Нулевые
– Да нет, нормально. – Говорить у Ирины не было никакого желания, и все же зачем-то она добавила: – С бабушкой сейчас, дома. Карантин в садике.
– Из-за чего?
– Краснуха.
– У-у, опасная очень болезнь. Особенно для беременных, Ир. Если беременная заболевает краснухой, рекомендуют сразу делать аборт.
– Почему?
– Ну, ребенок неполноценный рождается.
– Гм…
Ирина ожидала, что Дарья Валерьевна, как обычно, расскажет наглядную историю на эту тему – о какой-нибудь своей знакомой, заразившейся во время беременности краснухой и родившей урода… Вместо истории администраторша задала новую порцию вопросов:
– А с мужем как? Всё так же? Не помирились?
Невольно, точно защищаясь от кого-то или чего-то, Ирина усмехнулась; тут же испугалась этой усмешки, бросила, нервно покачивая полупустую чашку:
– Мы и не ругались. Живем просто отдельно.
– Плохо это, плохо, Ириш, – наставительно и безжалостно определила Дарья Валерьевна. – Я вот своего прогнала за пьянку, за лень его несусветную, а теперь… Голос внутри, и одно и то же: «Зря, зря…» Тогда казалось невыносимым с ним жить, а с другой стороны… Тяжело одной, ой как тяжело-то… Сын вот вырос, заступник, но без отца… Вечером домой приду, и чувство такое, будто у нас что украли… – Администраторша покачала головой, выпустила свой долгий и тяжких вздох. – Трудно выбрать, трудно решить, Ирочка… Только… только если есть шанс, если сомневаешься, то советую очень – сходитесь. И ты должна, как женщина, первой… Он ведь у тебя не сильно-то злоупотребляет? Ну, выпивкой?
– Не сильно, – выдавила Ирина ответ, теряя терпение; в последнее время она всячески старалась не вспоминать, не размышлять (без особых, правда, успехов) о своих отношениях с мужем, о будущем, и каждая фраза администраторши сейчас колола, прожигала ее болью, как игла. – Н-но, понимаете, не в одном пьянстве дело. Много есть других причин…
– Да это уж точно, это уж точно. Столько всего, бывает, сплетется, что и не распутаешь. Только режь. Хотя, Ириша, поверь, хуже пьянства ничего нет на свете. Ничего нет страшней. И ты все-таки попытайся… Или, может, лучше другого найти, пока ребенок маленький. Ты подумай – жизнь-то длинная впереди, а лучшие годы твои сейчас. Дальше, Ир, хуже будет.
– Спасибо…
– Ты только не обижайся! Я это по своему опыту сужу и по другим. Знаешь, сколько таких вот, как я… как ты?.. Но тебе еще, слава богу, не поздно…
2Сразу, только вышли за дверь, началось.
Двое мужиков копались в щите, где счетчики. Точнее, копался один, а второй стоял рядом, по-ассистентски держа открытый дипломат с отвертками, плоскогубцами, изолентой.
– Что вы делаете? – встревожилась Татьяна Сергеевна.
– А что? – нагло уставился на нее ассистент, а его напарник, кряхтя, вытягивал из недр щита тонкий сероватый провод.
– Извините! – Татьяна Сергеевна, оскорбленная этим «а что?», повысила голос. – Я имею право спросить! Я здесь как-никак тридцать лет живу.
И мужик с дипломатом вдруг как-то болезненно сморщился.
– Ну, радиоточку аннулируем у ваших соседей. В конторе велели. Давно слишком, сказали, не платят.
– Ба-аб! – потянул Татьяну Сергеевну Павлушка. – Пошли-и!
Она одернула внука, желая что-нибудь еще сказать этим электрикам. Только – что? Во-первых, отключают не у нее, а во-вторых, соседям, кажется, теперь не до радио. У них другие заботы – с рассвета, через стену слышно, спорят, кому на поиски похмелиться бежать…
В лифте рядом с кнопками этажей новый сюрприз. Листок из школьной тетради и обстоятельная, разборчивым почерком надпись: «Уважаемые жильцы! С 1 мая сего года стоимость пользования лифтом увеличена на 2 (два) рубля! Теперь она составляет 14 (четырнадцать) рублей с человека в месяц. Просьба тем, кто за май уже оплатил по-старому, доплатить в счет июня!! ЖКХ № 43».
– О господи, – шепотом произнесла Татьяна Сергеевна, и опять вспомнился бывший зять: с какой стати за него, прописанного, платить?! И ведь даже на сына алиментов от него не видели, хотя чего ему опасаться – они ведь с Ириной официально женаты… Надо, да просто необходимо вечером поднять вопрос. Или пусть наконец разводятся, или… А какой еще вариант? Три с лишним года тянется непонятно что, и улучшений ни на грамм… и Ирине, кажется, все равно, будто не ее касается в первую очередь, не ее сына. – Доброе утро, – не особенно приветливо из-за мыслей поздоровалась она со старушками на скамейке.
– Доброе, доброе, – совсем безрадостно отозвались те.
Павлушка, оказавшись на воле, сломя голову, бросив ведерко с совками, помчался к качелям.
– Осторожнее! – послав ему вслед строгое, но бесполезное, Татьяна Сергеевна подсела к старушкам.
Крайняя справа, Наталья Семеновна, снимая ногтями шелуху, кидала в беззубый рот коричневатые, поджаренные семечки; вторая, та, что в центре, из соседнего дома, с медалью «50 лет Победы» на джемпере, просто хмуро глядела перед собой, а третья, крайняя слева, Светлана Дмитриевна, была занята чтением городских «Ведомостей».
– Слышали? – чтоб разделить неприятность, сказала Татьяна Сергеевна. – Лифт опять подорожал.
– Дак еще бы не слышать! – со злой готовностью отозвалась старуха с медалью. – Сидим вот тоже горюем. Огня вон нет целыми днями, а денежки драть – это не забывают.
– А вам разве, – Татьяна Сергеевна показала кивком на медаль, – льготы не положены?
– Мне-то лично положены… без очереди в сберкассе плачу.
– Ба-аб, покачай! – крикнул Павлушка с качелей.
В этот момент Светлана Дмитриевна оторвалась от газеты. Сообщила:
– Како-то ЗАО «Горкомхоз» извещат: теперь те, у кого на участке водопровод проложен, должны коллективный договор заключать, чтоб вода поступала.
– Чего?! – еще не поняла, но приготовилась рассердиться старуха с медалью.
– Ну, у кого свой дом или дача…
Татьяне Сергеевне очень хотелось дослушать очередную, наверняка возмутительную новость, но Павлик позвал уже громче, отчаянно вихляясь на сиденьице:
– Ну, баб! Ну покачай!
Пришлось встать, подобрать ведерко с совочками, пойти к внуку…
Однообразно, раздражающе тонко скрипели истершиеся подшипники качелей, и Павлушка так же однообразно выкрикивал:
– Сильнее! Сильнее!
А Татьяна Сергеевна в ответ просила его об одном и том же:
– Держись крепче давай!
Скрип резал уши, казалось, колючими комками влетал в открытые форточки. И Татьяна Сергеевна каждое мгновение ожидала – сейчас кто-нибудь высунется и истерически заорет: «Да перестаньте вы издеваться! Голова же лопнет!»
– Что, Павлуш, пойдем лучше в парк, – сама первой не выдержала, притормозила она качели.
Внук тут же заныл:
– Еще-о!
– В парке есть качели хорошие, а эти слышишь какие…
– Нет, на этой хочу!
Управлять Павликом у Татьяны Сергеевны получалось только дома, и то не всегда, а уж на улице он был полным хозяином; да его и можно понять – ведь бабушка вышла гулять с ним, а не он с ней, она нужна лишь для того, чтоб его не обидели, он не заблудился; качаться же именно на этих качелях – полное его право…
Дом их, светло-серая девятиэтажка, стоит в новой части города. Правда, новой части уже лет тридцать, и жизнь в ней такая же устоявшаяся, как и в старой. Впрочем, какая и где она нынче – устоявшаяся? Второй десяток лет непрекращающейся лихорадки.
Внук резко, неожиданно соскочил, и Татьяна Сергеевна лишь в последний момент успела удержать налетающее на него сзади сиденье качелей.
– Павлик! Разве можно так?! А если б ударило? Так ведь и сотрясение мозга…
Но тот, не слушая и не слыша, уже бежал в сторону парка. Татьяна Сергеевна, бормоча досадливо, с ведерком в руке поспешила за ним.
«Ох-хо… Мальчик растет, – подумалось, – нахлебаемся с ним еще…»
Когда-то очень хотела сына. Точнее, хотела, чтоб старший ребенок был сыном, а младший – девочка. Но первой родилась Ира, второго же завести не решились… Конечно, несколько ущербная семья получилась, хотя, с другой стороны…
О событиях в Афганистане она, само собой, знала – часто по воскресеньям смотрела передачу «Служу Советскому Союзу», где бывали оттуда репортажи, оптимистические, по-военному бодрые. Да и что, казалось бы? Служат наши ребята в ГДР, и в Чехословакии, и в Польше, теперь помогают устроить жизнь южному соседу… Лишь в восемьдесят четвертом поняла, что там происходит на самом деле.
Привезли сына сослуживицы по обойной фабрике. Привезли в заваренном металлическом гробу; сопровождающий офицер рассказал, что перевернулся грузовик на горной дороге в Туркмении и гвардии рядовой… В общем, несчастный случай. Но после поминок, уезжая, другой сопровождающий, сержантик, оставил конверт. И там было про бой в ущелье, про семнадцать убитых из роты и домашние адреса некоторых из них…
Сослуживица стала переписываться с родителями погибших, и вскоре оказалось, что вошла она в бесконечный лабиринт все новых и новых семей, потерявших своих мальчишек; сотни и сотни писем приходили осиротевшей матери.
И тогда, еще молодой почти женщиной, порадовалась Татьяна Сергеевна: «Хорошо, что у меня не сын».
А потом были вырезанные погранзаставы в Таджикистане. Чечня. И это оказалось намного ужаснее Афганистана. Ужаснее в первую очередь тем, что война была здесь, на экране телевизора, чуть не в прямом эфире. Генералы рассказывали в утреннем выпуске новостей, какое село они сейчас будут бомбить и освобождать от боевиков, а в вечернем – как бомбили, как брали дом за домом, сколько боевиков уничтожено, каковы наши потери. Через день появлялись более полные репортажи – уже с убитыми мирными жителями, завернутыми в плащ-палатки российскими солдатиками, сваленными в кучу чеченцами, у которых до странности одинаково кровянели раны в голове… И такое почти ежедневно, и, можно сказать, тянется до сих пор, восьмой год без малого…
Сын Татьяны Сергеевны, если бы он существовал на свете, вполне мог попасть хоть в Таджикистан, хоть в Чечню.
А сколько всяких других опасностей – не опасностей, не то слово – мальчишек повсюду подстерегает. Разве вот девочка бы так с качелей безрассудно спрыгнула?
Ладно, хватит об этом. Жизнь сложилась как сложилась, Татьяне Сергеевне почти пятьдесят, внуку вот-вот четыре. Одна надежда, что у него все хорошо сложится. Слабая надежда, если откровенно признаться…
Миновали широкую, но не особенно загруженную в дневные часы транспортом улицу, оказались в парке.
Он почти загородный, за ним речка Самусь, один из многих притоков Оби, а дальше – дачный поселок. Да, именно дачный, а не садово-огородный, – участки давали годах в пятидесятых, по шестнадцать соток, в сосновом бору. Не простым людям, ясное дело, давали, зато дачи – в настоящем смысле слова… Теперь, правда, некоторые участки освобождены от деревьев и наследники состоятельных в прошлом владельцев сажают там овощи и картошку себе на прокорм. Сидеть в выходные в шезлонгах под соснами сегодня мало кто может себе позволить.
Семья Татьяны Сергеевны обзавелась дачей (не дачей, шестью сотками в садово-огородном кооперативе) в восемьдесят седьмом. У мужа в институте создали тогда этот кооператив, и почти все сотрудники принялись за обработку кусочков степи за юго-восточной окраиной города. Но многие к этому вскоре охладели.
Несколько лет большинство участков стояли лишь кое-как огороженными, заросшими коноплей и полынью, а потом прошел слух, что бесхозные наделы будут отнимать и продавать людям со стороны. Педагоги и их домочадцы зашевелились, да и подоспела тут потребность, какая-то всенародная тяга копаться в земле, строить, в пятницу вечером мчаться из города на свои шесть соточек – на свою территорию.
С трудом приучаясь, Губины удобрили скудную степную землю, посадили вишни и сливы, соорудили сначала времянку, а потом, за четыре лета, и достаточно симпатичный домик.
Много помог им сослуживец мужа Дмитрий Павлович Стахеев. Человек вроде совсем городской, профессор, а оказался и в строительстве специалистом, и на деревообрабатывающем комбинате своим человеком – договорился там о покупке досок и бруса для Губиных за нормальную цену, вагонки, даже оконных рам.
Сам он первым в кооперативе дом поставил, превратил свои сотки в загляденье просто, забил скважину, не дожидаясь так и не проложенного по их участкам водопровода… Да, очень умелый и энергичный человек, и все делает как-то легко, словно бы мимоходом, почти играючи. Волей-неволей, а позавидуешь…
– Бабуль, – остановился Павлик перед киоском у входа в парк, – купишь «Хуббу-Буббу»?
Разговаривает он еще неважно, зато такие вот названия произносит уверенно и четко. И ничего удивительного – по двадцать раз на дню слышит их из телерекламы, видит радостные жующие лица.
– Нет, Павлуш, давай не будем, – попыталась сопротивляться Татьяна Сергеевна.
Внук с пониманием посмотрел на нее.
– Рубеичек нету?
– Мало совсем…
– Тогда чупа-чупс.
Вот ведь и цены знает. «Хубба-Бубба» эта шесть рублей стоит, а чупа-чупс – полтора.
– От него зубки портятся. Я лучше тебе вечером печенюшек шоколадных наделаю. Хорошо?
Но где еще вечер, а сладенького хочется сейчас. И Павлик привычно начинает канючить:
– Не-ет, купи чупа-чупс! Касненький!
Повеселев, с чупа-чупсом во рту, он помчался по парковой аллее к знакомой площадке.
Площадка хорошая, сооружена с фантазией, и потому ребятишки на ней играют без устали, она им не надоедает… Здесь и горки разной высоты, с которых можно кататься хоть зимой, хоть летом, и качели, обыкновенные и в виде лодочек; песочницы, шведские стенки, турники, избушка на курьих ножках, простенькие механические карусели, а по краям площадки скамейки для родителей.
Еще не дойдя до места, Татьяна Сергеевна заметила новое. Что-то вроде замка, и он качался, дрожал, разноцветные башенки кивали, словно звали к себе, а из замка слышались восторженные детские визги… Раньше любопытства подкатила тревога – что это еще придумали?
И тревога усилилась, когда навстречу медленно прошла мать с ребенком. Мальчуган ревел и упирался, женщина же почти волокла его по дорожке, уговаривала:
– Завтра еще попрыгаешь. Ну Артем!.. И так три раза… Никаких денег не хватит…
«Деньги, деньги, – кольнуло мозг. – Платный аттракцион, что ли, какой-то поставили?»
Так и оказалось.
Сама площадка безлюдна, качели, из-за которых у ребятишек порой возникали чуть ли не драки, пусты. Зато толпа перед надувным качающимся замком. И Павлик, растерявшись, смотрит на прыгающих внутри, визжащих детей. Соображает, наверное, как и что…
Татьяна Сергеевна остановилась рядом, тоже соображала, но о другом – как бы увести его, пока не разобрался, не вошел во вкус. Потом, она знает, с ним не сладить.
Взрослые возле аттракциона вели себя по-разному. Одни, улыбаясь, глядели на своих резвящихся сынишек и дочек, внуков и внучек, а другие сдерживали их, рвущихся в замок, убеждали на удивление одинаково:
– Ты уже наигрался, хватит пока! Пойдем лучше «Милки Вэй» купим. Завтра снова придем…
Ясно, понятно – «Милки Вэй» или «Твикс» стоят рублей по восемь, а десять минут этого удовольствия на «замке-батуте», как значится на прикрепленном к резиновой башенке объявлении, – пятнадцать рублей. Но какой ребенок довольствуется десятью минутами? Тем более Павлик… А он сбросил по примеру других ботиночки и лез внутрь аттракциона, не обращая внимания на голос мужчины, что дежурил в воротах:
– Ты с кем, малой? Погоди, сперва надо денежку заплатить… Да погоди!..
Павлик обогнул его, как что-то хоть и мешающее, но неопасное… Подоспевшая Татьяна Сергеевна уже протягивала мужчине пятнадцать рублей. Пятнадцать первых рублей.
* * *Лекция протекла нормально, как всегда. Преподаватель подробно рассказал о сатирической литературе Древней Руси, студенты его выслушали, кое-кто нужное записали в тетрадь.
Раньше, давно, незадолго до звонка Юрий Андреевич спрашивал: «Вопросы есть?» Но чаще всего вопросов не было, и создавалась неловкая пауза, и потому эту реплику он отодвинул в самый конец, произносил ее параллельно со звонком, под шелест собирающихся высыпать из аудитории студентов.
Но все-таки сегодняшняя лекция слегка отличалась для Юрия Андреевича от сотен предыдущих – автоматически рассказывая о «Ерше Ершовиче», он в то же время гадал, что за разговор к нему у Стахеева. Нерядовой наверняка разговор, раз предложил посидеть в баре «Корона»; обычно перебрасываются они несколькими ничего не значащими фразами на кафедре или в коридоре и расходятся по своим делам…
Дмитрия Павловича он нашел в том же самом кресле, курящим сигарету. Стахеев заулыбался:
– Как, отчитал?
– Отчитал…
– А у меня настоящий диспут случился… – В голосе Стахеева послышалась гордость. – Вот Наталье Георгиевне рассказываю как раз.
– По поводу? – Губин положил на стол бумаги, книгу, осторожно потянулся.
– Диспут-то?.. Да вот, видишь ли, никак не могу убедить умников, что «Тихий Дон» Шолохов написал… Не все спорят, человек пять, зато такие – пена брызжет… Текстологический анализ пришлось проводить. Взяли ранние рассказы, стали сверять… Представляете?
Юрий Андреевич в ответ качнул головой, усмехнулся. Усмехнулся вроде иронически, а на самом деле – почувствовал – со скрытой завистью. У него на занятиях пеной не брызгали…
– Они и не отрицают, что одним человеком написано, – продолжал Стахеев. – Они другой гипотезы придерживаются. Да, писал, дескать, один и тот же, но не Михаил Александрович, а его тесть – отец жены.
– Хм… – Теперь Юрий Андреевич усмехнулся искренней. – Забавно.
– А почему именно он? – спросила старшая лаборантка Наталья Георгиевна.
Тут вошел багровый, потный, измотанный до предела Кирилл. Страдальчески выдохнул, отер лицо носовым платком. Внимание Стахеева мгновенно переключилось на него:
– Каково? Укатали сивку?
– И не говорите, – буркнул тот, но буркнул явно не для того, чтоб отвязались, а как старшему товарищу, которому, правда, стыдно жаловаться.
– Что было-то? Семинар?
– Да, по Тютчеву.
– И? – Стахеев выпустил из ноздрей плотные струйки сигаретного дыма.
– Ну, я их начал о главном опрашивать, а они на мелочи какие-то… И ведь специально увели, чтоб не показать, что даже стихов как следует не читали…
– А что за мелочи?
– Н-ну… – Кирилл дернул плечами. – Зачем он дипломатом работал всю жизнь, сознавая, что это мешает поэзии. Увидел ли Пушкин в нем большого поэта или просто так напечатал…
– Какие же это мелочи, дорогой?! – перебил, чуть ли не вскричал Стахеев. – Это как раз и есть главное! Стихи, в целом, – бесспорны, а вот такие вопросы…
«М-да, главные темы, споры, пена изо рта, – раздраженно думал Юрий Андреевич, сидя за своим столом, – а в итоге прилавок, рулон с билетами, исторический календарь в местной газетенке, который любой школьник составить способен. – И уже с откровенной озлобленностью он мысленно бросил Стахееву: – Пустобрех ты просто-напросто! Все равно о чем болтать, лишь бы слушали…»
Но когда Дмитрий Павлович предложил ему пойти в «Корону», послушно поднялся из-за стола…
– Какие прогнозы насчет чемпионата? – по пути спросил Стахеев.
Юрий Андреевич глянул на него непонимающе:
– А?
– Чемпионат мира по футболу ведь скоро. В курсе?.. Как тебе наша славная сборная?
– Да я как-то… не слежу в последнее время.
И действительно, он давно не интересовался футболом. Нет, иногда смотрел матчи, но лишь когда, переключая каналы, случайно натыкался на трансляцию; думать же о том, каков состав сборной, гадать, выйдет ли она из группы, ему и в голову не приходило. Хотя когда-то следил, прогнозировал, спорил с тем же Стахеевым.
– Вряд ли, думаю, что-то покажут, – без увлечения, может, заразившись равнодушием коллеги, говорил Дмитрий Павлович. – Нападения нет совсем, с защитой тоже беда. Единственное – средняя линия. Потому и держат мяч по семьдесят минут за игру. Чемпионов мира, хе-хе, за время владения мячом можно дать…
Вошли в полутемный, скупо и красиво освещенный свечами зал «Короны». Даже и не подумаешь, что освещен так по необходимости, из-за того, что просто электричества нет… Юрий Андреевич здесь еще не бывал, но, как каждый горожанин, знал из рекламных объявлений, что бар этот самый престижный и элитный.
– Присаживайся, – по-хозяйски указал ему Стахеев на стол в уголке; глянул в сторону выстроившихся шеренгой молодых людей в белых рубашках и черных брюках и тоже сел.
Официант мягко положил перед ним кожаную папочку. Дмитрий Павлович раскрыл ее, уверенно перелистнул, пробежался взглядом по названию кушаний.
– Что, Юр, – поднял глаза на Губина, – по бизнес-ланчу?
– Я не голоден…
– Ну, у тебя еще лекция впереди. Подкрепиться надобно. Чего ж?.. Давай, да? А то мне одному кусок не полезет.
Юрий Андреевич двусмысленно пожал плечами.
– Н-так… и-и… – Стахеев еще полистал меню. – И водки графинчик. Не против?
– Ты что?! Как я на лекции буду…
– Мы по чуть-чуть. Чисто для аппетиту.
– Я – нет, – испуганно и твердо сказал Юрий Андреевич.
– А я капельку, с твоего позволения. – И Стахеев жестом подозвал ждущего поодаль официанта.
Встречая надписи «бизнес-ланч» на выставленных щитах у дверей кафе и баров, Юрий Андреевич никогда не воспринимал это название как название чего-то вкусного, свежего. За этим «бизнес-ланч» виделись иссохший муляж сосиски с булочкой, красное пятно крахмального кетчупа. А на самом деле вот, оказалось, обалденно пахнущий, роскошный обед. И так соблазнительно тянет холодком от запотевшего графинчика с водкой…
– Как, не созрел? – Стахеев поднял графинчик над рюмками.
– Нет-нет, не стоит… Боюсь расклеиться.
– Что ж – зря.
Стахеев выпил и стал энергично хлебать харчо. Но вдруг неожиданно отложил ложку, прожевал, вытер губы салфеткой.
– Слушай, Юр, хочу тебе одно предложение сделать. – Он снова наполнил свою рюмку и задержал графинчик в воздухе, настоятельно советуя Юрию Андреевичу, и тот поддался:
– Половину только. Символически.
Выпили, закусили.
– Что за предложение? – не выдержал Губин слишком длительной паузы.
– Гм… Понимаешь, старик, отличная наклюнулась подработка. Я бы сам не отказался, только вот, так сказать… гм… обличьем не вышел. А нужен человек статный, высокий чтоб, с породой… Ну, типа тебя. Ты вот идеально подходишь…
Юрию Андреевичу всегда становилось неловко, неприятно, когда заговаривали о его внешности. Внешне действительно – граф Орлов… Но даже когда молодая жена шептала ему в постели: «Ты мой сильный… ты мой самый красивый…» – Юрий Андреевич сразу остывал, выныривал из горячего забытья страсти. И вспоминалось тогда, как он начинает тревожиться, искать пути отступления, завидя впереди на вечерней улице компанию подвыпивших парней, как предпочитает уводить жену (а до того невесту) с танцплощадки, когда чувствует, что к ней проявляют слишком уж большое внимание и наверняка, если останешься, придется драться… Да и вообще характер его не соответствовал внешности; благородство, может, в какой-то мере и было, а вот решимости, мужественности он в себе не ощущал. Скорее – робость.
– Для чего подхожу? – и сейчас, смутившись, насупившись, перебил Губин вопросом Дмитрия Павловича.
– Н-ну-у… – Тот наполнил рюмки. – Давай перед антрекотиком. Хорошо здесь кормят… Могли бы, в принципе, и рестораном назвать. Но бар, видишь ли, в моде сейчас. Ресторан пугает, бар как-то вроде… – Он покрутил пальцами. – Вроде попроще.
Проглотив водку, сладко поморщившись и бросив в рот ломтик маринованного огурчика, Стахеев кивнул Губину: мол, пей, не бойся.
Губин выпил, склонился над тарелкой… Надо закусить плотнее, хмель задавить. Ведь лекция впереди…
– Слышал, наверное, – снова заговорил Дмитрий Павлович, – открывается казино на днях? «Ватерлоо»… Его игорным домом решили назвать, чтоб обыватель не очень пугался.
– Слышал, кажется… Но мне такая информация как-то не особенно интересна.
– Зря, зря, что не интересна. Все-таки первое такое заведение в нашем медвежьем углу. Через двенадцать лет после официальной легализации… И здание строили почти что три года… – Стахеев говорил с чувством, даже слегка как бы обидевшись на равнодушие коллеги. – Мучительно, по кирпичику… В любом случае – событие для города нерядовое.
– Лучше б музей отремонтировали, – не согласился Юрий Андреевич. – Вон, прочитал тут в газете, задняя стена вот-вот рухнет…
От сотни граммов водки он почувствовал заметный прилив энергии. Но энергия была нехорошей, агрессивной; подмывало сказать что-то хлесткое, обидное Стахееву – то, что он прятал от себя самого, давил даже в мыслях… Стахеев же, наоборот, сделался еще добродушней, снисходительней. Сидел, отвалившись на спинку стула, курил, улыбался; узел галстука оттянул к третьей пуговице кремового цвета сорочки. И его добродушие неожиданно передалось Юрию Андреевичу, он тоже улыбнулся, спросил: