След белой ведьмы
Алекс в ответ бесстрастно кивал, но про себя не мог не усмехнуться. Примерным семьянином… Его дед был женат трижды – каждую из жен упрекал, что не может подарить ему наследника мужского пола, и каждую свел в могилу буйным своим нравом. А когда наследник все‑таки родился – внук Алекс от единственной, но нелюбимой дочери, – обозлился еще более. Ибо знаться с ним семья дочери не желала.
Дед Алекса, Аркадий Доронин, – промышленник, владелец двух железных рудников и завода – скончался два года назад. Скончался в полном одиночестве и, на беду свою, в ясном рассудке. Стряпчий признался Алексу, что тот до последнего ждал, что не дочь, так хоть внук явятся… Не дождавшись, уже на смертном одре, внес в свое завещание последнюю, но самую главную правку…
Интересно, знает ли Кулагин о нюансах дедова завещания? На простака он не похож, хоть и пытается им казаться – выдает въедливый, расчетливый взгляд. Наверняка знает.
Лиза, что за обедом, что теперь, больше молчала, что было для нее совершенно не свойственно. Алекс уж забеспокоился – не больна ли? Впрочем, больной она выглядела не больше, чем обычно: бледна, как всегда, сверх меры. Зато избавилась хотя бы на вечер от пенсне. Алекс даже разглядел, что без толстенных стекол глаза у Лизы очень даже хороши – большие, ясные, кристально‑голубого цвета. Длинные белокурые волосы – главное свое достоинство – она сегодня собрала в прическу простую, но милую и украсила живыми орхидеями. И те же орхидеи приколола возле декольте. Довольно впечатляющего, к слову, декольте.
Нет, блеклые блондинки вроде Лизы совершенно не были во вкусе Алекса, но интерес к ней Виктора Алифанова он в принципе мог понять. Лиза была недурна. Особенно когда молчала.
Жаль, продлилось это не до конца вечера.
– Вам нравятся орхидеи, Александр Николаевич? – вполне невинно поинтересовалась Лиза, отследив, наверное, его взгляд.
Время было позднее, и Кулагины просидят у них едва ли еще больше часа. Было бы здорово за этот час не поссориться с Лизой. Поэтому Алекс ответил как мог уклончиво:
– Я размышлял, Елизавета Львовна, что, наверное, непросто было достать живые орхидеи в это время года.
– О, тоже подозреваю, что отыскать такие было ох как не просто! – со смехом встрял Лизин отец – да подмигнул Алексу, будто что‑то имел в виду, а затем продолжил: – Но Лизе, по счастью, цветочки достались легко: очаровательную коробку принесли к нам на дом нынче утром.
Матушка легонько задела его носком туфли под столом, да Алекс не придал значения.
– Вот как? – изобразил он вежливое удивление.
А Кулагин, хотя шампанского сегодня не пили, веселился все больше и больше:
– Ох и шутник вы, Александр Николаевич! Полно вам! Прислали букет, а теперь смущаете девицу – на Лизе уж лица нет!
Алекс запаниковал, смутно догадываясь, что произошла ошибка.
– Позвольте… я прислал? С чего бы мне посылать Лизе цветы?
Матушка второй раз задела его носком туфли – уже настойчивей, а Лиза и правда менялась в лице: на ее бледных щеках даже стал прорезаться румянец.
А потом она опять резко побледнела. Потому что ее отец прекратил веселиться и вперил в нее тяжелый взгляд:
– Я что‑то не пойму, так от кого цветы? Ты солгала мне, Лизавета?
В какой‑то момент Алексу показалось, что та сейчас разрыдается.
– Так вы присылали цветы или нет, Александр Николаич? – вопросил Кулагин у Алекса уже без обиняков.
Алекс поглядел на матушку. Потом на Лизу. Такой он ее никогда не видел – пожалуй, ему даже стало ее жаль. Особенно жаль оттого, что цветы, похоже, прислала его матушка – судя по ее настойчивым взглядам и пинкам под столом. Заморочила девушке голову и заставила питать нелепые надежды в отношении его.
Он покачал головой, искренне жалея глупую Лизу, и – солгал.
– Присылал, – выдавил через силу. – Елизавета Львовна, это действительно был я… право, не думал, что у вас будут сомнения на сей счет.
– Так у нас и не было! – опять встрял Кулагин, но теперь уже с добродушной ворчливостью в тоне. – Не было – покуда вы, Александр Николаич, шутки ваши столичные не принялись шутить!
Кулагин поверил, но по‑прежнему легким вечер от этого не сделался. Лиза, ни разу более не поднявшая на Алекса глаз, при первой же возможности уговорила отца, что уже поздно и им пора.
С тем гости и ушли, слава богу.
Матушка же, вместо того чтоб признать вину и хоть сколько‑нибудь объясниться, тотчас набросилась с упреками, из которых следовало, что она святая благодетельница, а он неблагодарный сын, который чуть было не поставил ее в неловкое положение перед дорогой Лизонькой и уважаемым Кулагиным…
Словом, все как обычно.
С того часа, как очнулся в клинике Алифанова, Алекс избегал оставаться один. И все же пребывать в обществе матери было еще хуже. Ладно бы она смотрела укоризненно или изводила ледяным молчанием – но нет, матушка предпочитала снова и снова упрекать его да жаловаться. Покуда Алекс не схватил пальто и бросился вон из дому.
Первым порывом было поехать к Кошкину, да минутой позже он счел это невежливым – врываться без приглашения на ночь глядя. Так и остался на набережной через улицу от дедова особняка, который, похоже, так и не станет принадлежать ему…
Обозлившись на единственного внука, Аркадий Доронин все‑таки не нашел в себе сил лишить его наследства вовсе: природное скупердяйство помешало перечислить все средства сиротскому приюту или госпиталю. Однако он сумел сделать так, чтобы Алексу жизнь медом не казалась. Согласно завещанию, тот мог бы претендовать на наследство лишь после того, как вступит в законный, освященный церковью брак.
Да, о его романе с Милли дед, разумеется, знал. Да все, кто хотя бы раз бывал в столице, о нем знали – Алекс не таился! И раз Милли всего лишь театральная певица, о которой ходили бог знает какие слухи и которая, по мнению ханжеского большинства, совершенно не подходила для законного брака, дед надеялся, что Алекс наступит себе на горло, оставит Милли и женится на какой‑нибудь подходящей девушке вроде Лизы Кулагиной.
Дед собирался заставить его сделать тяжкий выбор и признать‑таки, что в нем гораздо больше от прижимистых купцов Дорониных, чем от легкомысленных дворян Риттеров.
* * *
Уже давно стемнело, и на небосводе то там, то здесь ярко загорались звезды. Как назло, даже прохожих не было в этот час. Во всей округе, кажется, поселилась мертвая тишина…
Алекс, тяжело опершись на ограду набережной, вглядывался в замерзшую реку и больше всего на свете не желал оборачиваться. Снова он чувствовал на своей спине долгий, молящий взгляд. Почему она ходит за ним? Чего хочет?! Ежели она и впрямь призрак, то помочь он ей точно не в состоянии!
И все‑таки скрип снега за спиной становился все более и более отчетливым. Алекс даже слышал уже легкое дыхание и шорох женских юбок. Не оборачиваться! Ни за что не оборачиваться!
– Алекс!..
Голос Лизы Кулагиной все‑таки заставил его вздрогнуть. Алекс живо выругал самого себя – и все‑таки обернулся.
Усадьба горного инженера и нынешнего градоначальника Кулагина находилась по соседству с дедовым особняком, дальше по набережной: Лиза наверняка увидела его в окно. А Лиза – барышня деятельная, после давешнего разговора следовало ждать, что она захочет объясниться.
Впрочем, сейчас она решительной не показалась.
– Вижу, от орхидей вы все‑таки избавились? – поинтересовался Алекс, стараясь казаться насмешливым.
Лиза даже головного убора не надела, куталась в меховую шубку. Неужто так торопилась поговорить?
– Не следовало и вовсе их трогать, да батюшка настоял. Я с самого начала знала, что это не вы цветы послали.
– Знали? – изумился Алекс.
С ответом Лиза помедлила, подбирая слова:
– К цветам письмо прилагалось, убористо подписанное. А ваша правая рука… Словом, я знала, что это ваша мать. Но речь не о том.
Алекс дернулся, убрал искалеченную руку за спину, снова и снова проклиная себя, но Лиза, слава богу, на него и не смотрела. Глаза ее (все еще без пенсне) беспокойно метались, пальцы трепали мех на отвороте рукава.
– Я хотела вас поблагодарить, Алекс, что солгали отцу насчет цветов. Он бы не понял.
– Не стоит. Право, я теперь чувствую себя обязанным послать вам эти орхидеи.
Лиза улыбнулась. Не кротко и мило, как улыбаются хорошенькие девушки, а так, будто задумала какую‑то дерзость. А с Лизой никогда нельзя было угадать, что она задумала.
– Мне жаль, Алекс, но, наверное, теперь вы почувствуете себя еще более неловко, – предупредила она. – Только не фантазируйте, прошу, вы меня ни капельки не интересуете. Ни в каком виде.
– Поверьте, это взаимно, – отозвался Алекс. Он даже рад был, что они наконец все разъяснили.
Лиза кивнула:
– Отлично. Если бы вы питали ко мне чувства, я бы ни за что этого не предложила. Заставлять кого‑то надеяться понапрасну – мерзко, на мой взгляд.
От волнения она уже вырывала целые пучки меха из своего рукава.
– Что же вы хотите мне предложить? – насторожился Алекс.
Лиза выдохнула, будто собиралась прыгнуть в ледяную воду:
– Женитесь на мне.
Где‑то на другом берегу Исети протяжно взвыла собака.
– Простите, что? – Алекс очень надеялся, что ослышался.
– Вы слышали, – ровно ответила Лиза. Ее обычно бледные щеки горели ярким румянцем, и она наклоняла голову все ниже, чтобы это скрыть. – Обойдусь без обручального кольца, но вы должны сделать все по правилам: сообщить моему отцу, подать объявление в газету… или как там это делается?
Алекс пораженно молчал, так что Лиза бросила на него короткий взгляд, убеждаясь, что он все‑таки слушает. Заправила прядь волос за ухо и так же ровно продолжила:
– Все дело в том, что нынче утром моей руки просил один крайне неприятный мне человек. Отвратительный мне человек! Но он богат, его отец дружен с моим отцом. Я очень боюсь, Алекс, что батюшка отдаст меня замуж.
– И поэтому вы желаете пойти замуж за меня? – уточнил Алекс.
– Да, – с готовностью кивнула Лиза. – По крайней мере, вы мне не отвратительны.
– Приятно слышать, – хмыкнул Алекс. Ситуация начала его забавлять.
Но Лиза этого не замечала, отчаянно краснея, она говорила и говорила:
– Не настолько отвратительны, как Гаврюшин, если точнее. А сегодня за обедом я к тому же убедилась, что с вами можно иметь дело. Вы на редкость инфантильны для мужчины ваших лет, но вы порядочны и не злопамятливы, а эти качества я встречаю в людях не очень‑то часто. Ну и, думаю, не стоит вам объяснять, что брак будет фиктивным – выгодным нам обоим. Я знаю о завещании вашего деда, Алекс, и знаю, что вам непременно нужна невеста. Как можно скорее нужна – матушка ваша привыкла жить на широкую ногу, и очень скоро вы влезете в долги, избавиться от которых без наследства вашего деда не сумеете. А партии лучше меня вам не найти. Вы и сами это знаете. – Только теперь Лиза перевела дух. И закончила свою речь самым веским аргументом: – К тому же, Алекс, я нравлюсь вашей матушке.
Алекс думал, разумеется, о женитьбе на Лизе и раньше, так что его больше удивила неподобающая искренность девушки, чем сама эта идея. Но жениться ради дедова наследства? Ну уж нет! Над приятелями, поступающими так, он совсем еще недавно подшучивал самыми изощренными способами…
– По‑вашему, этого достаточно? – поинтересовался тогда он. – Чтобы вы нравились моей матери, а я вашему отцу? Ах да, я ведь хоть и инфантилен, но вам не отвратителен – это уже кое‑что.
Желая смутить девчонку, Алекс приблизился, навис над ней и даже позволил себе коснуться своими искалеченными пальцами ее нежной, как персик, щеки.
К ее чести, Лиза не отшатнулась и тогда. Разве что совсем не нежно оттолкнула его руку, вскинула горящие глаза и заявила:
– Об этом и не мечтайте! Я же сказала, что наш брак – чистая фикция. Вы получите наследство, вернетесь в Петербург и станете там жить прежней жизнью – я слова вам не скажу!
– А вы?
– Разумеется, я останусь здесь. Но папенька теперь будет спокоен за мое будущее и, главное, не сможет мне помешать заниматься тем, чем я задумала!
– Что же вы задумали?
– Вас это не касается, – отрезала Лиза. – Лучше поразмыслите о том, что без меня вам наследства не получить! После всего, что случилось в Петербурге, едва ли хоть одна девушка из приличной семьи выйдет за вас. Вам останется разве что вашей певице замужество предложить!
Лиза, кажется, сразу пожалела, что сказала это. Но было поздно.
– Она не моя. – Алексу пришлось сделать усилие, чтобы голос звучал спокойно. Так, будто ему все равно. – И она была первой и единственной, кому я предложил стать моей женой.
Лиза действительно жалела о сказанном: ее обычно бледные щеки горели так, будто она окунулась лицом в коробку с румянами. Но из всех сил храбрилась. Отвести свои близорукие глаза она все‑таки себе не позволила и даже хмыкнула с наигранным легкомыслием:
– Ну простите, Алекс! Вот уж не думала, что для вас эта тема до сих пор болезненна.
Она разве что вслух не назвала его жалким размазней. А хуже всего, что именно таким Алекс себя и чувствовал. И сказал бы себе то же самое – если б поглядел со стороны.
– Идите домой, Лиза, – ответил ей Алекс, невольно отводя глаза. – Батюшка ваш человек на редкость добросердечный. Раз столько лет терпит вас и все еще не отправил в монастырь. За плохого человека он вас не выдаст, не переживайте.
– Ах так? – Лиза сурово поджала губы. Отвела взгляд и нервно забарабанила пальцами по истерзанному отвороту рукава, явно обдумывая очередную безумную выходку. Выдала наконец: – Что ж, это и к лучшему. Без вас обойдусь!
– Не сомневаюсь, – отозвался Алекс, но Лиза уже не слышала – гордо удалялась к воротам отцовского особняка.
Глава 4. Кошкин
Павлин‑павлин… что ж за павлин такой? Кошкин чертыхнулся, сам себя поправляя: не павлин – а жар‑птица. Потому что «…знать не знаю, какой такой павлин – жар‑птица энто, как в сказке про Ивана‑дурака. И хохолок у ней, и хвост красный, огненный…»
Уж сутки прошли, а Кошкин все ломал голову, откуда он помнил павлина. Тьфу ты! Жар‑птицу! И фраза эта про огненный хвост засела у него в голове именно такой, будто прочел он ее – слово в слово. Только где прочел? Он сказок‑то с малолетства не читал. Какие уж там сказки, ежели он последние полтора года вообще ничего не читал, кроме показаний свидетельских да уголовных…
Кошкин откинулся на спинку стула и потер переносицу: распустил он себя. Так и свихнуться недолго. И сам себе поклялся, что завтра же пойдет и запишется в библиотеку. Хорошо б еще там, в библиотеке, была доска шахматная: когда‑то давно, почти что в прошлой жизни, граф Шувалов, которого Кошкин тогда считал наставником, говорил, что он недурно играет в шахматы…
Но потом Кошкин уныло поглядел на рабочий стол, заваленный свидетельскими показаниями, на допотопный, чуть живой «Ремингтон»2 – и понял, что никакой библиотеки завтра не будет. В конце месяца приезжает начальство из губернской Перми, и Образцов, помощник полицмейстера и непосредственный руководитель Кошкина, требовал, чтобы все рукописные показания за последние два года непременно были отпечатаны на «Ремингтоне». Предписание некое из столицы пришло, так что умри, но сделай.
Тупая работа, нудная, никому не нужная. Но Кошкин давно уже понял, что Образцову важней, как оформлено дело, чем то, как оно расследуется и расследуется ли вообще. Образцов спит и видит в Пермь перебраться, а то и куда повыше, так что…
Так что, смирившись, Кошкин вернулся к бумагам и даже успел перепечатать еще два дела от корки до корки, прежде чем вновь задумался – откуда, черт подери, он помнит жар‑птицу?
Он определенно прочел эту фразу, а не услышал – но звучала она не по‑книжному. Коряво звучала, косноязычно, будто… будто он ее в тех свидетельских показаниях и прочел!
Кошкина осенило, и он буквально подпрыгнул на месте: бросился ворошить показания в поисках того самого. Среди вновь отпечатанных его не было, это точно, так что Кошкин помчался в архив и проторчал там до сумерек – но нашел. Действительно нашел то самое дело, где упоминался женский гребень для волос, изображающий жар‑птицу.
Он читал эту бумагу единственный раз, когда полтора года назад заступил на должность и принимал «перешедшие по наследству» дела, заявления, служебные записки.
«…Заявительница заявила, – было написано рукой предшествующего Кошкину надзирателя по фамилии Петухов, – что знать не знает, какой такой павлин, что энто жар‑птица, как в сказке про Ивана‑дурака. Заявительница опознала жар‑птицу по хохолку и красному огненному хвосту…»
Заявление подавала три года назад некая Ульяна Титова, работница при церковной школе, – о пропаже дочери. Жар‑птицы документ касался лишь косвенно: заколка принадлежала пропавшей, вместе с нею и исчезла.
В августе 1890‑го заявление было подано; в сентябре Ульяна Титова приходила и интересовалась ходом расследования, в октябре тоже приходила, и в ноябре, и в декабре… А 31 декабря, в крайний срок сдачи отчетностей, пропавшая Мария Титова, незамужняя девица двадцати трех лет, учительница заводской школы, официально была признана сбежавшей с любовником. Дело закрыли.
* * *
Час стоял поздний, давно погасли окна в низеньком деревянном домишке по Вознесенской улице, где расположилась 2‑я полицейская часть, – кажется, один Кошкин оставался еще на рабочем месте. Сдвинув все прочие бумаги на край стола, он с большой дотошностью (спасибо Образцову) составлял документ для возобновления расследования – в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.
На завтра же, к половине одиннадцатого, когда Образцов прибывал на службу, Кошкин уже дожидался его в приемной. Чисто выбритый, в отглаженном мундире, с солидной кожаной папкой, с которой ходил «на ковер» еще к графу Шувалову. Несчастливая это была папка… но Кошкин решил не быть суеверным.
– Я к вам по важному делу, Павел Петрович, – заранее оповестил Кошкин, вытянувшись по стойке «смирно».
– Вижу, что по важному, – недобро окинул его взглядом Образцов. – Садитесь, Кошкин. До чего ж погода др‑р‑рянная стоит! И когда только снег этот кончится?! Вы не знаете, Кошкин?
– Не имею чести знать, Павел Петрович.
На предложенное место Кошкин не сел, упрямо держал перед собою папку, пока Образцов не вздохнул:
– Что там еще у вас?
Только тогда Кошкин и присел, расстегнул папку, подал с учтивым поклоном Образцову подшивку документов – старых и новых. А после наблюдал: чем более Образцов погружался в текст, тем плотнее сходились над переносицей его брови.
Павел Петрович Образцов к своим сорока пяти годам мог сказать, что карьера его сложилась лучшим образом. В уездном Екатеринбурге своего полицмейстера не было – из Перми помощником назначили Образцова, так что высшей власти в городе, пожалуй, и не сыскать. С Кулагиным Образцов был на короткой ноге, в молодости, говорят, они даже приятельствовали крепко – так что поддержка Образцова была всесторонней. Нажалуйся кулагинская дочка на Кошкина папеньке – тому и впрямь пришлось бы туго… Но барышня, кажется, угрозы не сдержала.
Читал Образцов на удивление вдумчиво и внимательно. Кошкин уж было воодушевился… Рано. Дочитав, Образцов озадаченно крякнул, нахмурился чернее тучи и взялся читать заново.
«Ищет, к чему придраться», – сообразил Кошкин.
Но решил твердо стоять на своем. Ему до смерти было жаль Ульяну Титову, до сих пор, вероятно, не знающую, что случилось с дочерью.
– Мне нужны люди, – твердо заговорил Кошкин. – Двое, а лучше трое. Отыскать тело в лесу, вновь опросить мать Титовой, подруг, прочих свидетелей. Три года прошло – это не так много покамест.
Кошкин еще не договорил, а Образцов уже отрицательно мотал головой:
– Нет уж… Год едва начался, а вы уже собрались показатели мне испортить? Заколку похожую кто‑то там нашел… всего‑то! Не мне вас учить, Кошкин, сами знаете – ничего это не доказывает. На вашем месте я бы лучше за этого столичного покрепче взялся. Откуда у него заколка пропавшей девицы? Да и вообще – он кто такой этот Риттер, штабс‑капитан? Зачем явился?
– Заколку нашел Александр Риттер, – по форме ответил Кошкин. – В городе всего пару недель, приехал по делам наследства. Аркадий Доронин, промышленник, приходится ему родным дедом.
– О том и речь, – мрачно отозвался Образцов, выдавая, что он прекрасно осведомлен, кто такие Алекс Риттер и тем более его дед. Но после откинулся в кресле, заговорил мягче, хоть все еще и следил за Кошкиным с недобрым прищуром: – Промышленника Доронина я знал – как не знать его?.. Тот еще жук. Хватка как у бульдога. А вот внук его… дед уже два года как в земле, а он только опомнился? Наследства захотелось – мигом тут как тут. Распродаст рудники, завод бог знает кому, а сам опять в столицу укатит, очередное наследство прогуливать. Уж знаю я о его подвигах, поверьте. Доронин потому и завещание составил хитро, чтобы только женатым его внук смог наследство заполучить. Так хоть какая‑то гарантия есть, что не все до последней копейки пропадет.
Но этот монолог теперь уж Кошкин слушал недоверчиво.
– Риттер вроде на столичного повесу не похож… – возразил он слабо.
И сам себя одернул: да что он знает, в сущности, о Риттере?
Образцов же его и не слушал более, он для себя все решил. Лениво ткнул пальцем в кипу бумаг:
– Вы и сами, Кошкин, сообщаете, что предыдущий полицейский надзиратель выявил, что девица эта, Титова, сбежала от матери с полюбовником. Так о чем речь теперь? Или вы сомневаетесь в профессионализме своего предшественника?
– Это того, который пьяным до дому не дошел – уснул на морозе под крыльцом с ключами в руках?
Образцов поглядел волком:
– А это значения не имеет, Степан Егорыч. Вы текущими делами занимайтесь – а смуту мне тут наводить и ребятишек моих порочить не вздумайте!
Не поднимаясь с места, Образцов демонстративно засунул подшивку с документами по делу девицы Титовой в мусорную корзину.
* * *
Буран то затихал ненадолго, то принимался с новой, неистовой силой. Следовало возвращаться в полицейскую часть на Вознесенской, где ждали натопленная комната, горячий чай и кипа бумажной работы, которую хочешь не хочешь, а выполнять придется… Кошкин же будто нарочно шел против ветра: повыше задрал отвороты шинели и сквозь снег продирался вдоль набережной городского пруда. Шел встретиться с Риттером.
В прямом подчинении у Кошкина было четверо городовых, и, хотя у них своей работы хватало, он мог бы надавить, заставить заниматься делом Титовой… Правда, те скорее всего уже назавтра бы побежали жаловаться Образцову: ни дружеских, ни приятельских отношений за полтора года службы Кошкин так ни с кем и не завел. А зачем явился нынче к Риттеру, тоже толком сказать не мог… Но тот ему обрадовался, пригласил войти скорее и подняться в бывший кабинет Аркадия Доронина, где ныне проводил время сам Алекс.
До кабинета не позволила дойти матушка Риттера, Софья Аркадьевна: хоть и виделись они всего единожды, она его узнала, была любезна (Кошкину даже показалось, что чересчур) и потребовала с нею отобедать. А когда Кошкин отказался наотрез, ссылаясь на занятость, вынудила‑таки посидеть с нею в гостиной и развлечь разговором.
– А вы давно ли, дорогой Степан Егорович, знакомы с доктором Алифановым? – поинтересовалась Софья Аркадьевна. Отобрала у горничной чайник да сама, несмотря на протесты, налила ему чаю.
Риттер, хмуро поглядывая на мать, выхаживал по гостиной, и по всему было видно, что надеялся покинуть дом чем скорее, тем лучше.
– Уж полтора года как, – вежливо отозвался Кошкин. – Но исключительно по рабочим делам. Владимир Андреевич, видите ли, человек чрезвычайно занятой.
– Однако ж в доме у него вы бывали, с супругою и детками знакомы?
– Бывал, – признался Кошкин, не понимая, к чему она клонит.
А Софья Аркадьевна даже лицом просияла:
– Ох, как чудесно! Владимир Андреевич человек такой обходительный, галантный. Состоятельный, должно быть?
– Право, я о том не осведомлен…
– Да, конечно, состоятельный – тут и гадать нечего! А дочка у него прехорошенькая, charmantе3! Вы, случаем, не знаете, Степан Егорович, за ней приданое большое ли дают?
– Матушка! – взмолился за спиной у нее Алекс, смущенный до крайности. – Уймитесь, ей‑богу!
Но и мать в долгу не осталась, тихо, но твердо потребовала:
– Алекс! Дай мне, наконец, спокойно поговорить с гостем!
Беззвучно чертыхнувшись, Алекс ураганом покинул гостиную. Но вернулся меньше чем через минуту: всем своим видом просил у Кошкина прощения за семейную сцену.
Кошкин же ему посочувствовал. Должно быть, это правда – и насчет мудреного завещания деда, и насчет срочных поисков невесты.
– Я совершенно точно могу вам сказать, Софья Аркадьевна, – отвечал ей Кошкин, – что за Ириной Владимировной приданого не дают. Потому как она замужем.