– Правда ли, – спросил он меня, – что вы распорядились привлечь к следствию Ичалова и уже произвели у него обыск?
– Правда. Но каким образом это могло дойти до вас так скоро?
– Отец его вбежал ко мне, как сумасшедший, в то самое время, как я сидел за обедом. Он жаловался на какие-то насилия и притеснения. Расскажите, в чем дело?
Я подал ему следственные документы. Прокурор внимательно просмотрел их.
– Да, кажется, тут не может быть сомнения. Он виновен. Но все-таки нельзя этому не удивляться. За Иналовым нельзя было даже и подозревать подобного преступления; это молодой человек вполне добропорядочный, везде был хорошо принят и всеми был очень любим. Я буду присутствовать при допросе, – продолжал прокурор. – Отец его, выслушав от меня, что ему следует жаловаться через вас в окружный суд, поехал к прокурору судебной палаты. Нет сомнения, что он сам ничего не подозревает об этом деле. Сюрприз будет для него неприятный.
Доложили о приезде частного пристава. Кокорин вошел, он был заметно изнуренный.
– Один?
– Нет, Ичалов дожидается в приемной, с ним мой помощник и городовые. Ну, он меня порядочно-таки упарил.
– Что, он скрывался?
– Да в том-то и дело, что нет, а я вообразил себе, что он непременно должен скрываться. Уж я и туда и сюда – нигде нет. Я объехал и обшарил по крайней мере десять домов, а он играет себе преспокойно на бильярде в трактире.
– Может ли быть? И он ничего не знает о том, что у него производили обыск?
– Как не знает! Из дому к нему приходил человек сказать об этом.
– Что же он ответил?
– Пускай, говорит, обыскивают.
– Что же это? Беспечность, хладнокровие?.. Введите его.
Полицейские чиновники вышли. Я остался с прокурором. Дверь растворилась, и в кабинет вошел молодой человек. Он притворил за собой дверь и поклонился.
– Позвольте просить вас подойти к столу, – сказал я.
Он подошел. Высокий рост, сильное сложение и необыкновенно красивая наружность делали его замечательным.
– Вы дворянин Никандр Петрович Ичалов?
– Да-с, я Ичалов.
– Который вам год?
– Двадцать третий.
– Ваше вероисповедание?
– Конечно, православное.
– Вы служите?
– Нет.
– Под судом не были?
– Не был, да, вероятно, не буду и в дальнейшее время.
– Дай Бог, чтобы уверенность ваша вас не обманула.
Необычайное спокойствие Ичалова приводило меня в недоумение. Мы с прокурором невольно переглянулись.
– Вы знавали Елену Владимировну Русланову? – продолжал я допрос.
– Да, я был хорошо принят в доме ее родителей и пользовался ее вниманием.
– За что же вы ее зарезали?
– К кому вы обращаетесь с этим вопросом?
– Конечно, к вам. Кроме нас с вами, здесь, как видите, никого нет, кого бы я мог допрашивать.
– Так позвольте вас попросить повторить ваш вопрос.
– Что послужило для вас поводом к убийству Елены Владимировны Руслановой?
– Я понимаю, как бы я должен был отвечать на подобный вопрос, но я слишком уважаю отправления судебной власти, чтобы выйти из роли допрашиваемого.
– Прошу вас отвечать категорически: зарезали вы или нет девицу Русланову?
– Ни Руслановой, ни кого-то другого не резал! И уверяю вас, что, если бы мой отец слышал ваш вопрос, он заставил бы меня с вами стреляться!
Ичалов смотрел мне прямо в глаза. Он был совершенно спокоен. Ни тени волнения не было на его лице! Румянец во всю щеку, глаза глядят как-то насмешливо.
– Так я отвечу за вас: зарезали ее вы и никто другой.
– Отвечая за меня, вы облегчаете мне нашу беседу, и я вам за это очень благодарен, потому что эта комедия начинает мне надоедать.
– Зачем вы ездили в Москву?
– Я в Москве не был, кажется, с февраля, в последний раз я ездил для того, чтобы повидаться с матерью и сестрами!
– А теперь с кем желали вы там повидаться?
– Я не был в Москве. Я приехал с отцом из деревни.
– Я бы вам посоветовал не упорствовать в запирательстве. Я не предлагаю вопросов о вещах, мне неизвестных. Я имею факты. Вы были в Москве.
Ичалов промолчал. Прокурор пристально смотрел на меня, как бы желая сказать, чтобы я смягчил тон допроса.
– Почему, – обратился я к Ичалову, – вы не были двадцатого октября на балу у Русланова, тогда как получили приглашение?
