– Я, право, не могу уже упомнить, почему я не поехал на бал. Не поехал, вероятно, потому, что не хотелось ехать.
– Где же вы были во время бала?
– Я был дома, собирался на другой день ехать в деревню.
– Поздно вечером, в одиннадцатом часу, вы, однако же, выходили из дома?
– Я был дома целые сутки.
– Кто это может подтвердить?
– Мои домашние.
– Так вы утверждаете, что на другой день после бала у Русланова вы отправились в деревню к вашему батюшке?
– Я поехал к отцу двадцать первого октября. По дороге я встретил Афанасьева, с которым пробыл несколько дней на охоте.
– Кто это может подтвердить?
– Если одного моего утверждения вам недостаточно, это может подтвердить мой отец и вся деревенская прислуга.
– Домашние ваши не могут знать, сколько времени вы были на охоте с Афанасьевым и не заезжали ли еще куда-нибудь.
– Так это знает Афанасьев.
– Где же сейчас Афанасьев?
– Он уехал в Самару.
– Считаете вы нужным, чтобы Афанасьев был призван к допросу?
– Мне это не нужно, а нужно ли это вам, вы знаете лучше меня.
– Где вы оставили ваш пиджак коричневого цвета?
– Право, не знаю! Об этом лучше спросить у моего лакея. Пиджак, вероятно, дома, а если его нет дома, может быть, я забыл его в деревне или где-нибудь во время охоты.
– Ну а если бы я показал вам ваш пиджак и сказал бы, где вы его забыли?
– Очень был бы вам благодарен.
Я достал из шкафа пиджак.
Ичалов смутился, но сразу же сказал:
– Пиджак похож на мой, но только я не ношу платья с заплатами.
– Заплата могла быть пришита и не вами. Вы могли случайно оторвать клок сукна, например, слезая с какой-нибудь лестницы.
Я пристально смотрел в глаза Ичалову, но он уже вполне овладел собой.
– Я не имею привычки лазить по лестницам, – сказал он с усмешкой.
– Потому вы, вероятно, и оборвали ваше платье, что заранее не приучили себя лазить по лестницам. Но этот клок сукна найден на лестнице, по которой вы спускались из дома Русланова.
Ичалов молчал.
– Я могу даже сказать вам, что это платье шил вам портной Фишер.
– Это действительно мой портной.
– Не ваши ли это сапоги?
– Может быть, и мои.
– Не были ли они на вас двадцатого октября?
– Не помню.
– Не в них ли вы были, когда бежали по саду Русланова?
– Когда?
– Двадцатого октября, после убийства!
– Я уже сказал вам, что двадцатого октября не выходил из дома.
– Каким образом досталась вам бриллиантовая диадема Елены Руслановой?
– У меня ее нет.
– Знаю. Вот она, здесь, в этой коробке. Эту диадему вы в Москве продали Аарону по баснословно низкой цене.
– Я никакого Аарона не знаю и в Москве не был.
– Позвольте посмотреть вашу правую руку?
Ичалов протянул ко мне свою правую руку и держал ее наружной стороной кверху. Я ее перевернул. Два больших, уже почти заживших шрама виднелись на ладони. Пятый и четвертый пальцы были наполовину согнуты.
– Прошу вас вытянуть согнутые пальцы.
– Я не могу, пальцы мои болят.
– Отчего болят ваши пальцы?
– Я порезал себе руку во время охоты.
– Так вы настаиваете на своем? Вы не признаете себя виновным?
