Третий после смерти

Дорогой Читатель!

Я написала уже больше пятидесяти книг.

Каждая из них – мой шаг навстречу к вам, открытие и откровение. Я пишу о мире параллельных реальностей, с которым каждый из нас, сам того не подозревая, сталкивается практически ежедневно. Просто мы привыкли не замечать его.

В моих героях вы обязательно узнаете себя и заглянете в самые сокровенные уголки подсознания.

Быть может, это станет поворотным моментом в вашей жизни.

С любовью,

Наталья Солнцева

Глава 1

Он хотел убить ее. Но не смог. Он с самого начала решил, что убьет ее, как только она… Не получилось. Он потерял контроль над собой, увлекся. Он втянулся в странную, волнующую игру, которая заставила его потерять голову. Он дошел до того, что начал строить планы, включая в них ее!

Все шло так гладко, так легко, и когда он уже почти достиг цели, вмешалась судьба. Он был на волосок… не от смерти, нет – от невероятной, неслыханной, сказочной удачи! А удача – дама капризная. Когда ее слишком настойчиво преследуют, она начинает выскальзывать из рук. Она не любит охотников. Бесшабашные гуляки, безумцы и влюбленные – вот ее короли, принцы и принцессы. Удача неразборчива… Как несправедливо!

Он помнил тот день до мельчайших подробностей. Вернее, наступил уже вечер. Он сидел в сумрачном, гулком зале – уставший, не выспавшийся, – и тут… ему на глаза попалось то, о чем он грезил в своих золотых снах.

– Этого не может быть, – шептал он. – Не может быть…

И жадно возвращался к тому, что увидел. Он с детства лелеял эту мечту, но не представлял себе, каким образом она могла бы осуществиться. В этом времени, в этой стране… Если бы он жил в шестнадцатом веке! Или в семнадцатом. Если бы он был лордом, графом… алхимиком или путешественником, тогда… Если бы он был везунчиком, как некоторые! Нет, ему каждый жизненный шаг давался с трудом, потом и кровью. Он все зарабатывал своим собственным горбом, света белого не видя. А другие ловили ветер удачи и плыли к волшебным островам.

Но разве божественное провидение не разделило шансы поровну между всеми? Разве у фортуны есть любимчики и изгои? Судя по его наблюдениям, есть. И всегда были. Он до сих пор относил себя к изгоям. Может быть, он ошибался?

Наконец-то и ему улыбнулась удача! Теперь уж он ее не отпустит, не даст вырваться из цепких рук и упорхнуть. Не дождетесь! Он единственный сумел разглядеть золотой проблеск под слоем многовековой пыли. Он додумался до того, что видели многие, но никто не понял. Он – избранный!

И с того дня началась его охота. Он шел по следу, перебирая десятки, сотни вариантов и отбрасывая их один за другим. Он отчаивался и вновь возрождался для вдохновения. Без страсти и силы не происходит ничто великое! Он доберется до вершины, чего бы это ему не стоило. Он пойдет на любые жертвы и лишения, но не отступит. Он непобедим в своем стремлении к обладанию…

На этом его мысли обрывались. Миг обладания! Дальше – а дальше простиралась пустота. Он пытался заглянуть в нее… но тщетно. Пустота пугала его, и он старался о ней не думать.

Его охота стала приносить первые плоды. Пусть пока незначительные. Главное – он на верном пути. Он взял след, который приведет его… к желанной цели! А там – будь, что будет. Если для этого придется пролить кровь, он ее прольет. Мало, что ли, крови проливали люди? Самые большие реки крови проливались за идею… Разве не глупо? Променять жизнь на сомнительные убеждения, бороться за чужие идеалы? Зачем?

Его охота становилась все увлекательнее. Он преодолевал препятствие за препятствием, снимал слой за слоем… он почти расчистил себе дорогу. Он узнал многое, но не все. Последние шаги оказались самыми трудными. Он путался, шел по ложным следам, возвращался в исходную точку и начинал все с начала. Он был неутомим.

Его охота стала смыслом его жизни, заменила ему все, чем он дорожил раньше. Она стала его единственным светом в угрюмом лабиринте существования. И вот, когда осталось только протянуть руку… все срывается! Откуда ни возьмись, появляются люди, которые пытаются перехватить желанную добычу. Кто-то незаслуженно хочет присвоить себе лавры победителя. Без всяких усилий. Раз – и в дамки!

Он не может такого допустить. Жизнь похожа на шахматную партию – если какую-то фигуру надо убрать, ее убирают. Потом он покается… замолит грехи, обратится к богу за помощью и прощением. Не сейчас.

Его охота подошла к последнему этапу, и нельзя никому позволить приближаться к вожделенной награде. Никому! Он будет бороться за нее до последнего вздоха, до последней капли крови. Если придется убивать… что ж, старый способ избавляться от соперников здесь вполне подойдет.

– Я слишком умен, чтобы попасться, – уверял он себя, когда предательский страх поднимал голову. – Я знаю, как действовать, чтобы не подвергать себя опасности. Меня никогда не найдут. Я все обдумываю заранее, учитываю все детали. Я не оставляю следов. Я сам охотник и не намерен приобретать повадки дичи. Я неуловим!

Так он успокаивался. И снова выходил на охоту. Ему приходилось рисковать, но риск был оправданным. Он приносил результаты. Не совсем те, на которые охотник рассчитывал. Происходило нечто неожиданное, путало все карты.

Вот и сейчас. Он надеялся, что ему никто не помешает. Вроде бы он рассчитал время… Время! Как его катастрофически не хватало! Приходилось допускать небрежности и полагаться на везение. До сих пор ему это удавалось.

Кто же мог знать, что она появится именно здесь, именно в эти минуты? И увидит… Ему пришлось спрятаться. Он присел, притаился за ширмой, задержал дыхание. Такая ширма в старинном стиле, сделанная из натурального дерева, стоит уйму денег. Больше она хозяину не понадобится. Ему вообще больше ничего не понадобится из нажитого.

Но что здесь делает она? Каким ветром ее сюда занесло? Неужели они созданы друг для друга – он и она?! Не совсем подходящий повод для свидания.

От ширмы шел запах лака и дорогой ткани. В щелку на стыке охотнику было отлично все видно. Она входит – испуганно-настороженная… Может, и ее убить? Нет, нельзя… На нее вся надежда. И потом, разве он может лишиться ее? С самого начала он решил, что ее лучше убить, когда она… выполнит предназначенное. Но как ее заставить сделать это? Она сопротивляется. Возможно, чувствует неладное. Каким образом? Ведь он отлично замаскировался. Ей и в голову не приходит, что…

Он слышал ее шаги, заглушаемые стуком его сердца. Если она заглянет за ширму, то уже не спасется.

«Уходи! – мысленно заклинал он. – Беги прочь отсюда! Ты мне еще нужна. Я не могу убить тебя сейчас. А может быть, не смогу убить вовсе. Но ты будешь со мной рядом – навсегда, навеки. У нас нет выбора. Уходи же!»

В Москве стояла снежная, морозная зима. По утрам солнце поднималось в ледяной розовой дымке, купола кремлевских соборов соперничали с ним золотым блеском. Снег скрипел под ногами прохожих.

По четвергам Тарас Михалин и Феликс Мартов с утра ходили в баню. Это превратилось для них в нечто вроде священнодействия, непременного еженедельного ритуала.

Настоящая русская баня «Парная у Раздольного» была их собственным детищем, они открыли ее два года назад, прежде всего, чтобы самим париться. Ну, а поскольку занимались они коммерцией, причем весьма успешно, то решили и с бани поиметь выгоду. Кроме обычных услуг парной – душистого травяного пара, березовых веников и прочих банных атрибутов, желающие могли поплавать в бассейне, попить чайку с медом, кваску, клюквенного морсу, брусничной настойки. Любители пива и водочки имели возможность закусить вареными раками, блинами, икоркой, осетринкой, солеными груздями, сибирскими пельменями. Заведение было оборудовано в добротном старинном духе, отделано специальными сортами дерева – не как попало, а со вкусом и знанием дела. Баня приобретала популярность, несмотря на довольно высокую плату за все удовольствия.

По четвергам «Парная у Раздольного» открывалась только в полдень, после того как попарятся всласть хозяева.

Тарас посмотрел на часы – он уже сорок минут сидел в предбаннике, ждал Мартова. Уж не случилось ли чего? Домашний и мобильный телефоны Феликса молчали.

– Принеси-ка мне перцовки, братец, – попросил банщика Тарас.

Тот понимающе кивнул, вышел, через минуту вернулся с запотевшей бутылкой «Горилки с перцем» на подносе, рюмкой, блюдечком икры.

– Не волнуйтесь, Тарас Дмитриевич, – сказал он, переставляя все это с подноса на некрашеный деревянный стол. – Может, господин Мартов у женщины ночевал… вот и задерживается. Дело молодое, горячее!

– Иди, – махнул рукой Тарас. – Я тут один посижу.

Тарас Михалин в прошлом был выдающимся спортсменом-гимнастом. Олимпийским чемпионом он так и не стал, хотя имел серебряные и бронзовые награды, поэтому решил уйти из большого спорта. «Вечный второй» – такая роль пришлась ему не по вкусу. Оставив спорт, Тарас занялся журналистикой. Это быстро ему наскучило.

Друг предложил попробовать себя в бизнесе – продавать спортивную одежду, инвентарь, открыть несколько тренажерных залов.

– Заработаем денег, начнем издавать журнал «Плейбой для спортсменов», – уговаривал он Тараса. – Или «Спортивный плейбой». Тебе как больше нравится? А на обложках будем помещать твою фотографию. Вон ты какой красавец! По улице рядом с тобой идти невозможно – женщины так и млеют. Глядишь, и на меня глаз положит какая-нибудь мисс Москва – благодаря тебе!

– Шутишь?

– Может, и шучу, – смеялся Феликс.

Вместе с Феликсом Мартовым они два года учились в университете на факультете журналистики. Потом Мартов ушел, подался в репортеры, ездил на Ближний Восток, чудом остался жив. По возвращении в Москву устроился на телевидение, пытался делать авторскую программу – не получилось. Бросил, взял в банке кредит и открыл свое дело. Как ни странно, бизнес у него пошел.

– Торговля – это мое призвание, – признался Феликс, когда они с Тарасом случайно встретились в одном из уютных московских кафе. – Никогда бы не подумал. Родители у меня филологи, и сам я готовился к карьере писателя или режиссера. В крайнем случае сценариста. А оказалось, я не литератор, а торгаш: люблю продавать! Ты разочарован?

Михалин покачал головой.

– Я ушел из спорта, – вздохнул он. – Закончил наконец университет. Только журналиста из меня не вышло.

– Женился?

– Нет.

– И я холостякую! – обрадовался Мартов.

До Тараса доходили слухи о якобы несчастном романе Феликса с девушкой-репортером, погибшей на Ближнем Востоке. Она была француженкой, из семьи русских эмигрантов. Погибла в Газе. Катя Жордан, так ее звали.

Из кафе они отправились к Феликсу домой, в его трехкомнатную квартиру на улице Плеханова.

– Родители оставили, – объяснил он Тарасу. – А сами переехали в бабушкину на Каланчевскую. Там две комнаты, им хватает, и платить меньше. Выпьем, что ли, за встречу?

Он достал из холодильника водку, оливки, ветчину и свежие огурцы. Разговорились… Тарас поделился своими проблемами: из спорта и журналистики ушел, а куда податься, не знает. Феликс сочувственно кивал головой, слушал. Рассказал о Кате.

– Если бы я успел довезти ее до больницы… Ей осколок попал в грудь, было сильное кровотечение. Я ничего не смог сделать, не смог ей помочь!

Он принес фотографию в темной рамке – тонкое лицо, большие глаза, пухлые красивые губы, чуть вьющиеся стриженые волосы.

– Это Катя…

Михалин деликатно промолчал. Что тут скажешь? В утешении Феликс вряд ли нуждается – прошли годы, боль притупилась, да и есть ли слова, которые могли бы его утешить?

– А ты отчего не женишься? – спросил Мартов. – Пора, мой друг, пора!

– Пока спортом занимался, не до того было, а теперь… Какая женитьба, когда я на ноги еще твердо не встал? Семью кормить надо. А какой из меня кормилец?

Тарас лукавил. О женитьбе он вообще не думал, семейная жизнь его не привлекала. Успеет еще! Занятия гимнастикой, бесконечные разъезды, изнурительные тренировки, железная дисциплина, дни, расписанные по минутам, – все это порядком ему надоело. Хотелось свободы, новых впечатлений. Бывший тренер звал его к себе, давал группу перспективных ребят, но Тарас отказался наотрез. Со спортом покончено. Уходя – уходи.

Тогда Мартов и предложил ему совместный бизнес. Эх, была не была! Тарас согласился, бросился в незнакомую стихию, как в омут, с головой. Он не привык ничего делать наполовину.

– Назовем фирму «МиМ», – сказал Феликс. – «М» и «М» – Мартов и Михалин! Твое имя в спортивных кругах известно, займись-ка ты рекламой наших товаров.

То ли Феликс своей уверенностью в успехе увлек Тараса, то ли у бывшего спортсмена пробудилась склонность к торговле – дела у них пошли как по маслу: быстро, легко, красиво. Заключили договора с зарубежными партнерами, открыли несколько дочерних фирм, начали подумывать о журнале. Оба ведь когда-то учились писать! Тарас даже успел издать десяток статей под псевдонимом Панкрат Раздольный. Этот псевдоним и дал название их русской бане.

Михалин выпил на голодный желудок третью рюмку и охмелел. Закусывать не мог – не хотелось. Прошло еще полчаса, а Феликс так и не пришел, не позвонил. Может, по дороге что случилось?

Тарас оделся, вышел из бани… Морозный воздух обжег лицо. Девственная белизна снега слепила глаза, на ней лежали синие тени.

На парковочной площадке стояла его новенькая «Ауди». Садиться выпившим за руль он не привык, но не ловить же такси? Три рюмки – это не так уж и много. Он медленно, осторожно выехал на шоссе и через двадцать минут был уже у дома Феликса на улице Плеханова. На двери подъезда стоял кодовый замок. Тарас нажал нужные кнопки и оказался в просторном, чистом парадном. Лифт мягко заскользил вверх, на пятом этаже остановился. Тарас вышел. Дверь в квартиру Феликса была открыта, он это сразу почувствовал: обычно она прилегала плотно, почти без щели.

Михалин остановился, прислушался. Из квартиры не доносилось ни звука. Он зачем-то посмотрел на лестницу, и вверх, и вниз – там никого не было. Тогда Тарас потянул дверь на себя, и она мягко, плавно подалась, открылась… В прихожей царил беспорядок – все было разбросано, перевернуто вверх дном. То же творилось и в гостиной, и в спальне, и в кабинете хозяина. Феликс лежал на полу кабинета рядом с письменным столом, лицом вверх. Из его груди торчала рукоятка ножа.

Все это было настолько нелепо, даже в чем-то театрально, что показалось Тарасу бредовым видением, которое вот-вот рассеется. Но видение не исчезало. Надо было что-то делать… Он приблизился к телу, наклонился, хотя сразу понял: Феликс мертв.

Глава 2

– Посмотри в ноты, – устало сказала Маша, глядя мимо ученицы в окно, за которым сплошной стеной валил снег. – Ты путаешь аккорды.

Девочка исправила ошибку, но следующий такт снова сыграла фальшиво.

– Хватит… – вздохнула учительница. – Поработай над этим дома. А сейчас открывай сонату…

Девочка заиграла Гайдна[1], поминутно сбиваясь и делая остановки. Маэстро сошел бы с ума, услышав, как безбожно коверкают его произведения. Но Маша – Мария Варламовна Симанская – за годы работы в музыкальной школе и не к такому привыкла. Она молчала, терпеливо постукивала ногой, помогая ученице соблюдать ритм.

– Раз-и, два-и… – бормотала та, кивая от усердия головкой с рыжими косичками.

Уроки были невыносимо однообразны, скучны, как и надоевшие снежные сугробы, похоронившие под собой маленький глухой городок Костров. Третьи сутки мела метель, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Мутная пелена отрезала городок от окружающего мира, и казалось, будто это – последний остров на краю туманной белесой бездны.

По утрам солнце стояло на низком небе серебристым пятном, из труб курились дымы, деревья потрескивали от стужи. А по бокам тротуаров громоздились снежные горы.

Хорошо было заходить с мороза в тепло деревянного здания школы, где в печах трещали дрова, крашеные полы были чисто вымыты, в окна классов заглядывал пушистый от инея и снега старый сад…

– Чай пить будете? – спросила пожилая уборщица Матрена Карповна, робко приоткрывая дверь.

Мария Варламовна степенно кивнула, и дверь бесшумно затворилась. В Кострове привыкли уважать учителей, особенно учителей музыки. Уметь играть на фортепиано, скрипке или аккордеоне считалось признаком хорошего тона, и все зажиточные семьи стремились дать детям музыкальное образование. Хотя бы начальное.

Госпожа Симанская сделала записи в дневнике ученицы, глубоко вздохнула и поправила тяжелый узел волос на затылке. И причесывалась, и одевалась она несколько старомодно, несмотря на возраст. Этой зимой ей должно было исполниться всего только двадцать девять лет.

– Иди, Лена, – сказала Мария Варламовна, подавая ученице дневник. – И побольше занимайся. Скоро экзамены.

Девочка вышла, а учительница встала, закрыла глаза и прислонилась спиной к печке. Через шерстяное платье проникало приятное тепло.

Матрена Карповна готовила в учительской чай: было слышно, как звенят чашки. По крыше мело, на чердаке гудел ветер. Симанская знала, что следующий час у нее свободен – ученик заболел и не придет, так что она может спокойно попить чаю, поболтать с приятельницей.

Тамара Ивановна Зорина, пятидесятилетняя крашеная блондинка, вела класс домры[2], у нее было мало учеников и много свободного времени. Кроме того, в ее обязанности входило готовить к выступлениям школьный оркестр народных инструментов.

– Завидую вам, пианистам, – любила повторять она. – Отработал уроки, и голова не болит! А тут возись с балалайками да гармошками, нервы свои мотай! Тот партию не выучил, тот заболел, а на носу концерт. С кого директор спросит? С Тамары Ивановны!

В этом году в школе появилась молодая преподавательница по классу народных инструментов – Ольга Вершинина. И сразу вызвала ревность Зориной. Тамара Ивановна старалась виду не подавать, но Ольга раздражала ее решительно всем – своим профессиональным мастерством, молодостью и задором, наивной восторженностью.

Зато Мария Варламовна близко сошлась с Ольгой, и они мило болтали, ходили друг к другу в гости и даже делились маленькими секретами. Симанская отличалась сдержанностью, а Ольга, напротив, ничего скрывать не умела, и любая эмоция легко читалась на ее юном курносом личике.

Мария Варламовна вошла в учительскую, когда Зорина наливала себе чай, вежливо поздоровалась и села на свое любимое место у окна. Через стекла задувал ветер; старая береза, вся в снегу, гнулась, шуршала по стене ветками.

– Прекрасно выглядите, – с завистью сказала Зорина, отрываясь от самовара. – У вас новое платье? Ну, конечно, вы дама одинокая, можете себе позволить.

Она намекала, что сама воспитывает сына и сорить деньгами, как некоторые, не в состоянии.

Симанская не собиралась ей отвечать – она давно привыкла к плохо завуалированным колкостям Тамары Ивановны. Та хотела развить тему необоснованных трат и материальных излишеств, но положение спасла Вершинина.

– А вам, Мария Варламовна, сегодня опять звонили! – радостно сообщила Ольга, впорхнув в учительскую. – Тот же приятный баритон.

Симанская молча пожала плечами. Тамара Ивановна покраснела от досады. Пять лет назад умер ее муж, бывший военный летчик, и с тех пор безутешная вдова никак не могла успокоиться. Скорбь ее была наигранной, потому что на самом деле Зорину огорчала не столько смерть супруга, сколько отсутствие рядом с ней достойного мужчины – если не любовника, то хотя бы поклонника.

Подполковник в отставке Зорин много пил, не пропускал ни одной юбки, и, пьяный в стельку, задохнулся выхлопными газами в собственном «Москвиче», где заснул с включенной печкой. Последнее обстоятельство больно ранило Тамару Ивановну, лишая ее романтического ореола любящей и страдающей женщины, которая безвременно потеряла верного спутника жизни.

Неподалеку от Кострова, среди непроходимых псковских лесов, стояли несколько воинских частей и располагался военный аэродром. Военные с семьями жили в гарнизонных поселках, а по окончании срока службы разъезжались кто куда. Многие перебирались в большие города, такие как Псков, Новгород и Питер; многие возвращались в родные места; часть же оседала в Кострове. Бывшие офицеры и их жены составляли особый слой костровского общества, некий своеобразный мирок, закрытый для посторонних. Поневоле привыкшие общаться исключительно между собой, они и в Кострове придерживались тех же правил поведения, редко вводя в свой круг посторонних. Если таковые и возникали, то преимущественно женщины.

Офицерские жены редко устраивались на работу, да в Кострове ее было и не найти, так что их уделом оставалось домашнее хозяйство и сплетни. Сами отставники занимались пересудами о политике, рыбалкой, охотой, периодически отдавая дань игре в карты. Не до конца реализованное в годы службы желание покутить и погусарить теперь нашло себе выход, и бывшие офицеры время от времени пускались на поиски приключений – устраивали загулы, заводили интрижки с костровскими дамами, давая пищу для сплетен любителям посудачить и перемыть кости ближним.

При жизни ветреного супруга вокруг Зориной постоянно вились ухажеры – такие же отставные вояки, которым седина уже успела ударить в голову, а бес, как принято говорить, – в ребро. Они осыпали Тамару Ивановну комплиментами, норовили как бы невзначай прижаться к ней, лобызали ручку, делали туманные, игривые намеки, но как только она овдовела – все будто отрезало. Интерес к ней сразу же угас, и она осталась наедине со своими горькими мыслями, сыном-подростком и кучей проблем. Зорин наделал долгов, а продать злополучный «Москвич» не представлялось возможным: дурная репутация автомобиля, который стал «убийцей» своего же хозяина, отпугивала покупателей. Никто не хотел стать очередной жертвой «гроба на колесах». Тамара Ивановна даже не могла сдавать в аренду гараж, потому что его занимала проклятая машина.

Надежды вдовы снова выйти замуж таяли как дым. Женихов ее возраста в Кострове было раз, два – и обчелся, а знакомые офицеры, которые раньше были не прочь приударить за Тамарой Ивановной, не собирались разводиться со своими благоверными.

Бывшие сослуживцы мужа, правда, помогли Зориной устроить сына в военное училище, когда тот через три года окончил школу, но на этом их участие и помощь исчерпали себя. Хорошо, что у Тамары Ивановны была работа. Уроки, педсоветы, репетиции оркестра, посиделки в учительской отвлекали, скрашивали ее одиночество.

Периодически ее интерес к мужскому полу обострялся, и тогда она устраивала у себя дома вечеринки, приглашая на них пару приятельниц и нескольких кавалеров. Вдруг выпитое вино, зажженные свечи, негромкая музыка поспособствуют возникновению какой-нибудь романтической связи? Как назло, на этих вечеринках иногда и в самом деле завязывались романы, но только не у Тамары Ивановны.

Общество, в котором вращалась Зорина, составляли бывшие военные, местные чиновники невысокого ранга, мелкие предприниматели и коллеги-учителя. Новые люди редко появлялись в Кострове, где все друг друга знали и успели порядком друг другу надоесть. Так что вечеринки протекали в скуке и пустой болтовне, а ходили на них потому, что больше делать было нечего. А тут – хоть какое-то развлечение.

Среди костровских дам, которые неизменно пользовались успехом у мужчин, как ни странно, была Мария Варламовна Симанская. Коллеги-учителя, да и сам директор норовили остановить ее в коридоре для разговора, заглянуть по поводу и без повода в класс, напроситься в провожатые. Где бы она ни появилась, у нее всегда находился кавалер, и в любой компании на нее обращали внимание.

«Что они в ней находят? – недоумевала Зорина. – Баба как баба! Красавицей ее не назовешь, умницей – тоже. Одевается обыкновенно, никакими талантами не блещет. А мужики к ней так и липнут!»

Заявление Ольги о том, что Марии Варламовне снова звонил «приятный баритон», взбесило госпожу Зорину. Ей расхотелось пить чай в обществе этой выскочки, этой…

В лексиконе Тамары Ивановны не хватало слов для выражения ее отношения к Симанской. Строит из себя скромницу, глазки опускает… бесстыжая!

– Что ж это вы, Машенька, к телефону не подходите? – с фальшивой улыбкой спросила она. – Нехорошо.

Мария Варламовна только вздохнула. Ухажеров баловать нельзя – вмиг на голову сядут, не отобьешься. Мужчин нужно держать в отдалении, особенно таких настырных, как этот «баритон».

Молодая учительница во все глаза смотрела на Симанскую, и такое обожание сквозило в ее взгляде, что Тамару Ивановну даже затошнило.