Кока

Вдруг в кебабную шумно, двери нараспашку, вошли двое. Один – коренастый, очень широкий, в дублёнке до пят, с кульком в руке. Лоб скошен. Сильная нижняя челюсть. Рот похож на закрытый замо́к. Надо лбом торчит вихор. Другой – высокий, в очках тонкой золотой оправы, в элегантном плаще.

Лица показались знакомыми. Господи! Да это же бандит и грабитель Сатана, отнявший пару лет назад у Коки паспорт в аэропорту, из-за чего Коку сейчас ищет Интерпол! А второй – Нугзар Ахметели, вор в законе по кличке Кибо! Их не хватало!.. Что им тут надо?.. Говорили, Сатана долго сидел на зоне где-то в Сибири, а Нугзар снял с себя воровскую корону… Откуда они? А, наверняка с главпочтамта!..

Сатана уже шлёпал к его столу.

– Ва, кого я вижу! Как тебя… Масхара[42], что ли? Давно не виделись! Вот так номэр, чтоб я помэр! – добавил по-русски.

– Мазало. Я Кока, – опешил Кока.

– Да, конечно, Мазало! Как я мог забыть! Лац-луц – и Кока! – Сатана со стуком кинул на стол свёрток, со скрипом и скрежетом уселся напротив. – Помню. Ты ништяк меня тогда паспортом подогрел. Прикинь, Кибо, он мне свой паспорт для побега дал! Ма-ла-дэц на овэц! – опять по-русски продекламировал Сатана и хотел потрепать Коку по щеке, но тот отклонился. – Свой парень, орера!

Нугзар осклабился, молча кивнул, сел.

– А ты по какому паспорт приехал? – рискнул спросить Кока. – А то мне сказали, что меня, то есть тебя… нас, короче, Интерпол ищет…

Сатана ухмыльнулся, стал крутить клок волос:

– Да на хер мы Интерполу сдались! Не дрейфь! Твою стрёмную палёную ксиву я давно выкинул… Да ты, в натуре, не бойся, бабульки у нас есть! – Он положил руку на сверток. – Вот. Баксы. Менять надо. Лац-луц – и гульдены!

– А чего мне бояться? – невольно вырвалось у Коки.

– Ну, что мы тебе на шею сядем, – ласково клацнул Сатана зубами. – Ты где живёшь? Здесь?

– Нет, в Париже.

Сатана ухмыльнулся:

– Смотри на него! В Париже! А в Тбилиси где обитаешь? В Сололаки? Знаем такой убан[43]. Михо Большой его держит. Слышал?

Кока обрадовался:

– Конечно, хорошо знаю его! Он старше меня. Через улицу живёт. С корешами постоянно во дворе в карты режется…

Фати принёс меню. Нугзар, не открывая его, мельком взглянул на Коку:

– Что посоветуешь? Что-нибудь на наше похожее у них имеется? А то Сатана соскучился по острому и горячему.

Говорил Нугзар негромко, но веско.

Кока кивнул:

– Вроде острой солянки есть, гуляш-суп турецкий.

– Это хорошо. Пусть побольше перца и соли положит. Но гульденов нет, одни доллары. Он возьмёт? – посмотрел Нугзар на Фати.

Кока перевёл вопрос с грузинского на немецкий. Фати из-за стойки ответил:

– Да, давай. Я Турция собирался. Не фальшив?

– Чего?.. Фальшь?.. Мы что, на таких похожи, а?.. – уловил слово Сатана, нагло глядя на кебабщика выпуклыми глазами, передёргиваясь и двигая плечами. – Ты скажи этому чучмеку, чтоб на голову не садился, не то лац-луц, синг-синг – и орера! – добавил загадочную фразу.

– Он просто так, – защитил кебабщика Кока. – Много фальшаков ходит. Что заказывать?

– Ударим по кишке? Пусть принесёт сыр, закусь, какая есть, а потом солянку, да поострее. Да, и вина, бутылок пять, – перечислил Сатана и уставился на Коку бычьими глазами. – Может, ты анаши хочешь? У нас есть. – И не обращая внимания на людей, выложил на скатерть чёрный смолистый кусок. – Кури. Афганская дурь.

У Коки хватило ума отщипнуть малый кусочек.

– Спасибо. Потом вместе покурим.

И Сатана выпучил глаза, пряча кусок.

– О, вы сололакские такие вежливые! Спасибо!.. Вместе!.. Орера!..

Фати принёс поднос с закусками, открыл бутылки (столько вина у него за месяц не заказывали). Сатана, засучив рукава, велел Коке спросить у халдея, нет ли у них сала с чесноком, он в сибирской зоне привык, но Кока ответил:

– Вряд ли. Это турки. Мусульмане. У них даже кебаб из курицы.

Нугзар, поглядывая вокруг, вдруг произнёс с расстановкой:

– Я вспомнил, откуда я тебя знаю. Мы как-то под Новый год у Джимы Магуларии встретились. Тогда, помню, набилось в хату человек двадцать, все в ломке, ждали ширку, кто-то поехал за ней на Красный мост…

– Да, привезли ровно в двенадцать, часы как раз били, – рискнул вставить Кока. – Ещё девка какая-то от кайфа чуть не умерла, откачивали…

Нугзар кивнул, поднял бокал:

– Да, Марика. Она так и умерла потом от передоза… Царство ей небесное! И Джима… Как глупо погиб! Тринадцать лет отсидел, и ничего, а тут пьяная свара в ресторане – и всё, конец!.. – Нугзар перекрестился. – Своего будущего человек не может угадать! Дышит, надеется – а на другой день вдруг такое!

Сатана, уминая ложкой хлеб, накрошенный в суп, кивнул рогатой лопоухой головой.

– Точно! На тюрьме говорили, что Джима в ресторане по пьяни ради приколюхи шмальнул в потолок, а там молодняк с бабами гулял – с испугу всю обойму в Джиму и выпустили. Светлая память Джиме! И Гиви, что по три раза в день брился! Бату Махарадзе! Шермадину-бородачу! Пока я сидел, много людей померло. Пусть земля им будет пухом!

– А небо – землёй! – добавил странную фразу Нугзар.

Выпили. Сатана, расправляясь с салатом, спросил с набитым ртом:

– А за что Джима тринадцать лет отмотал? Он, кажется, два раза сидел?

Выяснилось, что как-то раз Джима с ребятами поехали к татарам в Марнеули за опиухой. Ширнулись на месте будь здоров, а на обратном пути, увидев стадо баранов, остановили машину и пошли ловить шашлык. Поймали барана, начали его зачем-то тут же резать, но показались пастухи с ружьями. Они, ошалев, взвалили недорезанного барана на плечи и побежали, но их поймали – и всё: суд, грабёж народного имущества, сговор, группа, в итоге четыре года.

– Ничего себе! – усмехнулся Сатана. – За барана – четыре года! А ещё девять?

Нугзар спрятал улыбку.

– А второй раз похуже… Джима уехал в Дагомыс и отдал ключи от своей хаты одному кенту, а тот привёл на хату какого-то клиента, опоил его сонниками, запихнул в большой чемодан, закрыл на замок и ушёл. Денег, что ли, от семьи требовал, или долг у того был, или что-то в этом роде. В тот же вечер менты случайно повязали этого кента за драку в хинкальной, а клиент так и умер в чемодане. Джиме, как хозяину хаты, дали девять лет за пособничество, хотя он, когда приехал и обнаружил чемодан с трупом, сам всё рассказал ментам…

– Я бы просто выкинул чемодан в Куру – и концы в воду. Чего в ментовку идти? – вставил Сатана. – Этого не хватает – в ментовку на своего кента стучать! Это разве по понятиям? Нет! Западла с мэнтамы одным воздухам дишат!

Нугзар пил по полстакана, ел мало и очень разборчиво: к мясу с чесночной подливкой не притронулся, из салата к себе на тарелку выбрал морковь и свёклу, съел пару аккуратных бутербродов с сыром, три маслины, половинку печёного баклажана, после чего долго утирался салфеткой и ходил мыть руки, пока Сатана добивал еду и допивал из всех бокалов.

Так просидели у Фати около часа. Выпили несколько бутылок вина за обычными разговорами – кто где жил в Тбилиси и кто кого знает. Выяснилось, что Нугзар обосновался в Голландии, в пригороде Амстердама. Сатана после долгой отсидки теперь отдыхает. Он вспомнил кое-кого из общих тбилисских знакомых. Поинтересовался, знает ли Кока, как поживает Арчил Тугуши. Рыжик? Как не знать! Рыжик Арчил сейчас цех открыл, бабки зашибает. Это почему-то обрадовало Сатану.

– О! Тебя нам господь послал! Вы же с Рыжиком кенты?

– Можно сказать, – неопределённо ответил Кока, не понимая, куда тот клонит и при чём тут господь и Арчил Рыжик.

– Очень хорошо! А где вообще тут, в Амстердаме, куткуются грузины?

Кока этого не ведал.

Сатана настаивал:

– Ну, где они шарятся? Где у них стрелки?

– Не знаю. Тут вообще мало кто куткуется и по стрелкам бегает. Зачем? Кому надо – идёт и берёт. Да и мало кто ширяется – всё больше нюхают или курят. Даже пить начали, с водой или вином.

Сатана удивился:

– Иди ты! Пить? Ширку? А, молодняк!.. Вены жалеет… Они хлипкие все тут. Я не такой был. Я всякое любил. И куда только за кайфом не ездил! Где только не брал! Ребята скидывались, а я летал, притаранивал. Раз из Минводы летом вылетаю, в чемодане киляга анаши, ребята из Нартана помогли взять дёшево. Стою, а регистрации всё нет и нет! А мне от чемодана надо избавиться, сдать его побыстрей, цветных полный зал, так и шныряют, суки погонные! И столько их, будто война идёт!

И Сатана, заглатывая мясо, продолжал. Вот объявляют его рейс, но в другой секции. Люди толпой попёрли искать, он – за ними. И загоняют всех в какую-то боковую дверь, в малый зал. Набилось человек сто, как на тюремной пересылке: все с багажом, с детьми. Крики, плач, жара, бардак, никто не знает, в чём дело. Дурь в чемодане нагревается, пахнуть начинает… Наконец баба в форме за стойку села, мент с пищалкой у железки встал. Начали пропускать. И вдруг Сатана видит – весь багаж через телевизор пускают!.. Он-то надеялся чемодан сдать, а тут такое!.. В чём дело? А самолёт заменили, с собой багаж брать надо, вот и проверяют… Кипятком ошпарило – как чемодан с килягой анаши на ленту ставить?.. Увидят же!.. На поезде поеду!.. Рванул назад, через толпу. А у дверей менты никого из зала не выпускают, даже тех, кто воздухом подышать хочет. Билет проверили и завернули назад – иди, мол, вон твоя ебучая регистрация идёт! Всё! Ни вытащить, ни выкинуть, людей вокруг полно, даже урны нет, чтоб сунуть. Мышеловка… Ты бы что сделал, Кибо?

Нугзар пожал плечами:

– Трудно сказать. Ты говорил, там бардак, много людей. Можно было тихо вытащить факт и бросить его где-нибудь в уголке. Главное – в панику не впасть. Пока псы-архангелы тебя не приняли – есть шансы.

Сатана поднял здоровенный большой палец:

– Вот! Правильно! Без паники! Но кило шмали! Жаль бросать! Но и червонец чалиться неохота! Не хочется опять за колючку!

И дорассказал. Он стал ливер держать, наблюдать незаметно. В это время в другой половине зала люди появились, рейс какой-то прибыл, новый шум, гам. Мент и баба стали чаще по сторонам смотреть. Отвлечь вас, гнид, надо, когда чемодан пойдёт через телевизор, но как? У него был перочинный нож, колбасу резать. Он его вытащил и, когда чемодан пошёл по ленте к телевизору, незаметно резанул себя по руке, во весь голос закричав: “Помогите! Кровь! Умираю!” Все всполошились! Кровь на пол капает! Баба кричит менту: “Отведи пассажира в сторону!” – а его чемодан уже с другой стороны телевизора выплывает! Руку мент перевязал платком, Сатана подарил ему спасительный нож и спокойно долетел до Тбилиси.

Кока размяк от вина и уже без особой опаски вставлял мелкие реплики, даже рискнул между делом спросить, по какому паспорту Сатана приехал, но тот приложил палец к губам:

– Тс-с… По хорошему паспорту, по самому ништяковому, орера… А путёвая ширка тут есть? Я хотел одного барыгу кинуть – да Нугзар не позволил, говорит, здесь не принято. Упёрся, как трамвай в депо, – нет и нет. Лекарство надо хорошее, а то я утром здешним шваркнулся – мало понта. И прихода нет.

Нугзар недовольно воззрился на него:

– И куда тебе сейчас лекарство? Поел гору и выпил море! – Но Сатана заупрямился, сказав, что подмолотиться не мешает, и если Кибо не хочет, то пусть сидит тут и смотрит на турка с длинным ножом, а он с Кокой пойдёт к барыгам и своё сделает.

– Лучше быть богатым и живым, чем бедным и мёртвым! Пошли, Масхара!.. Тьфу, Мазало!.. Чаи пит не будэш – где сили возмиош?

Пришлось допивать вино, идти к площадке за собором, где вечерами шла торговля. Это место в городе знали все, и Кока был уверен, что полиция за этой точкой тайно наблюдает или, чего доброго, снимает скрытой камерой – героин и кокаин в Голландии запрещены.

– Вон они! – Указал на тени у турникета возле собора.

Сатана покопался в свёртке, вытащил несколько купюр, потом, отдав свёрток Нугзару, распахнув дублёнку и поправив за поясом пистолет, в одиночку зашагал к теням.

– Пойти с ним? Он знает какой-нибудь язык? – спросил Кока.

Нугзар усмехнулся:

– Он такой язык знает, какой барыги всего мира отлично понимают! – И, медленно сжав кулак, молча погрозил им в воздухе.

Тени всколыхнулись, обступили Сатану, стали что-то вытаскивать из карманов, светить фонариком в ладони. Сели на корточки, что-то обсуждая. Вот ударили по рукам. Сатана вернулся с горошинами жёлтого цвета.

– Вот, говорят “гут хероин”. Десять грамм. Где поправляться будем?

– Не знаю. Я этим не занимаюсь и тебе не советую. Вывернет наизнанку, – досадливо ответил Нугзар.

Кока встрепенулся:

– Зачем ширять? Можно занюхать.

– Что? Лекарство? Занюхать? Ты чего? – от души обиделся Сатана.

Нугзар заметил:

– Кокаин же нюхают! Не всё ли равно, как эту дурь в себя вогнать? Хоть через задницу…

– Это ты кому советуешь через задницу? Мне? – замер Сатана.

Нугзар усмехнулся:

– Вообще говорю. Главное, чтоб в тебя попало, а как – не важно.

– Что-то, Кибо, я твоих речей не понимаю, не врубаюсь в твой базар! – начал накаляться Сатана.

Кока, чтобы разрядить обстановку, решился вставить:

– Можно нюхать. Ничего, кайф даёт. Можно даже пить…

Сатана крутанул клок волос:

– Давай. Раз-раз, лац-луц – и готово!

Нугзар ушёл в ближайшее кафе, а Сатана и Кока пристроились на приступочке дома и, не обращая внимания на толпу, вложили шарик в фальшивую купюру, камнем растолкли горошину.

После мощной затяжки Сатаны порошка осталось совсем мало, но и этого хватило Коке, чтоб погрузиться в негу. Он с трудом расслышал приказ Сатаны сидеть и ждать, пока тот не оттрахает какую-нибудь шлюху из витрины.

– А потом ты мне нужен – по магазинам пройтись. Лац-луц, орера! Сиди тихо! Потом ещё подмолотимся! Баба с возу – тэлэгэ лэгчэ, – щегольнул он очередной русской фразой, тоже, очевидно, выученной на зоне.

После затяжки ни рёбра ступеней, ни холодный камень не мешали Коке сидеть на лестнице, как на мягком троне. Мысли его тихо съехали на Тбилиси.

Да, раньше, при Василии Павловиче Мжаванадзе[44], в городе царила тишь да благодать. Начиная с апреля Кока ходил в школу в одной рубашке, а куртку надевал только в ноябре. Утром по полу квартиры бегали солнечные блики, пахло душистой мастикой и цветами, несло прохладой из коридоров, полных книг и картин. И мацонщик уже стучал банками на лестнице, и его сталинские усы поднимались в улыбке, когда он целовал Кокин кулачок с зажатыми монетками за две банки снежного мацони: “Диди бичи гаизарде!”[45]

Пару раза в год случались убийства, и весь город обсуждал их, причём обстоятельства дел бывали известны горожанам куда лучше, чем прокуратуре. Ношение ножа было серьёзным преступлением, а о пистолетах никто и не помышлял, – вот знали, что у хромого Отара есть пистолет, хранимый в сундуке вместе с двумя потрёпанными порножурналами, их Отар давал смотреть за пачку иностранных сигарет. И все ходили к толстому мальчику Изе Бредису (отец его работал в торговле) и покупали у него за рубль “Кент” и “Филип Моррис”, чтобы отнести Отару за просмотр журналов, и каждые два месяца толстый мальчик Изя Бредис с тревожным видом выходил на лестничную площадку и, кося близорукими глазами в сторону, сообщал, что теперь пачка будет стоить не рубль, а рубль двадцать…

Худшее, что могло случиться, – мелкие уличные потасовки, стычки с другой школой, лёгкие свары возле кино или хинкальных. Наркоманов в районе было по пальцам посчитать, и все они укромно сидели по домам за нардами, благо морфий им привозили на скорой помощи, как больным, – надо только подмазать районного врача и получить справку, что ты стал морфинистом не по своей вине, а попал в аварию, или у тебя рак, или туберкулёз позвоночника, боли. Ампулы можно было прикупать у медсестёр скорой.

Наркотики возникли в Тбилиси сразу после указа Шеварднадзе от 1974 года “Об усилении борьбы с наркоманией” – из этого указа все вдруг узнали, что заниматься наркотой очень выгодно! Цены подскочили, ибо возросла опасность загреметь на большой срок. И чем больше по ТВ и новостям шло информации (а среди людей – сплетен и слухов), тем стремительнее всё разрасталось. По своим домашним аптечкам стали рыться и шарить даже люди, далёкие от этих игр. Один из знакомых студентов ездил в Рачу[46] к дяде-ветеринару и привозил оттуда списанные двадцатикубовые ампулы пятипроцентного конского морфина, одна валила с ног двадцать человек…

– Эй, жив, партнёр? – услышал Кока.

Это подошёл Нугзар.

– Музыку слушаешь? – Рядом в кафе громко играл джаз.

– Да, приятно, – с трудом приоткрывая веки, ответил Кока, подтягиваясь, как в школе, когда входит учитель.

– Ну-ну… Сатаны нет? Я ещё погуляю! – И Нугзар удалился.

А Кока опять провалился в Тбилиси. И музыки в районе было много: в одно окно лился Бах, с другого балкона звучала скрипка, справа заводили народные песни, а мама Коки до развода часто играла Шуберта и Листа. Всё это мешалось с криками детей, стуком мяча, громкими разговорами, пением и сигналами машин. Наверно, это и было счастьем: жарким летним вечером лежать на тахте, когда открыты все двери и окна, благодатный ветерок гуляет по квартире, снаружи слышатся голоса, звуки нард, возгласы детей, скрип велосипедных шин, гулкие удары мяча. А ты уже набегался, ужин готов, а по телевизору покажут “Кабачок 12 стульев”, со стройными пани и весёлыми панами. И бабушка опять начнёт гадать: настоящие это поляки или только притворяются. Трепет птичьих крыльев, крики разносчиков, тепло, запахи лаваша… Вокруг всё хорошо, а впереди – вся жизнь. Больше ничего и не нужно на свете…

– Эй, Мазало, проснись! – Это Сатана стоит над головой. Нугзар маячит за его спиной. – Вставай! Пошли по магазинам! Корешам подарков купить. Вот пара штук гульденов, разменял. Ты же по-ихнему балакаешь?

Кока зашевелился, вставая со ступеньки.

– А… Я… Нугзар же знает голландский? Я лучше пойду… – попытался он отвязаться от этой истории, но Сатана строго обронил:

– Нугзар не любит с халдеями базарить, западло ему.

И Кока сник, чувствуя, как из Сатаны струится зловещая ощутимая сила, обволакивает и парализует, заставляя подчиняться и не прекословить. “А, что с меня взять?! Мне нечего бояться! У меня ничего нет!” – думал он, шагая за Сатаной, – тот мощной лапой пробивал проход в людском скопище.

Время шло к пяти. Народу на улицах прибавилось. Многоликая толчея: туристы цепочкой, арабы по делам, бесконечные велосипедисты, пугающе вылетающие из-за спины. Какие-то типы в пёстрых одеждах, парочки в обнимку, клерки в костюмах, безумные нищие. Обкуренные до остолбенения типы. Из витрин пялятся девки в бикини и чулках по ляжки. И всюду вьётся дымок марихуаны, хотя Кока её не жалует.