Во тьме

12

Нью-Йорк и его пригороды расположены поверх плиты, спускающейся к берегу океана. С высоты, когда ночь понемногу начинает разворачивать свои украшения, она напоминает огромное пятно, трепещущее множеством огней.

Местами видны тревожные торнадо «мигалок» полицейских машин, двумя цветами – красным и синим, отражающиеся на фасадах зданий. Они ритмизируют тамошние угрюмые улицы. Если бы потребовалась музыка, чтобы создать достойный аккомпанемент такому зрелищу, то вполне – усилиями меланхолического, медленного и мрачного хора – можно было бы исполнить гимн миллионам неведомых жителей, этих странным образом скрывающихся призраков мегаполиса.

В глубине одного из местных каньонов мы видим женскую фигурку, идущую навстречу общему людскому потоку. Еще одна баба, – могут сказать одни; скорее, миловидная; крепкие мускулы, напряженная спина, твердая походка.

Преодолевая порывы ветра и вся погруженная в свои мысли, Аннабель поднялась по Клинтон-стрит, держа в руке сумку, набитую делами. Она пересекла Джоралемон и посреди улицы на миг исчезла в густом пару, поднимавшемся из решетки водостока. Когда ее нога ступила на тротуар, мобильник завибрировал, а затем начал звонить.

Дерьмо. Дайте же мне хоть мгновение! – рассердилась она про себя.

Найдя небольшое укрытие перед зданием банка, Аннабель поставила сумку.

– О’Доннел. Слушаю, – произнесла она, переводя дыхание.

– Привет. Это Джошуа Бролен, можете говорить?

Придержав сумку ногой, Аннабель перекинула телефон из руки в руку и сказала:

– Говорите.

Частный детектив с ходу бросился в атаку:

– Я только что встретился с парикмахером, которому Спенсер Линч продавал волосы своих жертв. Парень странный, но выглядит искренним, как мне показалось. Видимо, он замешан в каких-то мелочах и боится; правда, там – ничего серьезного. Думаю, вы поняли, что он не…

– Да, его не в чем упрекнуть.

– М-м-м… – раздался выдох, как будто Бролен выпустил струю дыма. – Это неудивительно. Зато я навестил родителей малышки Паунер, той, которую Линч похитил первой, здесь тоже ничего экстраординарного. Я больше сосредоточился на этой части дела. На ней…

– Бролен? Послушайте, у вас есть время?

– Я просто стараюсь соблюдать правила игры, у меня есть свои способы. Вы кое-что рассказали мне, теперь моя очередь держать вас в курсе.

Аннабель распрямилась. Эта игра по правилам понравилась ей, она была неожиданной и приятной. Показавшийся ей сперва хитрым, частный детектив убедил ее, что готов помогать. Она не могла удержаться от того, чтобы задать самой себе вопрос: как долго он будет поступать таким образом? Аннабель глядела на проходящих мимо прохожих, старавшихся не толкнуть ее, и в свою очередь старалась не смотреть на них.

– В каком отеле вы остановились? – решилась спросить она.

– «Каджо Мэншн» на Атлантик-авеню. А зачем это вам?

– Я приеду, – выдохнула она. – Так будет проще.

Повесила трубку, подняла сумку с делами, развернулась и побрела дальше, сквозь лучи автомобильных фар и толпы торопливых пешеходов.

Бар отеля заполнялся, группа мужчин в костюмах переговаривалась голосами чуть более громкими, чем принято; несколько пар ужинали за стеклянными столиками, на которых горели свечи. Радио тихо исполняло песню Эди Брикелл, которую никто не слушал, кроме, может быть, человека с бокалом мартини. Наконец и он перестал слушать музыку, дабы не походить на старика.

Бролен поставил стакан и принялся листать свежую газету. Глядя на него, можно было предположить, что он неплохой спортсмен, пусть немного обросший жирком, но все же…

Входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Аннабель. Джошуа Бролен поднялся, показывая, насколько он рад.

– Прошу. Я отвлек вас своим звонком, не так ли? – спросил он, показывая пальцем на сумку из крафт-бумаги, которую Аннабель держала в руках.

– Нет, вы отвлекли меня от тарелки супа и часового просмотра CNN, который является самой большой драмой современности.

– Информационный фастфуд!

Аннабель присела и заказала содовую.

– Что вы хотели мне сказать? Что-то насчет похищения Мередит Паунер, так?

Кивнув, Бролен начал, даже не сделав глубокий вдох. Он был в материале.

– Изучая ее дело, я пришел к своим маленьким выводам. В день похищения Мередит отправилась в церковь, чтобы провести там вторую половину дня. Она сказала родителям, что предложила приходскому священнику волонтерскую помощь. Согласно полицейскому отчету, священник, служивший в приходе Святого Эдварда, в тот день не видел девушку, однако он признает, что провел большую часть времени дома, а не в храме. Полиция не нашла свидетеля, никто из бывших в тот день в церкви не отметил ничего необычного. Никто не запомнил девушку, похожу на Мередит, однако в приходе тогда было много народу. Копы предположили, что она пропала по дороге туда. Если внимательно посмотреть на жертв Спенсера Линча, мы заметим, что они все – разных национальностей, что для серийных убийц является редкостью, обычно они нападают на представителей той расы, к которой принадлежат сами. Словно Спенсер искал кого-то, не зная точно, каким образом воплотить свои фантазии. Думаю, что когда он убивал первую девушку, он просто хотел набраться уверенности, поэтому и выбрал Мередит – она, как и он сам, чернокожая, молодая и охотно общалась с людьми, любила помогать другим и по природе своей была лишена подозрительности. И Спенсер Линч знал ее. С другой стороны, церковь Святого Эдварда и Хайтс находятся не так далеко от его дома, все-таки не на противоположном конце города, и это тоже его успокаивало.

Аннабель жестом прервала Бролена и отпила из стакана, который только что перед ней поставили.

– Согласна, вы рассуждаете логично, и все сходится, однако откуда взялось утверждение, что Спенсер знал Мередит? Быть может, вывод поспешный, не думаете?

– Нет, напротив. На Спенсера набралось целое уголовное досье, но по преимуществу это все мелкие правонарушения, он не был замечен в попытках изнасилования или сексуальных домогательств; там только «всего один» пример агрессивного поведения. Немного для того, кто готовится совершить три преступления на сексуальной почве в ближайшие за освобождением из тюрьмы месяцы. Нет промежуточной стартовой площадки. Или почти нет. Ладно, нельзя легко дойти до убийства, буквально просто по щелчку пальцев, как показывают по телевизору.

– Ок, знаю. Возможно, Спенсер сделал что-то еще и не был при этом схвачен за руку!

Бролен пожал плечами, было ясно, что довод Аннабель не кажется ему убедительным.

– Он не пройдоха и по собственной глупости засветился на наркотике и вовсе уж по-идиотски – проявлением агрессии, я читал отчеты. Если бы он попался на чем-то еще, его бы остановили тогда, а не теперь. Полагаю, что пульсирующее у него внутри желание убивать возникло задолго до попытки изнасилования, однако его собственный характер помешал ему действовать. Он прежде всего мечтатель, он воображает себе разные вещи, его сексуальность контролируется его мозгом, а не реальностью. Мне кажется, вы должны были найти у него дома какую-нибудь порнуху в изобилии.

– Действительно, мы нашли кипы журналов.

– Никакой неожиданности, все как я и думал. Сидя в тюрьме, он имел время поразмышлять на тему абсолютной власти, контроля, доминирования, другого в качестве сексуального объекта, и никаких мыслей о себе. Он мог мечтать, готовиться, возможно, даже не признаваясь себе, что это произойдет на самом деле. Но было слишком поздно, он почувствовал потребность убивать. Через некоторое время после освобождения он стал действовать. Слишком быстро, даже, я думаю, чересчур. Существовал некий спусковой механизм. Вы представляете себе психологию серийного убийцы, детектив О’Доннел?

– Ну, в общем, нет, это не моя компетенция, скажем так.

– У всех подобных преступников в момент первого убийства срабатывает спусковой механизм. Часто речь идет о стрессе, который обычному, «нормальному» человеку не кажется непреодолимым: денежные проблемы, увольнение, разрыв с любимым, даже весть о неизбежном отцовстве. Между тем для серийных убийц именно дополнительный стресс становится поводом к действию. В дальнейшем при совершении новых преступлений эта «направляющая» им больше не нужна, они уже отталкиваются от сделанного. Избегая конкретики, скажем просто: в случае Спенсера Линча срок между его освобождением и первым убийством очень короткий. Слишком мало времени, чтобы собраться, накопить в себе переживания… Я бы ждал от такого типа, как он, сначала минимум одного-двух нападений с целью простого изнасилования. Постепенной эволюции. У себя в кабинете вы сказали мне про группу серийных убийц, не так ли?

– Эй, минутку! Я не сказала убийцы! Напротив, у нас пока есть только жертвы Спенсера Линча! Мы полагаем, что у похищений были организаторы, но речь не идет об убийцах.

– Мы оба знаем, что есть и другие, – цинично предположил Бролен. – Я хотел бы посмотреть на этих организаторов, поскольку мне кажется, что Спенсера подтолкнул к преступлению кто-то из них. Кто-то, кто знал его, человек той же породы, что и он сам, сумевший разбудить в нем желание и заставить выполнить его. Спусковой механизм Спенсера. Который объясняет нам, почему убийство было совершено вскоре после выхода из тюрьмы. В первый раз Линч убил свою знакомую. Завтра я отправлюсь в приход Святого Эдвардса и поговорю со священником. Если вы не видите в этом неудобства для себя, я хотел бы показать ему фото Спенсера, может быть, он видел его во время служб или шатающимся внутри здания. Учитывая конфиденциальность расследования, я хотел бы получить ваше разрешение на использование этой фотографии.

Аннабель с любопытством разглядывала своего собеседника. Она снова отпила из стакана и подвинула стул, чтобы сесть прямо напротив Бролена.

– Почему вы стали частным детективом? Вы отлично справлялись со своими обязанностями на службе, поэтому я просто озадачена. Почему же частный детектив, «специализирующийся на похищениях»? – спросила она серьезно.

Лицо Бролена исказила гримаса боли.

– Это сложная… история, – произнес он, сдерживая эмоции.

Внезапно шум голосов вокруг усилился, им обоим стало неудобно друг перед другом.

– А вы? – спросил Бролен. – Какая у вас была причина? Почему вы стали полицейским?

Аннабель улыбнулась: Бролен вывернулся неловко, однако ей это понравилось. Ничего общего с сексуальным влечением, просто контакт сам по себе был приятным, а Бролен казался таким странным и многоликим, что это даже было интригующе. По правде говоря, она не испытывала желания ни разу после исчезновения Брэди. И потому не искала удовлетворения. В течение длительного времени выбирая между могилой и надеждой «в наволочку», Аннабель определилась и потому больше не сомневалась. Она надеялась, иногда не без горечи проигравшей, но все еще надеялась.

– Ничего особенного, – произнесла она дрожащим голосом, удивившим ее не менее, чем тон Бролена.

Легонько кашлянув, чтобы восстановиться, она продолжила более игриво:

– Сожалею, в моем случае все скучно, никакой оригинальности, как и у большинства жителей этой страны!

Бролен в свою очередь улыбнулся, и эта улыбка вдохновила Аннабель на продолжение фразы.

– Выросшая на кукурузе девушка из пригорода, как и вся американская молодежь в семидесятые и восьмидесятые, я боялась ядерной войны с СССР, это наша общая травма. Остается добавить, что я испытывала сильный интерес к отношениям между людьми, что мне нравилось действовать, и потому-то я и пошла на службу в полицию.

– Ни медали, ни знаменитого предка? Ни голливудского сценария?

При последних словах на лице Аннабель появилось искреннее удивление. Оба смутились, и женщина сосредоточила свое внимание на деньгах. С почти обезоруживающей мягкостью она подняла лицо к Бролену и спросила:

– Долгая прогулка?

Бролен медленно кивнул. Аннабель взяла две бутылки «БадЛайта», сунула их в карманы «бомбера» и положила деньги на стойку.

На метро они проехали Бруклин до самого Кони-Айленда. Сидя в вагоне, оба молчали, разглядывая пейзажи за окном – когда состав вылетел из-под земли и на высоте пятнадцати метров двинулся по рельсам. Иногда их взгляды пересекались, и на лицах у обоих возникала понимающая улыбка – они казались детьми, которые гордятся тем, что ходят в одну и ту же школу. Через полтора десятка километров поезд легкого метро стал замедлять ход. Бролен смотрел на возвышающиеся вокруг высокие, сменяющие друг друга коричневые башни, эти огромные бункеры с сотнями светящихся окон – уже начался вечер, – и тут он понял, что разглядывает здания с дешевыми квартирами и окнами, выходящими на море. Более чем где-либо, здесь чувствовалась ирония: людей рассадили по клеткам, но позаботились о том, чтобы сделать для них балконы с видом на ускользающую необъятную свободу.

Станция «Кони-Айленд» была пустынной, вестибюли пахли мочой. Зимой на пляж никто не ездил, разве что несколько пожилых обитателей квартала. Никаких туристов, само собой, они все свалили отсюда до весенней уборки.

Аннабель повела Бролена по пешеходной дорожке, вдоль которой стояли домики с закрытыми окнами; сверху на эти жалкие хижины с видом полного безразличия смотрели башни. Им попались полдюжины одетых в куртки «North Face» подростков, болтавших и слушавших назойливый рэп. Чересчур занятые беседой и разделом «косяка», они не обратили на пару пешеходов никакого внимания.

Прошли мимо парка аттракционов, которые, как и все вокруг, тоже впали в зимнюю спячку; парк напоминал морское животное, прячущее в темноте свой тощий скелет, образованный изгибами «русских горок».

Аннабель указала Бролену на лестницу:

– Здесь приятно гулять. Вы знаете Нью-Йорк?

– Я был тут несколько лет назад как турист. Но еще ни разу не попадал в Бруклин.

– Хотя, строго говоря, эта территория действительно относится к Бруклину, мы, можно сказать, на ничейной земле. Летом здесь рай для среднего класса, но зимой… простая оболочка, иллюзия. Но мне зимой тут нравится больше.

Они забрались по ступеням на променад Ригельмана – бесконечный деревянный настил, окаймляющий пляж. Ветер ворвался в волосы Аннабель и разметал ее косы; она зябко поежилась; Бролен стоял и смотрел, как в лунном свете блестит серый песок, и угадывал вдали – по шуму волн – темную морскую гладь.

– Большинство людей, живущих в Нью-Йорке, теряются, впервые попадая сюда, – заметила Аннабель.

– Меня это не удивляет.

Дыхание ветра, безостановочно гнавшего волны, было соленым. Аннабель сделала несколько шагов по настилу в сторону пляжа, Бролен присоединился к ней. Они шли медленно, понемногу подбираясь к кромке воды. Женщина, чуть-чуть волнуясь, стала подыскивать слова, чтобы нарушить воцарившееся молчание.

– Когда я спросила у вас, почему вы выбрали профессию частного детектива, я не хотела быть нескромной; надеюсь, вы не обиделись.

– Не оправдывайтесь. После того, что случилось в полдень, я должен вам кое-что рассказать. В общем, у меня в университете был профессор, который говорил: «Удовлетворяя любопытство незнакомых людей, мы вступаем в браки», мне, в принципе, эта мысль нравится.

– Вы хотите начать рассказ, затронув тайные струны моей души? – спросила Аннабель, развлекаясь.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Я это уже сделал.

Первая реакция Аннабель – возмущение – уступила место раздумьям о том, что в некотором смысле Бролен прав. Мягкость частного детектива с первых же минут общения с ним тронула ее, точно так же как и дело, которое привело его сюда. Именно поэтому Аннабель передала ему конфиденциальные документы. Но все же Бролен не был с ней до конца откровенен. Однако Аннабель пришлось признать, что и это она по достоинству оценила в Бролене.

Они сели на пляже. Женщина достала из карманов бутылки с пивом и протянула одну из них коллеге.

– В течение нескольких лет я работал инспектором полиции в Портленде, – начал Бролен. – Сначала хотел поступить на службу в ФБР и стать профайлером. Закончил университет, потом прошел отбор в Бюро. Я учился в Квантико, собирался работать федеральным агентом, но в конечном счете не стал им. Я бредил этой профессией, однако, столкнувшись с практической работой, увидел, насколько сильно она отличалась от моих туманных представлений о ней. Я начал опасаться, что проведу остаток своих дней в условиях, далеких от комфортных. Рискуя прослыть избалованным ребенком, не знающим, чего он хочет, я уехал: два года службы в ФБР, а потом тихое возращение в Орегон. Я пошел работать в полицию Портленда, занимался расследованием преступлений. Скажем так: мое образование позволило мне браться за серьезные дела.

Он сделал глоток «БадЛайта», уже сильно остывшего на январском холоде.

– Тогда-то я и столкнулся с делом Лиланда Бомонта, серийного убийцы. А затем с «Призраком Лиланда», или «орегонским призраком», как назвала его американская пресса; второй вариант не такой интимный, поэтому давайте использовать его.

– Если я правильно помню, их было несколько, да?

Бролен сосредоточенно смотрел на океанские волны, пенившиеся в тридцати метрах от них.

– Трое. «Портлендский палач» – Лиланд Бомонд, его Призрак и Ворон. Но в конечном счете только один человек дергал за веревочки. Ворон. Но когда я думаю о нем, то зову его Данте.

Любое воспоминание о тех событиях вызывало у Бролена тяжелые вздохи. Вот и сейчас в его груди разразилась буря страдания; казалось, удары внутреннего грома разрывают его душу и сердце. Мысли о работе в полиции неизбежно приводили его к этим призракам, к тому, во что благодаря Данте превратилась его собственная жизнь. Расследование принесло ему все: профессиональную славу, разочарование, стимулы, энергию и даже любовь. Он не довел дело до конца, чуть-чуть не успев помешать убийце. Затем последовала отставка.

– Почему Данте? У него что, не было настоящего имени?

Бролен вынырнул из глубины своих мыслей и поднес бутылку к губам.

– Он похож на поэта, – глотнув, ответил детектив, – он устроил другим людям настоящие круги ада. Но, может быть, я зову его так потому, что до конца не разобрался в потемках его души… – добавил он, помолчав.

Аннабель нахмурилась, но не отважилась спросить; Бролен должен был сам ей все рассказать.

– Он не достоин того, чтобы люди знали его имя, – наконец объяснил детектив. – О нем говорили везде, писали книги. Тогда как его жертвы забыты, все они – безымянные убитые. Таков мой ему ответ: стереть его имя из памяти.

Сострадание, переполнявшее Аннабель, было искренним. С самого начала их знакомства что-то в этом человеке расположило ее. Детектив Бролен казался равнодушным к мнению посторонних, он жил в обществе, но его ум не был подчинен этому обществу; Бролен был окружен ореолом настоящей свободы и страдания, и этим страданием он платил за свободу.

Аннабель положила ладонь ему на плечо, утешая; в жесте не было никакой двусмысленности; она спросила себя, как могла появиться в Бролене такая ненависть к этому Данте. Как будто к делу промешивалось что-то глубоко личное.

– Когда Данте был арестован, я уехал подальше от всего этого. Затем уволился из полиции. Несколько месяцев я путешествовал, не зная, что делать теперь.

– Почему же вы вернулись?

Тихий вопрос напоминал ласковый ветерок.

– Камни.

Глядя на океан, Бролен сделал еще один глоток.

– Уезжая, я не убегал прочь, а просто пытался ответить на вопрос «Почему?». Разобраться в смысле жизни. Старушка Европа казалась мне идеалом, я хотел найти ответы там, в колыбели нашей истории. Сначала Франция, потом Италия. Я пересек экс-Югославию, разрушенную лживой информацией больше, чем войной, затем Грецию… Но ни намека на ответ во мне не возникло. Я видел солнце, встающее над башнями Каркассона, море, наблюдавшее за подвигами Геракла, но ничего не пробудилось во мне. Египет стал следующей моей целью, я пробыл там шесть месяцев. Я мог бы рассказать вам много чудесных историй про эту страну, ее жителей, Каир и Хан-аль-Халили[9], Нил и тамошние богатства. В Египте я забылся, очистил свою память от жестоких образов, преследовавших меня, перестал быть собой. Однажды утром, проведя ночь в беседе с новым знакомым, я поехал в Гизу. Когда я смотрел на рассвет, стоя возле пирамид, неутомимый танец солнца на поверхности камней, стоящих вот так уже четыре с половиной тысячи лет, открыл мне глаза. Слабый ветер шевелил песчаное покрывало на песчаных холмах, и это было великолепно. Три царицы возвышались прямо передо мной, творение человеческих рук, бросающее вечный вызов звездам – сквозь время, сквозь историю; мне казалось, я слышу голоса людей, их создавших. Отвага ушедших сочилась через песок, и я снова подумал об Афинах и Акрополе, о Каркассоне с его башнями, строителях этих красот и их современниках; камни сами говорили со мной. Я вернулся в Каир, долго размышлял обо всем этом в тени портика мечети Ибн Тулуна и наконец понял, что пора прощаться с молитвенным пением, раздававшимся с вершин минаретов.