берега. Стоило узнать, что это за развалины и что за дом.

Сергеев перешел дорогу, заметил тропинку в невысокой сухой траве. Тропинка как раз вела вперед и направо.

Это не целина – земля исцарапана бороздами. Значит, пахали. Но вряд ли засевали чем-то. Трава сорная, много шаров перекати-поля, каких-то засохших цветов, напоминающих звезды. Сергеев хватанул одну и отдернул руку – лучи звезд бритвами врезались в ладонь. До крови…

Сначала матернулся, а потом заговорил насмешливо, поучающе себя:

– Так, это не Подмосковье. И не Сибирь. Здесь всё непросто. Не суй руки куда попало.

И как подтверждение того что всё непросто – гроздья мелких улиток на стеблях травы. Сначала даже подумалось: это ягоды какие-то. Пригляделся – улитки.

Оторвал одну, изучил. Вход в пещерку был залеплен беловатым и твердым, как засохший клей. Явно не первый день так висят. Может, зимовать приготовились? Никогда раньше такого не встречал.

– Ну ты здесь и не был, – ответил вслух, а потом отпарировал: – В интернете не встречал, на «Энимал плэнет».

Сфотографировал, пошел дальше. Внутри разгоралось мальчишеское любопытство к новому…

Чем были развалины, так и не понял. Но явно что-то военное. То ли дот, то ли наблюдательный пункт. Сперва решил, здесь находилось орудие. Поискал место, где бы оно могло быть установлено – бывал на старинной батарее в Кронштадте, – не нашел. Зато обнаружил в подножии бугра покатый бетонный спуск под землю. Дверной проем без двери. Захотелось поглядеть, что там, в черном прямоугольнике. Постоял и не пошел. Оправдался тем, что еще вляпается в дерьмо или на штырь какой напорется, на змею.

Мог бы включить фонарь в айфоне. Просто жутковато было; Сергеев стыдился этого чувства, но побороть не мог.

На вершине бугра торчали осколки стен, внутри лежали куски бетона. Росла трава, даже какой-то куст. Строение стопроцентно разрушили, но когда? Не исключено, что в сороковых. Здесь были бои, об этом он читал, когда выбирал место… Вот он, наглядный след войны…

От развалин до берега было метров двадцать. Но оказалось, что само море далеко внизу – степь кончалась высоким обрывом. Странно, что еще от бугра создавалось впечатление, что вода вот она, рядом – присядь и потрогай.

– И как спуститься? – спросил Сергеев растерянно. – Интересное дело…

Осторожно, боком, подошел к краю, заглянул.

Море, словно увидев его, зашумело. Размеренно и солидно. Волны накатывались на берег, а потом медленно сползали, шевеля гальку.

Конечно, оно шумело и пять минут назад, и полчаса, и сто лет, просто Сергеев не слышал. Но почему- то было приятно думать, что оно с ним здоровается. Именно с ним и сейчас. А до этого было неподвижно, спало.

И еще, стоило оказаться над обрывом, появился ветер. Дунул в лицо, затем тут же толкнул в один бок, в другой, обдал кисловатым запахом.

Ветер слабый, но Сергеев на всякий случай шагнул назад. Мало ли… Сейчас успокаивает порывами- поглаживаниями, а потом возьмет и сбросит вниз.

Еще отошел, достал сигареты, закурил. Затягивался редко, приятнее было дышать струившимся дымом. Смешиваясь с запахом моря, он приятно волновал. Может, напоминал тот первый вечер в Феодосии…

Смотрел на гребешки новых и новых волн, идущих к невидимому отсюда берегу, на размытую грань горизонта, на белые полосы облаков за чистым и голубым небом. На стоящий неподвижно корабль… Смотрел, пытался любоваться, задуматься о чем-то таком, о чем принято задумываться у моря, или ни о чем не думать, а – что называется – созерцать. Древние греки умели созерцать, останавливать мысль и вслед за этим получать озарения. Наверное, кто-то умеет и сейчас…

А к Сергееву и мысли подходящие не приходили, и созерцать не получалось. Еще и сигарета не истлела, а уже надышался, насмотрелся, стало скучновато.

Обернулся направо. Отсюда одинокий домик был виден хорошо. Приземистый, с почти плоской крышей, белыми стенами; рядом полукруглый ангар, ГАЗ-66 с тентом, явно военный, а может, какой-нибудь геологический. Во дворе торчит мачта антенны. Скорее всего, радиостанция.

Близко лучше не подходить – еще примут за шпиона. Здесь такое часто происходит. Слышал в новостях.

Пополз взглядом вдоль обрыва. Заметил – кое-где его края отслоились и висят на честном слове, нарушая законы физики. Почему-то вспомнились башни храма Гауди в Барселоне…

Сергеев снова заглянул вниз. Высоко, примерно с пятиэтажку. Или больше… Кое-где виднелись обвалы, один свежий, другие поросли травой.

От моря до обрыва метров двадцать. Неужели бывают такие штормы, когда волны добегают до стены? И подмывают. Но почему тогда куски отслаиваются сверху? Наверное, все-таки из-за дождей. Скорее всего…

В какой-то серии «Неуловимых мстителей» погоня была вдоль такого же обрыва… Нет, там камни были, а здесь… Здесь глина. Понятно, что ее размывает ливнями, весной, когда снег тает. Если он тут, конечно, ложится… Но в любом случае – влага точит и отслаивает по кусочку.

Лет через двести, ну или пятьсот, в общем, через короткий по геологическим меркам срок и их дом сползет.

* * *

Во дворе вихрило непривычное, в первый момент испугавшее Сергеева оживление. Суматоха, скорее. «Пожар, что ли?»

Нет, пожара не было. Но Оля с Диной в спешке выносили из своих квартир половички, коврики, стулья, обувь. Причем, занимаясь одним и тем же делом, будто не замечали друг друга, и дети не играли, а напряженно и молчаливо наблюдали за матерями.

– Что у вас такое, барышни? – не сдержал он любопытства.

– Муж приезжает! – радостно сообщила Дина и перхнула.

– Виктора на два дня отпустили! – Оля улыбалась во весь рот. – Порядок навожу – надо ж принять…

– Наломался на стройке этой, – не дав ей договорить, а вернее, словно бы не слыша, перебила Дина. – Почти две недели без выходных.

Сергеев изобразил сочувствие.

– А где они работают?

– Дорогу строит.

– На трассе Витя мой. Укладчик!

Сергеева и забавило это детское какое-то соперничество женщин, и сочувствие скребло грудь. Понимал, как они друг другу надоели за полгода, или за год, или сколько там они живут бок о бок, каждодневно то вольно, то невольно наблюдая друг друга в этом напоминающем тюремный колодец для прогулок дворе. И снова порадовался, что ему досталась квартира на втором этаже.

– Ну ладно, – кивнул поочередно, – готовьтесь. И чтоб всё у вас хорошо было!

– Спасибо!

– Спасибо вам!..

А вечером во дворе был праздник. Вкусно пахло шашлыком, укропом, раздавались веселые мужские голоса и женский смех; мальчик и девочка что-то требовали и хныкали, но не плакали – Сергеев помнил, что так дети их возраста проявляют свое участие в застолье… Когда в очередной раз вышел на террасу покурить, его заметили и позвали к столу.

Он был не против, но из вежливости стал отказываться:

– У вас ведь семейное… А у меня и нет ничего… Алкоголь здесь не продают…

– Да у нас полная чаша! Айдайте!

Сменил треники на джинсы, шлепки на туфли. В последний момент прихватил нераспечатанную сырную нарезку. Спустился.

На террасе было еще относительно светло – солнце хоть и село, но по горизонту над морем синел яркий шлейф, – а здесь, во дворе, уже ночь. Хорошо, что хоть еду на столе освещают горящие окна.

Познакомились. Мужа Дины звали Ярослав, а Оли – Виктор.

– Можно Витя, не обижусь. Виктор-Витя, короче.

– Олег, – ответил Сергеев.

– О, почти как жинку мою – она Ольга.

– Я в курсе.

– Но мы ее Оляна зовем…

Оба довольно молодые – слегка за тридцать – сухопарые, жилистые. Наверное, физически они были куда сильнее Сергеева, но эта сила в них таяла, а не копилась. И тот и другой выдавленные, измятые – наверняка работали на износ, питались каким-нибудь «Дошиком», перед сном вливали в себя грамм по триста и отрубались, а часов в семь вскакивали, снова ели «Дошик» и шли строить…

– Вы дорожники? – чтоб не молчать, спросил Сергеев.

– Ага.

– Автобан ложим – европейский уровень.

По пути из аэропорта сюда такси несколько раз выезжало на готовые куски этого автобана. Три, а то и четыре полосы в каждую сторону, по центру – высокие отбойники, фонари.

– Да, видел. Впечатляюще.

– Ну дак! – гордо хмыкнул Виктор-Витя. – Оляна, дай посуду гостю-то!

Мужчины были уже прилично теплые и налили Сергееву штрафную – целый стакан.

– Вы что, ребята…

– Давай-давай. Под шашлычкевич!

Виктор-Витя напоминал дембеля, которого разрывает радость и энергия в первый день на гражданке.

Чокнулись с силой. Сергеев сделал два широких глотка, откусил горячего, мягкого мяса.

– Свинина?

– Ага… А что? Вы этот?..

– Нет. Всё нормально.

Ярослав извиняющимся тоном объяснил:

– Тут непонятно: кто, что. – Интонация у него была, как и у Ольги, южнорусская, и Сергеев невольно соединял их – подходящая была бы пара.

– Я заметил, что всё непросто.

– А вы, – спросил Виктор-Витя, – значит, наш новый сосед?

– Да.

– И надолго?

– Как получится. Планирую пожить.

– Так! – Виктор-Витя встрепенулся: – Пора пропустить. – И скорей наполнил рюмки себе и Ярославу, хотел было подлить и Сергееву, но тот прикрыл стакан ладонью:

– Еще есть.

– А дамам? – возмутилась Дина.

– И дамам, и дамам!..

– Мне хватит. – Ольга убрала свой бокал.

– Ну ты чего, Олянь?!

– Ты же знаешь, что я не люблю.

– Ну праздник ведь.

– И обязательно напиваться?

– Напиваться никто не собирается. А отметить – надо!

– Вот доотмечаешься – опять на диване спать будешь.

Виктор-Витя тихо бессвязно забурчал, давя лезущие наружу ругательства.

– Олег, а вы откуда прибыли? – бодро, наверное, желая заглушить перебранку соседей, продолжил расспрашивать Ярослав.

– Олег из Москвы, – ответила за Сергеева Дина, и он удивился – ни ей, ни Оляне он о себе не рассказывал. Наверняка продавщица передала. Или Рефат.

– Из Москвы? Это серьезно… И как там?

Сергеев пожал плечами:

– Стоит.

– Да? Значит, стоит. – В голосе Ярослава появились непонятные нотки. – Что ж, за это и выпьем.

Сергееву вспомнились ролики в интернете, репортажи по ТВ пятилетней давности. Там люди с таким же, слегка смешным выговором, кричали друг на друга: «Пидарасы». Казалось, покричат и разойдутся. Но они стали друг друга убивать. И убивают до сих пор…

Чокнулись. Виктор-Витя и Ярослав залпом, с какой-то театральной удалью, осушили свои рюмки; Сергеев пригубил – пьянеть не хотелось. Да и опасно было в этой незнакомой компании, незнакомом месте. Это не московский бар…

– А чем, кстати, занимаетесь? – Дина приняла у мужа эстафету задавать вопросы.

– Если не секрет, конечно, – всё с теми же нотками, добавил Ярослав. – Тут у многих секреты.

– Да не секрет. С кино связан.

– Артист? – глаза Оляны блеснули.

Сергеев улыбнулся:

– Нет. Сценарист.

– Тоже, верно, денежная должность.

– У известных, да, денежная. А я так… – Сергеев говорил правду, и правда в этом случае помогала – пусть не думают, что у него денег целая подушка. – Был бы богатый, не сюда бы поехал.

Виктор-Витя громко захохотал:

– Ну да! Здесь… здесь – ха-ха-ха! – такие остались, кому некуда больше.

Смех был и искренний, и какой-то истеричный, что ли.

– Нет, здесь хорошо, – стал оправдываться Сергеев, – спокойно.

– Ага, спокойно. Мы от этого спокоя на стены лезли. Хорошо, работа нашлась.

Женщины и их дети пристально смотрели на Виктора-Витю и молчали. Сергеев видел, как они каждый день продолжают лезть на эти вполне реальные стены.

* * *

Утром Ярослав и с Виктором-Витей продолжали застолье, но оно было теперь совсем невеселым. Скорее напоминало второй день поминок.

Сергеев слышал куски их разговора, когда осторожно, не хлопая дверью, чтоб не привлекать внимания, выходил покурить.

– Ну и что мне было делать надо? – Голос Ярослава. – Своих идти мочить, а? Или всё бросить – жену, дом – и туда?

– Дом-то всяко-разно бросил.

– Бросил… Не бросил – законсери… законсервировал.

– А, для них троя консервация… Гранату к ручке привязал – и нет дверей. И живут уже какие-нибудь, засрали всё.

– Я узнавал – стоит, целый.

– Ну, рад. Дерябнем?

Стук. Будто не стекло столкнулось, а два камушка. Пауза. Выдохи. И голос Виктора-Вити, такой голос, с подковыркой:

– Стоит дом-то, да без хозяина.

– И что?