Тайное свидание

Глава 3

– И вы дали объявление в газеты? Дядя Томас, нет, я не могу поверить! Это же просто катастрофа! Совершенно очевидно, произошла чудовищная ошибка!

У Августы голова шла кругом от неожиданного удара, который нанес ей дядюшка, сообщив, что разослал в редакции газет объявления о ее помолвке с Грейстоуном. Она в слепой ярости металась по библиотеке и, гневно сдвинув брови, тщетно пыталась придумать, как теперь выпутаться из столь щекотливого положения.

Она только что вошла в дом после прогулки верхом по парку и еще не успела снять яркую, цвета рубина, новую амазонку, обшитую на манер позумента золотой тесьмой. Подобранная в том же стиле шляпка с пышным красным пером и изящные серые кожаные сапожки дополняли образ воинственной леди. Едва слуга доложил, что сэр Томас желает сообщить ей что-то важное, как Августа сразу же помчалась в библиотеку.

И как оказалось, лишь для того, чтобы узнать: вся ее жизнь разрушена.

– Как вы могли так поступить со мной, дядя Томас? Как вы могли совершить непростительную ошибку?

– А по-моему, никакой ошибки тут нет, – рассеянно пожал плечами опекун и, не вставая с кресла, тут же опять уткнулся в книгу, которую читал до ее прихода. – Грейстоун, как мне показалось, прекрасно знает, чего хочет.

– Нет, это просто невозможно! Герцог никогда не сделал бы предложения мне! – Августа металась по библиотеке, тщетно пытаясь успокоиться и осмыслить ситуацию. – Это же совершенно очевидно: он просил руки Клодии, а вы его просто не так поняли.

– Не думаю. – Сэр Томас еще глубже зарылся в свою книгу.

– Ах, дядя, дядя! Вы же знаете, что порой бываете ужасно рассеянным: даже путаете наши с Клодией имена, – особенно когда работаете над очередной рукописью, вот как сейчас.

– А чего же вы хотите? Вас обеих назвали в честь римских императоров, – заявил сэр Томас, точно это могло извинить его рассеянность. – Вполне естественно, что я мог и перепутать.

Августа застонала, поскольку хорошо знала своего дядюшку: если его мысли в данный момент занимают любимые древние греки и римляне, привлечь его внимание к чему-либо другому совершенно невозможно. Без сомнения, бедный дядюшка был точно так же погружен в свои исследования, когда к нему явился Грейстоун, а потому ничего удивительного, что все перепутал!

– Не могу поверить, что вы решились на этот шаг, который чудовищным образом изменит всю мою жизнь, и при этом даже не посоветовались со мной!

– Он будет тебе надежным мужем, Августа.

– Но мне не нужен муж и уж тем более надежный! И что, черт побери, все это значит? Ха, надежный! Это лошадь может быть надежной.

– Дело в том, моя девочка, что вряд ли ты дождешься лучшего предложения.

– Наверное, вы правы. Но как вы не понимаете: предложение Грейстоуна адресовано вовсе не мне! Я в этом уверена. – Августа вихрем пронеслась по библиотеке, так что подол рубиновой амазонки хлестанул по серым сапожкам. – Ах, дядюшка, я вовсе не хотела проявить бестактность! Господь свидетель: вы всегда были добры ко мне, щедры и все прочее, за что я очень вам благодарна, – но вы должны знать, что…

– Так ведь и я не меньше благодарен тебе, моя дорогая! Ты столько сделала для Клодии! Тебе удалось наконец выманить ее из раковины, ты сумела маленького серого мышонка превратить в королеву лондонского сезона. Ее мать так гордилась бы ею!

– Пустяки! Клодия красавица, можно сказать – само совершенство. Ей просто нужен был совет в отношении того, как правильно одеваться и вести себя в высшем свете…

– И ты справилась с этим наилучшим образом!

– Это у меня от матушки, – пожала плечами Августа. – Она сама очень любила светские развлечения и многому научила меня. Кроме того, большая заслуга в этом и леди Арбутнотт, которая знакома в высшем обществе буквально со всеми. Так что вам не стоит приписывать успех Клодии исключительно мне одной. Я прекрасно понимаю: вы предложили позаботиться о Клодии, потому что хотели помочь мне самой избавиться от тоски и меланхолии. Как это мило с вашей стороны. Нет, правда, вы очень добры, дядюшка!

– Насколько мне помнится, – изумленно проворчал сэр Томас, – я просто попросил тебя пойти вместе с Клодией на какой-то бал, но ты сразу взяла всю ответственность за нее на себя. Чтобы решить ее судьбу, ты даже разработала некий план. А уж если тебе что-то втемяшится, дорогая, то в любом случае ты доведешь дело до конца.

– Благодарю вас, дядюшка, но давайте вернемся к Грейстоуну. Я вынуждена настаивать…

– Успокойся, не стоит так волноваться. Как я уже сказал, Грейстоун будет тебе надежным мужем. Он прочен как скала, умен и богат. Чего ж еще можно желать?

– Ну как вы не понимаете!..

– Ты просто не привыкла к этой мысли и воспринимаешь случившееся чересчур эмоционально. Представители нортумберлендской ветви нашего семейства всегда отличались излишней чувствительностью.

Августа в полном отчаянии уставилась на дядю, а потом, выбежав из библиотеки, разразилась слезами.

Позднее, вечером того же дня, Августа все еще пребывала в отчаянии, поэтому на очередной прием собиралась с мрачным видом, хотя уже не плакала и даже с гордостью отметила про себя, что вполне успокоилась и рвется в бой, не желая больше предаваться горестным эмоциям.

Клодия, с кротким состраданием наблюдавшая за хмурым лицом Августы, поднялась, с природным изяществом налила две чашки чаю и с ободряющей улыбкой подала одну кузине:

– Успокойся, Августа. Все будет хорошо.

– Как, черт побери, все может быть хорошо, если совершена такая ужасная ошибка? Господи, Клодия, неужели и ты не понимаешь? Случилась беда! Дядя Томас так обрадовался, что сразу, не подумав, разослал объявления в газеты, и завтра утром мы с Грейстоуном прочтем о нашей официальной помолвке. И у него уже не будет возможности с честью выпутаться из этой истории.

– Я понимаю.

– И ты сидишь здесь и преспокойно разливаешь чай, будто ничего не произошло? – Августа со стуком поставила чашку на стол и, вскочив, вихрем пронеслась по комнате, потом начала мерить ее шагами, глядя в пол и сурово сдвинув темные брови.

Впервые Августа даже не заметила, какое на ней платье. Она была настолько поглощена случившимся, что оказалась не в состоянии сосредоточиться на таком, обычно чрезвычайно приятном, занятии, как выбор туалета. Ее горничная Бетси сама выбрала для нее розовое вечернее платье с весьма смелым вырезом, по краю которого были нашиты крошечные розочки из атласа, подобрала к платью и подходящие атласные туфельки, и длинные, до локтя, перчатки и уложила густые темно-каштановые волосы госпожи в высокую греческую прическу, которая, к несчастью, изрядно растрепалась, пока Августа металась по комнате.

– Я все же не пойму, из-за чего ты, собственно, так разволновалась, – пробормотала Клодия. – По-моему, Грейстоун тебе нравился, а в последнее время все больше и больше.

– Ну, знаешь, это уж слишком!

– Хорошо, Августа, успокойся, только вот даже папа заметил, что ты неравнодушна к графу, и на днях что-то говорил по этому поводу.

– Я всего лишь попросила у него одно из недавних исследований Грейстоуна, посвященное этим замшелым римлянам. Вряд ли такой интерес можно назвать признаком сердечного расположения.

– Что ж, но как бы там ни было, я ничуть не удивлена, что папа сразу принял предложение Грейстоуна на твой счет. Он полагал, что ты обрадуешься, что было бы неудивительно: согласись, прекрасная партия для тебя, Августа! С твоей стороны глупо это отрицать.

Девушка перестала метаться по комнате и посмотрела на кузину в полном недоумении:

– Ты что, не понимаешь? Произошла ошибка! Грейстоун никогда в жизни не стал бы просить моей руки, проживи он хоть миллион лет! Он считает, что я настоящая сорвиголова, никуда не годная невоспитанная девчонка, которая вечно балансирует на грани какого-нибудь кошмарного скандала. Я никак не гожусь на роль графини, с его точки зрения, и, надо признать, он совершенно прав.

– Чепуха. Из тебя получилась бы замечательная графиня! – воскликнула Клодия.

– Спасибо, но ты заблуждаешься. – Августа даже застонала от раздражения. – Грейстоун уже был женат и считал свою жену идеально подходившей для роли графини – во всяком случае, так говорят, – и у меня нет ни малейшего желания всю оставшуюся жизнь подражать своей предшественнице.

– Ах да! Он был женат на Кэтрин Монтроуз, верно? Помню, мама говорила, что она свято верила всему, что было написано в пособиях для девочек, по которым воспитывалась.

– А моя мама всегда утверждала, что Кэтрин Монтроуз – прекрасный пример благотворного воздействия ее методических трудов на юные девичьи души.

Подойдя к окну, Августа рассеянно оглядела сад, раскинувшийся вокруг их городского особняка.

– У нас с Грейстоуном нет абсолютно ничего общего. По всем современным вопросам наши мнения расходятся. Надеюсь, тебе известно, что ему глубоко отвратительны независимые и свободолюбивые женщины. Граф дал мне это понять совершенно ясно. А ведь он даже не догадывается, чем еще я занимаюсь, иначе, мягко говоря, не обрадовался бы.

– Не думаю, чтобы лорд Грейстоун расстраивался по какому-либо поводу. И в любом случае уверена, что ты ведешь себя достойно, чем бы ни занималась.

Августа поморщилась:

– Ты слишком великодушна, дорогая. Поверь: совершенно исключено, чтобы Грейстоун пожелал сделать мне предложение!

– Но тогда почему же он просил твоей руки?

– Он ее и не просил, – мрачно заявила Августа. – Я просто уверена, что он имел в виду не меня: произошла чудовищная ошибка. Он, несомненно, просил твоей руки.

– Моей? – Чашка в руках Клодии звякнула. – О господи! Вот это точно невозможно!

– Как раз наоборот. – Августа сосредоточенно нахмурилась. – Я много думала, и теперь вполне ясно представляю, как подобная ошибка могла произойти. Грейстоун явился сюда сегодня днем и, разумеется, попросил руки мисс Баллинджер. Вот дядя Томас и решил, что граф имеет в виду меня, поскольку из нас двоих я старшая.

– Ну, знаешь, Августа, я, право, сомневаюсь, что папа настолько рассеян!

– Ну, это-то как раз возможно. Ты же знаешь, дядя Томас вечно путает нас с тобой. Только вспомни, сколько раз он меня называл Клодией. Он порой настолько погружается в свои исследования, что вообще о нас забывает.

– Ну, это случается не так уж часто…

– Однако, согласись, все же случалось, – не унималась Августа. – А при сложившихся обстоятельствах, когда он, без сомнения, очень хотел наконец выдать меня замуж, в этом нет ничего удивительного. Бедный Грейстоун!

– Бедный Грейстоун? Да нет, скорее весьма богатый. По-моему, у него имения в Дорсете…

– Я говорю не о его финансовом положении, – нетерпеливо оборвала ее Августа. – Дело в том, что завтра он прочтет в газетах объявление о помолвке и, почувствовав себя пойманным в ловушку, придет в ужас. Нет, надо немедленно что-то предпринять!

– Но что здесь можно поделать? Уже почти девять, и через несколько минут мы отправляемся на прием к Бентли.

Августа с мрачной решимостью стиснула зубы:

– Я должна ненадолго заглянуть к леди Арбутнотт.

– Ты что, опять поедешь в «Помпею»? – В голосе Клодии слышался слабый упрек.

– Да. Не хочешь ли поехать со мной?

Августа уже не раз предлагала это Клодии, поэтому знала, каков будет ответ.

– О господи, нет! Уже одно название вашего клуба должно настораживать. Ну надо же: «Помпея»! Не слишком прилично вела себя дамочка! Нет, Августа, на мой взгляд, ты слишком много времени проводишь в этом своем клубе.

– Клодия, пожалуйста, давай сегодня обойдемся без нотаций.

– Я знаю, как ты привязана к леди Арбутнотт, любишь бывать там, но тем не менее действительно подумываю, не повлиял ли образ Помпеи на пробуждение в твоей крови определенных черт нортумберлендских Баллинджеров. Тебе бы следовало как-то подавлять неуместные всплески импульсивности и безрассудства, особенно теперь, когда ты уже почти графиня Грейстоун.

Августа, прищурившись, посмотрела на очаровательную кузину. Временами Клодия удивительно напоминала свою мать – этакая воскресшая леди Пруденция Баллинджер.

Леди Пруденция, тетушка Августы, написала несколько популярных воспитательных книг для девочек. Назывались они примерно так: «Советы юным леди о правилах поведения в обществе», «Руководство по развитию способностей у юных леди». Клодия явно намеревалась последовать примеру своей знаменитой матушки и добросовестно работала над рукописью «Путеводитель по стране полезных знаний для юных леди».

– Скажи-ка, Клодия, – медленно проговорила Августа, – а если мне удастся вовремя разобраться в ужасной путанице с помолвкой, ты будешь рада выйти за Грейстоуна?

– Тут нет никакой путаницы.

Девушка встала и спокойно направилась к двери, ангельски привлекательная в платье, выбранном для нее Августой: элегантном, светло-голубого шелка, мягко ниспадавшем до полу, с мысочком изящных бальных туфелек. Светлые волосы Клодии, разделенные на прямой пробор, были уложены в модную прическу «мадонна», которую дополнял маленький гребень с бриллиантами.

– Но если ошибка все-таки совершена, Клодия?

– Я, разумеется, поступлю так, как велит папа, поскольку всегда стараюсь быть послушной дочерью, но, честное слово, уверена – да ты и сама вскоре поймешь, – что никакой ошибки нет. В течение всего сезона ты давала мне замечательные советы, а теперь позволь дать один совет и тебе: постарайся угождать Грейстоуну, поработай над собой, попробуй вести себя как полагается леди, и, я убеждена, граф будет обращаться с тобой достойно. А может быть, тебе даже захочется перед свадьбой перечитать пару маминых книжек…

Августа с трудом подавила негодование, а Клодия спокойно удалилась из комнаты и закрыла за собой дверь. Да, жизнь среди гэмпширских Баллинджеров порой становится поистине тяжким испытанием!

Клодия, без сомнения, будет прекрасной графиней Грейстоун. Августа уже и сейчас, казалось, слышала спокойный голосок кузины, обсуждающей за завтраком с графом предполагаемый распорядок дня. «Я полностью с вами согласна, милорд». Разумеется, уже через пару недель они до смерти наскучат друг другу …

Но это уж не ее забота, решила Августа и, на минутку задержавшись у зеркала, вдруг осознала, что забыла подобрать украшения к розовому платью, и нахмурилась.

В маленькой позолоченной шкатулке, стоявшей на туалетном столике, хранились ее самые главные сокровища: аккуратно свернутый листок бумаги и ожерелье. На листке, покрытом зловещими бурыми пятнами, было написано небольшое стихотворение, сочиненное ее братом незадолго до смерти.

Ожерелье было собственностью нортумберлендских Баллинджеров и уже в течение трех поколений переходило от одной владелицы к другой. Еще совсем недавно оно принадлежало матери Августы: кроваво-красные рубины вперемежку с мелкими бриллиантами, а в центре на подвеске – еще один рубин, очень крупный.

Августа часто надевала ожерелье, это было единственное, что у нее осталось на память от матери: все драгоценности Ричард продал, чтобы купить офицерский чин, – надела и сейчас, аккуратно застегнув замочек. Когда украшение заняло свое место и крупный рубин спрятался в нежной ложбинке на груди, девушка подошла к окну и стала лихорадочно соображать, что же предпринять.

Гарри вернулся домой из клуба вскоре после полуночи и, отослав слуг спать, направился в свое святилище – библиотеку. На письменном столе лежало последнее письмо дочери с подробным описанием успехов в учебе и погоды в Дорсете.

Гарри налил себе бокал бренди и, улыбаясь, уселся перечитывать усердно нацарапанное гусиным пером письмо. Мередит было девять лет, и Гарри очень ею гордился. Она уже доказала, что является серьезной и прилежной ученицей, мечтавшей порадовать отца и добиться больших успехов.

Гарри лично планировал воспитание и образование дочери и тщательно следил за выполнением каждого пункта своего плана. Всякие фривольные штучки вроде рисунков акварелью и чтения романов были им безжалостно вычеркнуты из этой программы. По мнению Гарри, именно столь легкомысленные занятия развивают склонность к романтическим настроениям, которым подвержены большинство юных леди. Он не хотел, чтобы подобные черты проявились и у Мередит.

С девочкой ежедневно занималась гувернантка Кларисса Флеминг, дальняя родственница Гарри, происходившая из обедневшего рода Флемингов. Он находил, что ему весьма повезло с воспитательницей дочери: серьезная достойная дама, типичный «синий чулок», тетя Кларисса полностью разделяла его взгляды на образование, но главное – была в совершенстве подготовлена для преподавания тех предметов, которые он счел необходимыми для Мередит.

Гарри отложил письмо, отпил немного бренди и принялся обдумывать, какие перемены могут произойти в его тщательно налаженной жизни и хозяйстве, если в них вмешается Августа.

Может, он и в самом деле сошел с ума?

Что-то шевельнулось у окна. Гарри, нахмурившись, поднял глаза, но не увидел ничего, кроме тьмы, зато услышал какой-то подозрительный шорох, вздохнул и потянулся за красивой эбенового дерева тростью, которую всегда держал при себе. Лондон не Европа, да и война давно закончена, но этот мир по-настоящему мирным так и не стал, а опыт в познании человеческой природы подсказывал Гарри, что никогда и не будет.

Он встал, зажав трость в руке, потушил лампу, подошел поближе к окну и посмотрел в сад. Стоило комнате погрузиться во тьму, как шорохи усилились и превратились в какое-то лихорадочное царапанье. Кто-то торопливо пробирался сквозь кусты, окружавшие дом.

Через несколько секунд раздался настойчивый стук в окно. Гарри выглянул и увидел фигуру в плаще с капюшоном: сто-то старался что-то рассмотреть сквозь стекло. Вот в лунном свете мелькнула маленькая рука и еще раз постучала в окно, почему-то очень знакомая рука…

– О, черт побери! – Гарри отступил от стены, положил черную трость на письменный стол и, резким сердитым рывком распахнув окно, оперся обеими руками на подоконник и высунулся наружу.

– Ах, боже мой! Как хорошо, что вы еще здесь, милорд! – Августа откинула капюшон, и в бледном свете луны было заметно облегчение на ее лице. – Я увидела в окне свет, обрадовалась, что вы здесь: больше часа ждала вашего возвращения у леди Арбутнотт, – а потом вдруг свет погас.

– Если бы я только знал, что меня ждет дама, непременно постарался бы вернуться домой пораньше.

Августа наморщила носик:

– О господи! Вы сердитесь, да?

– Что именно дало вам повод так думать? – Гарри потянулся вниз, схватил ее за укутанные плащом плечи и легко втянул через окно в комнату. И только тогда заметил, что кто-то прячется в кустах. – Кто там еще, черт побери?

– Это Скрагз, милорд, дворецкий леди Арбутнотт, – еле слышно пролепетала Августа, оправляя платье и плащ, когда Гарри наконец отпустил ее. – Салли настояла, чтобы он сопровождал меня.

– Скрагз? Понятно. Подождите меня здесь, Августа. – Гарри перекинул через подоконник одну ногу, потом вторую, спрыгнул на влажную землю и направился к сутуловатой фигуре в кустах. – А ну-ка выходите, любезный.

– Да, ваша светлость?.. – Скрагз вышел из кустов, прихрамывая и щурясь от еле сдерживаемого смеха. – Могу я чем-то быть вам полезен, сэр?

– Полагаю, на сегодня с вас достаточно, Скрагз, – проворчал Гарри и, чтобы не услышала Августа у открытого окна, добавил еле слышно: – И если ты еще раз окажешь этой даме помощь в подобного рода авантюрах, я лично займусь лечением твоих суставов и быстро научу ходить как следует. Надеюсь, понятно изъясняюсь?

– Да, сэр, куда уж понятнее… Мне все совершенно ясно, ваша светлость. – Скрагз склонил голову в подобострастном поклоне и попятился назад, энергично кланяясь. – Я ничего… подожду вон там, в холодке, сэр, мисс Баллинджер… Не обращайте на меня внимания, сэр, хотя ночной воздух и вреден для моих старых костей, милорд.

– Меня совершенно не интересуют ваши старые кости. Убирайтесь, пока я вам их не пересчитал, милейший. Возвращайтесь назад, к леди Арбутнотт, а о мисс Баллинджер позабочусь я сам.

– Салли собирается отправить ее домой в своей карете вместе с несколькими дамами из клуба, – тихо сообщил Питер уже своим голосом. – Не торопись, Гарри. Никто, кроме Салли и меня, не знает, что здесь происходит. Я буду ждать Августу у нее в саду, она в полной безопасности, только проводи ее туда.

– Ты и представить себе не можешь, как успокоил меня, Шелдрейк!..

Питер улыбнулся из-под наклеенных усов:

– Это была не моя идея, между прочим: мисс Баллинджер явилась сюда по собственной инициативе.

– К сожалению, я вполне этому верю.

– И остановить ее было совершенно невозможно. Она упросила Салли разрешить ей пробраться через сад к твоему дому, и Салли – что было очень мудро с ее стороны – настояла, чтобы я отправился вместе с леди. Собственно, больше мы ничего не могли с ней поделать: оставалось только позаботиться, чтобы она не попала в беду, прежде чем доберется до тебя.

– Ладно, исчезни, Шелдрейк. Твои извинения слишком притянуты за уши, чтобы имело смысл их выслушивать.

Питер снова ухмыльнулся и растворился во тьме, а Гарри вернулся к открытому окну, где стояла, вглядываясь в черноту ночи, Августа.

– Как, разве Скрагз уходит?

– Возвращается к своей хозяйке. – Гарри вскочил на подоконник и, очутившись в библиотеке, закрыл окно.

– Ах как хорошо! Очень мило, что вы отослали его, милорд, – улыбнулась Августа. – В саду очень холодно, и мне ужасно не хотелось, чтобы он слонялся по такой сырости вокруг дома. Вы знаете, его ужасно мучает ревматизм!

– Его будет мучить не только это… если попробует еще хоть раз выкинуть что-либо подобное, – пробормотал Гарри, вновь зажигая лампу.

– Пожалуйста, не вините Скрагза: ночной визит к вам исключительно моя затея.

– Я так и понял, и позвольте заметить, что затея ваша абсолютно непристойная, мисс Баллинджер, пустая, идиотская, достойная всяческого порицания. Но уж поскольку вы оказались здесь, то, может быть, все-таки объясните, что вас заставило рисковать собственной головой и репутацией, чтобы повидаться со мной в столь поздний час и столь странным образом?

– Но это так трудно объяснить, милорд! – огорченно воскликнула Августа.

– Не сомневаюсь.

Повернувшись к догоравшим дровам в камине, она явно наслаждалась теплом, исходившим от пышущих жаром малиновых головней. Плащ распахнулся, и крупный рубин у нее на груди мерцал в багровых отсветах пламени.

Гарри взглянул на ее прелестную грудь и шею, обнаженные глубоким вырезом вечернего платья, и не смог отвести глаз. Господь милосердный! Да ведь у нее почти вся грудь на виду, лишь немного прикрыта изящными атласными розочками в самых опасных местах. Воображение его тут же дорисовало все остальное: очаровательные бутоны под корсажем элегантного вечернего платья, твердые и округлые, они будто созданные для поцелуев.

Гарри отвел глаза и, чувствуя, что необычайно возбужден, постарался взять себя в руки и держаться в обычной холодноватой манере.

– Я предлагаю вам немедленно приступить к объяснениям, какими бы странными они ни казались. Уже слишком поздно.

Гарри прислонился к краю письменного стола и скрестил руки на груди с выражением сурового осуждения на лице. Было очень трудно продолжать бранить эту сумасбродку: единственное, чего ему по-настоящему хотелось, – немедленно уложить ее на ковер и прямо здесь предаться любовным утехам. Нет, эта женщина явно околдовала его!

– Я пришла предупредить вас о надвигающейся беде, милорд, – вывел его из грез ее голос.

– А могу я поинтересоваться, какая именно беда надвигается, мисс Баллинджер? – тяжело вздохнув, спросил граф.

Она обернулась и с несчастным видом посмотрела на него:

– Произошла чудовищная ошибка, милорд. Вы, по всей видимости, заезжали к моему дядюшке сегодня днем?

– Заезжал.

Конечно же, она не стала бы предпринимать подобную эскападу, чтобы только отказать ему, но Гарри впервые за все это время почувствовал тревогу.