Любовь к таинственности, или Плохая память

Тем временем Зоя развернула карту и, водя по ней пальцем, бормотала:

– Мы прибудем сюда, а нам надо… вот сюда.

– Совсем недалеко, – заглянув в карту, сказал Эльзаман. – Да тут той Финляндии… за день из конца в конец переехать можно.

– Возможно, сегодня же и переедем. Слушай, Эльзаман… – толкнула она его локтем в бок, – а ты иностранные языки знаешь?

– Угу. Азербайджанский.

– Не подходит. Как же мы поймем друг друга с финном?

– А ты разве не шпаришь по-английски? На нем все говорят. Кроме меня.

– Боюсь, мой английский ни к черту.

– Эх, приехать бы нам сюда в декабре… В Финляндии в это время полярная ночь, северное сияние. А знаешь, как еще называется полярная ночь? Каамос. И она вопреки разуму очень светлая.

– Откуда знаешь?

– В Интернете прочел.

Тем не менее в гостиницу поселились, когда стало совсем темно. Отдохнули, а с раннего утра (было все еще темно) затеяли переезд.

Городок напоминал премилую деревеньку, где все под рукой, лад и покой. Английского Зои хватило, чтобы кое-как изъясняться, но встречались и такие аборигены, которые неплохо говорили по-русски. В общем, типичный финский домик, какие рисуют на рождественских открытках, нашли. Нашли-то нашли, а как ненавязчиво себя преподнести? Не секрет, что журналистов с распростертыми объятиями мало кто встречает. Зоя листала словарь, подбирая слова, Эльзаман пританцовывал от холода. И тут от него поступило предложение:

– Давай посидим в кафешке, там теплее изучать английский.

– Нет, дорогой, давай уж постучимся. Выгонит, тогда пойдем в кафе.

Она подошла к домику, поискала глазами звонок, как вдруг дверь сама открылась. На пороге стоял крепкий пожилой мужчина в толстом вязаном свитере, не выказывая удивления, а с интересом рассматривая Зою и Эльзамана. Их старики и наши – это вам, как говорится, две большие разницы. Видно же, что он дядька старый, но выглядел еще бравым, при силе и в здравом уме.

– Прошу простить меня, – начала Зоя на своем чудовищном английском, – могу я видеть мистера Крамсу?

Старик широко раскрыл блекло-голубые глаза, приподнял брови.

– Ни хрена он не понял, – констатировал Эльзаман. – Может, дед в английском, примерно как я, шарит?

– Крамсу, Крамсу, – повторяла, как попугай, Зоя. – Алексис Крамсу.

– Рашн? – с подозрением спросил мужчина.

– Да, мы рашн, рашн, – обрадованно закивал Эльзаман, выглядевший, пожалуй, слишком чернявым для славянина.

Старик распахнул дверь, приглашая войти. Пахнуло теплом и хвоей, хотя до нового года далековато, чем-то домашним и уютным, как когда-то в детстве пахло в доме Зоиной бабушки. В маленькой гостиной старик жестом указал на кресла и диваны, гости расселись, он стоял и ждал.

– Мы приехали по делу, – начала Зоя и забыла следующий оборот, раскрыла словарь…

– Чай, кофе или желаете выпить что-нибудь покрепче? – спросил старик по-русски без малейшего акцента. – Алексис Крамсу – это я.

– Да? – смутилась Зоя, покосившись на Эльзамана, который пару минут назад выразился по-русски не очень культурно. – Извините… мы не знали…

– Так что будете пить?

– Я бы не отказалась от чашки кофе.

– А мне чай, если можно, – сказал Эльзаман. – Вам помочь?

– Управлюсь сам, а вы грейтесь.

Не новость, что всякий человек вносит в свою среду обитания то, что ему дорого, и по этим предметам можно довольно быстро и с определенной долей точности определить, что за субъект живет в доме. На первом месте, разумеется, фотографии. И здесь одна есть – в рамочке, пожелтевшая, издали не разглядишь, кто на ней. На втором месте различные безделушки, сувениры и всякие там дипломы в рамочках, любовно развешенные по стенам и символизирующие достижения хозяина. Однажды Зоя работала над фильмом о геологе, и его квартира, естественно, напоминала склад булыжников, причем наваленных везде в диком беспорядке. Именно по беспорядку она определила, что старый геолог непритязательный человек, до сих пор увлеченный своим делом, такие люди радушны и просты в общении. А однажды Зоя попала в дом, где мебель стояла самая необходимая, зато стены были завешены почетными грамотами – тщеславие из хозяина так и выпирало. Гостиная Крамсу была типовая, в идеальном порядке и без особенностей. Пока о нем стало известно одно: он жил в России, причем долго – иначе где научился в совершенстве говорить по-русски? Строгое лицо старика внушало опасения, что он человек замкнутый, а тема интервью для Зои вообще темный лес. Мачеха! А вдруг речь о мачехе его детей, которым она испортила жизнь? Всякое случается…

Вернулся с подносом Крамсу, раздал чашки, разлил чай и кофе, поставил бутылку коньяка на стол:

– Несколько граммов коньяка вам не помешают, взбодрят и согреют, – сказал он.

Зоя поблагодарила, сделала глоток и, чтобы наладить беседу, спросила:

– Где вы так хорошо выучились русскому?

– По случаю, – уклончиво ответил Крамсу. – Утолите мое любопытство: зачем вы приехали ко мне?

Нормальный вопрос, но Зоя впервые попала в положение, когда откровенно ответить мешает абсолютное незнание. Да, она должна взять у него интервью, а как, что говорить? О чем спрашивать? В общем, Зоя начала издалека:

– Мы живем в небольшом городе, работаем на телевидении. Не так давно поступил заказ сделать фильм о… Вам покажется странным, но я до сих пор не знаю, о ком будет фильм и каким он должен быть.

– Вы снимаете художественные фильмы? – спросил Крамсу уважительно.

– Что вы! – улыбнулась Зоя. – Нашей телекомпании никогда не потянуть кино. Я делаю документальные фильмы об истории нашего города, о замечательных людях, жизнь которых настоящий подвиг…

– Ну а при чем тут я? – перебил хозяин. – Подвигов вроде бы не совершал.

– Тот человек… заказчик… он потребовал, чтобы этот фильм делала я, и сказал, что мне следует провести расследование. И дал ваш адрес…

– У меня нет родных и знакомых в России.

– Но он дал ваши координаты, по которым мы нашли вас.

– Так что же он хочет?

– Чтобы вы рассказали о мачехе, – ляпнула напрямую Зоя.

Как быстро изменилось лицо старика! Губы поджал, брови свел, голову опустил. Зоя занервничала, угадав, что тема эта неприятна. Крамсу слегка приподнял голову, поправил упавшие на лоб седые пряди и… предельно вежливо предложил покинуть его дом:

– Вы согрелись? Прошу простить, но у меня неотложные дела.

– Мы приехали издалека… – робко промямлила Зоя. – Может, вы назначите нам другое время?

– Я не назначу вам другого времени, потому что у меня его не будет, – сказал Крамсу ледяным тоном и встал с кресла.

Очутившись на улице, Зоя распсиховалась:

– Вот старый пень! Выставил нас! Мы что, зря сюда притащились? Как будем отчитываться? Ух! Жертва Каракурта меня проглотит.

– Куда делась твоя журналистская наглость? – подначивал Эльзаман. – Надо было буром на него, бу…

– Вот и помог бы мне буром, – огрызнулась Зоя.

– Ну и куда мы теперь?

– В гостиницу, куда ж еще. Идем.

Остаток дня Зоя провела в номере, Эльзаман бегал по городку и снимал все. Буквально все подряд. К вечеру он прибежал в ее номер с неожиданной просьбой:

– Посторожи камеру, а? Я познакомился с девчонками, мы идем в бар.

– Познакомился? А как ты с ними изъяснялся?

– Для любви довольно жестов. Тебе это неизвестно? Хочешь, научу? Но не сейчас. Пока.

Зоя осталась одна и стала придумывать, как же ей достать Крамсу, чтобы он согласился на интервью. Идея пришла ночью. Пришла от отчаяния, но ее стоило попытаться воплотить.

С раннего утра она была уже на ногах. Эльзамана еле разбудила – колотила в его номер так, что сбежалась обслуга отеля. Парень открыл дверь, вдвоем коллеги кое-как успокоили обслугу, после Зоя приказала:

– Живо собирайся, завтракаем и берем Крамсу измором.

– Это как? – натягивая два свитера, спросил сонный Эльзаман. – Позже нельзя взять его измором?

– Нельзя. Давай, шевелись, гулена. Кстати, как вчера погулял?

– Ууу! – протянул он восторженно, отхлебывая воду из бутылки. – Это не рассказать. Тем более женщине. В общем, у меня здесь появилась подруга… Блондинка! Во-от таких параметров! – обвел он руками вокруг себя.

– Ну да, кавказские мужчины предпочитают буренок.

– Кавказский мужчина любит красоту, и красота должна быть видна, а не прятаться за шваброй. Я готов.

После завтрака Зоя привела Эльзамана к дому Крамсу и сказала:

– Отдыхаем.

– Отдыхаем? То есть как? Где?

– Стоим здесь, пока у него совесть не проснется.

– А если она не проснется?

– Завтра придем и будем здесь стоять.

– А если и завтра…

– Послезавтра придем.

– А если мы замерзнем? Мороз ведь…

– Попрыгаешь, – была непреклонна Зоя.

И они стояли. Эльзаман периодически действительно прыгал, чтобы согреться, а Зоя ходила перед крыльцом, разминая ноги, била себя руками по корпусу. И оба время от времени растирали лицо снегом. Как-то разом наступила ночь. Какое счастье, что темнеет здесь рано! Постояв еще немного, Зоя отстучала зубами:

– Ид-д-дем в от-т-тель.

На следующий день Зоя напялила на себя все, что у нее имелось, даже трое трусов. И еще то, что купила вчера вечером, – свитер на пять размеров больше и шарф. Эльзаман тоже приоделся и стал похож на кокон гусеницы. Оглядев себя и Зою – такой же кокон, – оператор резюмировал:

– Мы с тобой как немцы под Сталинградом.

Опять пришли к дому Крамсу. Простояв полдня, Эльзаман сказал:

– Кажется, у него нет совести. Надо что-то более действенное придумать.

– Придумай. У меня мозги отмерзли.

Но она заметила, как иногда отодвигался краешек занавески. Значит, Крамсу вел наблюдение за ними из дома, где тепло, трещат дровишки в камине, есть горячий чай. День прошел безрезультатно, вернулись в отель, Зоя едва передвигала ноги.

Третий день начался без изменений. Как два часовых, Эльзаман и Зоя стояли у дома Крамсу. Их уже приметили местные жители, здоровались, проходя мимо, на их лицах читалось недоумение и любопытство. Когда стало чуть смеркаться, Зоя прибегла к последнему средству:

– Я падаю в обморок, а ты зови на помощь.

– Какой обморок…

Но Зоя уже завалилась на него, и бедняга Эльзаман, ничего так и не поняв (мозги у него тоже отмерзли), подхватил коллегу и закричал:

– Люди! Женщине плохо! – Парень взглянул на дом Крамсу. А занавеска-то чуть приоткрыта! Правда, хозяина за ней не видно. Эльзаман положил Зою на снег, кинулся к дому, забарабанил в дверь.

– Эй! Откройте, черт вас возьми! Вы человек или чурка деревянная?

У Крамсу сдали нервы, как говорят в подобных случаях. Он помог внести Зою в дом, устроил ее у камина. При этом Эльзаман ругался:

– Вы из железа, да? Женщину мучить на морозе! Где ваше сердце? Вам трудно поговорить, да?

– Молодой человек, не забывайтесь! Вы у меня в доме! – строго произнес Крамсу, наливая в рюмки коньяк. – Выпейте и дайте вашей спутнице.

Когда он ушел вскипятить чайник, Зоя подмигнула Эльзаману:

– Он все же пустил нас.

– Ты как? – спросил шепотом Эльзаман, присев перед ней на корточки.

– Тише, идет.

Крамсу поставил поднос на стол. Без суеты разливал чай, неласково поглядывая на Зою с Эльзаманом.

– А вы настырная, леди, – буркнул он, отдавая ей чашку.

– Мне нельзя возвращаться без интервью с вами.

– А если вернетесь без интервью?

– Нас выгонят. Работы в городе по моей специальности нет, а там живут мои мама и дочь, я не могу их бросить и уехать… – Зоя смело рассказывала о своих проблемах. Бить на жалость – способ эффективный. – К тому же заказчик заплатил деньги, мне придется возмещать ущерб. Такой суммы у меня нет. Господин Крамсу, неужели то, что вы должны нам рассказать, государственная тайна?

– Кто такой заказчик? Почему он интересуется этой историей?

– Не знаю. Я его не видела, мы общались только по телефону. Мне лишь известно, что он заплатил за фильм полмиллиона рублей и дал деньги на поездку в Финляндию.

– Это много?

– Очень много!

– Скажите, какой у него был голос?

Зоя удивилась. Непонятно, что может дать человеку информация о голосе, которого он не слышал?

– Ну, молодой, пожилой… – настаивал старик.

– Ээ… пожалуй… средних лет.

– Вам не кажется, что он преследует какую-то цель?

– Уверена. Но я о его цели даже не догадываюсь. Мы люди подневольные, поймите.

Крамсу заходил по гостиной туда-сюда, потирая подбородок. Зоя предупредила на всякий случай:

– Мы не уедем без разговора с вами, господин Крамсу, я лучше тут умру!

– Вы шантажистка, – бросил старик беззлобно и глубоко вздохнул. – Не понимаю, кого может сейчас интересовать история столетней давности? Зачем нужно вытягивать ее из-под слоя пыли? Странно… Как вас зовут?

– Зоя. А это Эльзаман, он оператор.

– Вы что, хотите меня снимать? – отшатнулся Крамсу.

– Если можно… – с робкой, просительной интонацией сказала она. Оставалось только молитвенно сложить руки и пасть перед мужчиной ниц. – Я даже не знаю, что войдет в фильм, возможно, кадры с вами не понадобятся… Но мы должны вас снять… для отчета.

– Мне любопытно, почему он потребовал расследование, а вам дал мой адрес… Значит, он знает обо мне, о том, что тогда происходило, – как бы рассуждал вслух хозяин дома. А потом вдруг спросил: – Обещаете прислать мне ваше кино?

– Да, конечно! – оживилась Зоя, чувствуя победу.

– Ну что ж… Думаю, тех людей, о которых пойдет речь, уже нет в живых, и ничьей репутации мой рассказ не повредит…

Эльзаман тихонько подготавливал камеру. Крамсу налил себе чаю, сел в кресло рядом с Зоей:

– Начало этой истории похоже на пошленькую мелодраму, середина – любовный роман в худшем варианте, а закончилась она как детектив, но без точки. М-да, а ведь в двух словах не расскажешь…

– Мы не торопимся, – улыбнулась Зоя. – Расскажите все, что вам известно.

– Ладно. Но… Боюсь шокировать вас некоторыми подробностями.

– Полагаете, журналиста легко шокировать?

– И все же вы женщина, а история… несколько непристойная.

– Я мужчина, – разрядил обстановку Эльзаман. – Мне рассказывайте.

Крамсу наконец улыбнулся:

– Да, пожалуй, для вас, молодой человек, история весьма поучительная, хотя на чужих ошибках мало кто учится. Не знаю, с чего и начать… Ну, раз вам дали задание провести журналистское расследование, то начну с мелодрамы. Вам, Зоя, известна атмосфера в Советском Союзе перед войной?

– Об этом у нас много писалось и говорилось, – сказала она. – Сталинский режим…

– Простите, что перебиваю, но речь пойдет не о режиме и репрессиях, хотя именно эти факторы наложили отпечаток на многих людей. Представьте благополучную во всех отношениях семью: есть достаток, отличное жилье, дача на берегу Черного моря, слуги… Да-да, и тогда были слуги у избранных, которых с полным основанием можно назвать новыми русскими того времени. Сейчас ведь так называют у вас состоятельных людей?

Зоя кивнула.

– Внешне в стране был праздник, но при всем при том чувствовалась некая зажатость в людях, в отношениях, даже в самом воздухе. Не ощущалось стабильности, или… была тревожная стабильность – вот как будет точнее сказать.

– Наверное, перед войной всегда так.

– Не все догадывались, что будет война. Нет, Зоя, ту тревожность рождали аресты. Не было уверенности, что за тобой не придут ночью и не увезут в неизвестность. Знаете, когда друзья, которые числились на хорошем счету, имели положение и власть, вдруг пропадали бесследно, а потом выяснялось, что их расстреляли и семьи их испытывали гонения, то в душу невольно закрадывался страх – что будет и со мной через час, день? Отсюда и появлялась жажда взять у жизни запретное. Это невольно происходило, бессознательно. Но, как и всякое отступление от правил, снятие запретов вовлекает других людей в тот же порочный круг…

Инженер Борис Михайлович был добрейшим человеком. Когда в начале сорокового года арестовали его друга с женой, он не только писал письма во все инстанции, но и забрал к себе их дочь Ирину. Это был риск с его стороны, потому жена его, Анна Ивановна, была против: у них ведь трое детей, которые тоже могли остаться без родительской опеки. Старшему сыну Ивану исполнилось тогда шестнадцать, Лидочке – четырнадцать, Оленьке – шесть. Но катастрофы не произошло, разве что жизнь в доме непонятным образом разладилась. Вроде бы все осталось как прежде, но присутствовала едва уловимая натянутость, которую почувствовали дети, особенно Лидочка. Егоза и любознательная натура, Лидочка первая определила, что дома не хватает ласки и заботы со стороны родителей. Мать стала угрюмой и молчаливой, отец, правда, остался весел и бодр, но сына и дочерей почти не замечал.

С Ириной Лидочка подружилась, ей нравилась взрослая красивая девушка с аквамариновыми глазами русалки, умеющая одеваться и причесываться, умно говорить, играть на рояле и петь. Институт Ирина не окончила – выгнали по понятным причинам, но она много читала, надеясь, что плохие времена пройдут. Лидочка не понимала, что значит – «плохие времена», когда же расспрашивала, от нее отмахивались, как от ребенка. Мол: детка, о чем ты, разве мы плохо живем? А Лидочка была уже не ребенок, она рано научилась читать потаенный смысл недосказанных слов, была неуемна в своей любознательности, ее влекло к взрослой жизни. Из библиотеки Лидочка таскала книги, которые родители запрещали читать в ее возрасте, оттуда она почерпнула много познавательного в отношениях между мужчиной и женщиной. Часто девушка ставила себя на место госпожи Бовари или другой героини романов и думала: как бы она поступила на их месте? И сама себе отвечала: во всяком случае, глупостей не наделала бы и уж точно не выпила яду, как бы ни сложились обстоятельства.

У Бориса Михайловича была старшая сестра, которая жила в Ленинграде, и два брата – один служил на границе офицером, второй тоже, как и он, занимался самолетостроением. Если Борис Михайлович был статен, красив, энергичен в свои сорок восемь лет, то средний брат Федор, в очках, рассеянный, никогда не шумел, не хохотал раскатисто и громко, как отец Лидочки, сутулился и оттого казался ниже ростом. Роднила братьев одна черта – вспыльчивость. Но Борис Михайлович взрывался громко, а Федор Михайлович обижался и дулся, долго не разговаривал с обидчиком. От зоркого ока Лидочки не ускользнуло, что дядя Федор влюблен в Ирину. Ах, как жадно он смотрел на нее! Его кадык постоянно ходил по горлу вниз-вверх, будто мысленно дядя Федор проглатывал русалку Ирочку, а она не замечала этого.

Наступило лето, любимое время года, когда – долой учебники, долой зубрежку, долой режим! Да здравствуют дача, море, солнце и безделье! Собирались всем домом, включая няньку и кухарку, лишь домработница и Анна Ивановна, которая не могла бросить работу, оставались дома. Лидочка заметила, что мать сама не своя, но все мысли девушки заняли сборы – как уложить необходимое в два чемодана, ведь ехала на все лето.

– Да не волнуйся ты так, не первый раз мы без тебя уезжаем, – бросал отец обеспокоенной жене.

– Мам, все будет хорошо, – летая из комнаты в комнату, говорила Лидочка. – Где мой бадминтон?

– Бадминтон уложил Ванечка, – крикнула мама метеору-дочери, которая умчалась наверх и тут же появилась возмущенная, с пылающими щеками:

– Сколько раз говорить, чтобы не трогал мои вещи? Вот я ему…

– Успокойся, егоза, – сказал отец, но, как всегда, нестрого. – Ваня более организованный, он ничего не забывает, даже твои вещи.

Дочь не дослушала, а помчалась к машине, на которой водитель должен доставить всех к поезду. И краем уха уловила (оттого притаилась за дверью!), как мама с упреком произнесла, обращаясь к Борису Михайловичу:

– Ты изменился с тех пор, как в нашем доме…

– Замолчи! – раздраженно сказал отец. (Нет, не сказал, рявкнул. Лидочка даже вздрогнула, она никогда не слышала, чтобы папа разговаривал с мамой в столь резком тоне.) – Все это твои выдумки, и мне они надоели!

– Как и я сама, да?

– Аня, зачем ты портишь мне и себе настроение перед отъездом?

– Я чувствую, что-то у нас не так…

– Опять! – прорычал отец. – Ты хочешь, чтобы я не поехал? Но мне и Федору надо работать, там нам никто не помешает, детей тоже нельзя отправлять одних. Поезжай ты, в конце концов.

– Я работаю, тебе это известно…

– Лида! – позвал брат Иван.

Девушка увидела, что он идет к дому, и помчалась к нему, немало озадаченная. Но вывод сделала: у родителей своя жизнь, в которую они не посвящают посторонних, а посторонние – это она и Ванька, маленькая Оленька не в счет. Оскорбительно и обидно.

В поезде разместились все, кроме отца. Он решил отправиться на машине с водителем, а по пути собирался завернуть на какой-то там аэродром, поэтому никого не взял с собой. Мама помахала рукой, поезд набрал скорость. Угомониться не могли долго, особенно Лидочка, она бегала из купе в купе со своими мелкими, но такими важными для нее проблемами. На первой же большой станции Ирочка вдруг взяла свой чемодан и стала прощаться:

– Я заеду к тетке, давно не видела ее.

– Как же так? – расстроилась Лидочка. – Ты же обещала сходить со мной в горы, научить плавать брассом…

– Впереди целое лето, успеем, – погладила ее по щеке Ирина. – Приеду через несколько дней, ты как раз успеешь обосноваться. Выбери комнату для меня.

И она сошла с поезда. Двинулась по перрону, улыбаясь Лидочке, которая смотрела в окно и грустила. Погода тоже грустила – пошел редкий дождь.

Ирина приехала через неделю. И как все удачно совпало: в тот же день приехал отец, только утром. Он и предложил Лидочке встретить девушку. На вокзал они отправились на старом автомобиле. Лидочка порывалась крутить баранку, даже проехала пару кварталов за рулем, но чуть не сбила мальчишку, после чего папа прогнал ее с места водителя.

– Как я соскучилась! – бросилась на шею Ирине Лидочка. – Все, все, теперь мы неразлучные подруги!

Она действительно не отходила от красавицы русалки ни на шаг, Ирочка укладывала ее спать с превеликим трудом. Горы, море, походы на базар – все вместе с Ирочкой. Отец и дядя Федор работали в маленькой комнате под крышей, спорили так, что было слышно внизу, ненадолго уезжали. Ваня, считавший себя взрослым мужчиной и старательно следовавший образу рассудительного человека, предпочитал одиночество. Чем он занимался, Лидочка не интересовалась, знала, что Ванька мечтал о путешествиях. Им он посвящал свое свободное время – то есть путешествовал вместе с героями книг. А она с Ириной бродила по горам, училась рисовать акварелью, но, не имея терпения в отличие от взрослой подруги, больше валялась рядом с ней на подстилке, подставляя бока солнцу. Так прошел месяц.

Дом стоял среди смешанного леса, и, чтобы добраться до пустынного берега моря, надо было перейти гору – не тащиться же в обход. Но и через гору было два пути: один – трудный и короткий, для тех, кто любит препятствия, другой – более легкий, по узкой протоптанной тропинке, но длиннее. Однажды утром подруги вышли из усадьбы, как вдруг их догнал дядя Федор:

– Ирина, мне надо с тобой поговорить.

– Иди, я догоню, – сказала Ирина Лидочке.

Несколько раз обернувшись, Лидочка видела, что подруга и дядя Федор идут следом, разговаривают. Это надолго, решила девушка и помчалась к морю. На середине пути обнаружила, что забыла сумочку с едой. Но ведь после купания всегда есть хочется… Пришлось вернуться.

Еще издали она заметила, как горячо спорят Ирина с дядей. Никогда Лидочка их такими не видела! Русалка с аквамариновыми глазами, нежная, как первый снег, ласковая, как кошечка, что-то гневно доказывала дяде. На ее длинной шейке вздулись жилы, и сейчас она походила на злую зверушку. Дядя Федор, сунув в карманы брюк руки, раскачивался вперед-назад, упрямо наклонив голову и глядя на нее исподлобья. Изредка он бросал короткие фразы, на которые Ирина реагировала новой вспышкой гнева. «Какая жалость, – подумала Лидочка, – ничегошеньки не слышно – мешает ручей, бурливший после двухдневных дождей». Он же заглушил треск веток под ногами самой Лидочки, когда она перебегала от дерева к дереву, подбираясь к спорщикам поближе. Но ей не удалось подслушать, о чем шел спор, потому что дядя вдруг выкрикнул:

– Дрянь!

Лидочка просто упала за ближайший куст от звука пощечины. Дядя Федор ударил Ирину по щеке! Ударил наотмашь, у той чуть голова не отвалилась. Ударил и зашагал к дому. Ирина прислонилась спиной к стволу дерева, долго растирала щеку, потом откинула волосы со лба и прошла мимо подружки, лежавшей под кустом. Она шла к морю.

Лидочка проследила за ней, а после рванула в том же направлении, к морю, короткой дорогой, но более трудной. Она несколько раз упала, однако добралась до берега раньше подруги, скинула одежду и погрузилась в спокойную синеву.

Вскоре с горы сбежала Ирина со все еще горевшей щекой. Разделась, нырнула. Лидочка ждала, что она расскажет, почему дядя ударил ее, но ждала напрасно. Значит, у нее есть тайны, которые она не хочет выдавать подруге. А раз так, то какая же она подруга? И дядя Федор… Как он мог ударить женщину?