– Это же очевидно, – ответил отец. – Нельзя допустить, чтобы Карла выбрали приором.
15
Годвин хотел стать аббатом Кингсбриджа, желал этого всем сердцем. Ему не терпелось изменить к лучшему денежное положение аббатства, навести порядок в управлении землями и другим имуществом, чтобы монахам больше не приходилось обращаться за деньгами к матери Сесилии. Он жаждал добиться четкого разделения братии с сестрами, а также выстроить преграду между всеми монашествующими и горожанами, чтобы принявшие постриг могли дышать чистым воздухом праведности. Помимо этих высоких целей им двигало кое-что еще: он желал власти и титулов. По ночам он уже воображал себя приором.
«Прибери мусор во дворе», – говорил он какому-нибудь монаху.
«Да, отец-настоятель, уже иду».
Годвину нравилось, как звучат слова «отец-настоятель».
«Добрый день, епископ Ричард», – говорил он дружески, вежливо, но без подобострастия.
Епископ Ричард отвечал ему, как один почтенный клирик отвечает другому: «Вам также добрый день, приор Годвин».
«Надеюсь, вы довольны, милорд архиепископ?» – спрашивал настоятель уже более почтительно, но все же не как подчиненный, а как младший сподвижник великого человека.
«О да, приор, вы проделали прекрасную работу».
«Ваше преосвященство очень добры».
Может быть, в один прекрасный день, прогуливаясь по дворику подле богато одетого властителя, он скажет: «Ваше величество оказали нам великую честь, посетив наше скромное аббатство».
«Благодарю вас, отец Годвин, но я приехал к вам за советом».
Да, ризничий очень хотел стать настоятелем, но не знал, как этого добиться. Думал неделю напролет, наблюдая за сотнями похорон и устраивая воскресную службу – погребение Антония и одновременно поминание всех погибших жителей Кингсбриджа.
О своих чаяниях он ни с кем не заговаривал. Всего десять дней назад он познал цену бесхитростности, когда пришел на общее собрание с «Книгой Тимофея» и сильными доводами в пользу перемен, а старики, словно сговорившись, дружно ополчились на него и размозжили, точно колесо повозки лягушку.
Такое больше не должно повториться.
В воскресенье утром, когда монахи потянулись в трапезную на завтрак, послушник шепнул Годвину, что у северного входа в собор ожидает его мать. Ризничий незаметно отделился от братии.
Легким шагом, почти крадучись, он пересек двор и вступил в собор. Его одолевали дурные предчувствия. Наверное, что-то стряслось, что-то произошло вчера, и Петранилла забеспокоилась. Небось пролежала полночи без сна, зато проснулась с рассветом, составив некий план действий, и он, Годвин, был частью этого плана. Значит, мать будет крайне настойчивой и станет подавлять. Скорее всего ее план сулит успех, но даже если нет, она все равно будет требовать его выполнения.
Петранилла стояла во мраке в мокрой накидке – опять пошел дождь.
– Мой брат Эдмунд ходил вчера к Карлу Слепому. Говорит, Карл ведет себя так, будто уже стал приором, а выборы – простая условность.
В ее голосе звучало обвинение, словно Годвин был виноват в спеси регента, и Годвин начал защищаться:
– Старики сплотились вокруг Слепого еще прежде, чем остыло тело дяди Антония. Они и слышать не хотят о других кандидатах.
– Хм-м. А молодые?
– Конечно, хотят меня. Им понравилось, как я выступил против приора Антония с «Книгой Тимофея», хоть меня и поставили на место. Но я ничего не ответил.
– Другие соперники есть?
– Лэнгли – чужак. Некоторые не любят его, так как он был рыцарем и по собственному произволу убивал людей. Зато он очень способный, хорошо работает и никогда не задирает послушников…
Петранилла задумалась.
– А какова его история? Почему он стал монахом?
Дурные предчувствия, похоже, не оправдывались. Вроде бы мать не собиралась бранить Годвина за бездействие.
– Сам он говорит, что всегда стремился к благочестивой жизни и, когда оказался здесь с раной от меча, решил остаться.
– Это я помню. Десять лет назад было. Кстати, известно, кто его ранил?
– Нет. Брат Томас не любит рассказывать о своем бурном прошлом.
– А кто внес за него пожертвование?
– Как ни странно, этого я тоже не знаю. – Годвин часто поражался способности матери задавать самые важные вопросы и восхищался ею, при всех ее деспотических замашках. – Возможно, епископ Ричард. Помню, он обещал посодействовать. Но своих средств у него не имелось, ведь тогда он был не епископом, а простым священником. Возможно, он попросил графа Роланда.
– Выясни это.
Годвин не спешил соглашаться. Придется просмотреть все документы в монастырской библиотеке. Библиотекарь брат Августин не посмеет расспрашивать ризничего, но есть люди поважнее библиотекаря. Тогда понадобится правдоподобное объяснение. Если пожертвование поступило деньгами, а не землями или каким-либо иным имуществом – это было необычно, но допускалось, – придется изучить все счета…
– В чем дело? – резко спросила мать.
– Ни в чем. Ты права. – Годвин снова напомнил себе, что материнская тирания – признак любви; наверное, иначе Петранилла не умеет выражать свою заботу. – Должна быть запись. Просто…
– Что?
– О таких пожертвованиях обычно трубят на всех углах. Приор объявляет об этом в храме, призывает благословение на голову жертвователя, затем читает проповедь о том, что люди, дарующие земли монастырям, вознаграждаются на небесах. Но я не помню ничего подобного в то время, когда у нас появился Лэнгли.
– Тем более нужно поискать в документах. Думаю, у этого Томаса есть какая-то тайна, а тайна всегда слабость.
– Я проверю. Но что отвечать тем, кто хочет видеть меня приором?
Петранилла улыбнулась.
– Думаю, лучше отвечать, что ты не собираешься выдвигаться.
* * *
Когда Годвин простился с матерью, завтрак уже закончился.
По старинному правилу опоздавших не кормили, но трапезник брат Рейнард всегда находил что-нибудь для своих любимчиков. Годвин прошел на кухню и получил кусок сыра с хлебом. Ел он стоя, а монастырские служки носили миски из трапезной и скребли железный котел, в котором варилась каша для завтрака.
Годвин обдумывал слова матери, и чем дольше размышлял, тем разумнее казался ее совет. Если он объявит, что не собирается выдвигаться, все его дальнейшие высказывания станут восприниматься как незаинтересованное мнение. Он сможет управлять выборами, не возбуждая подозрений в том, что действует ради собственной выгоды. А в последний миг сделает свой ход. Теплая волна благодарности матери за изворотливость ума и верность неукротимого сердца заполнила душу.
Брат Теодорик отыскал ризничего на кухне. Светлокожий монах покраснел от возмущения.
– Брат Симеон за завтраком сказал нам, что Карл станет приором! – воскликнул он. – Мол, нужно блюсти мудрые установления Антония. Слепой ничего не будет менять!
