Уже вечером за ужином Лидочка подметила натянутость между отцом, Ириной и дядей Федором. Они общались, но сухо. Особенно Лидочку поразило, что Ирина и дядя вели себя так, будто утром и не было никакой пощечины. Да она бы на месте подруги рядом с ним не села! А Ирина передавала ему салат, когда он просил, Федор подливал ей вина… Как это называется? Ложью. Они лгут. Все.
И тогда Лидочка надумала сама узнать, что скрывается за пощечиной. Но как? Очень просто: подслушивать, подглядывать, наблюдать. Нехорошо? Да. А разве хорошо то, что они делают? После ужина она проскользнула в комнату брата и потребовала:
– Дай бинокль.
– Зачем тебе?
– На звезды хочу посмотреть, на луну.
– На звезды смотрят в телескоп.
– Ты что, жадина? – презрительно фыркнула она. – Вот не знала.
– Да бери, он в столе лежит.
Лидочка взяла бинокль, но не уходила, присела на край кровати:
– Слушай, Вань, ты не заметил, у дяди Федора с Ирочкой роман, да?
– С чего ты взяла? И какое тебе дело?
– Интересно.
– Рано тебе интересоваться. Иди, не мешай.
Иван уткнулся в книгу. Впрочем, братец дальше своего носа ничего и не видел. Лидочка поспешила во двор, залезла на дерево. Отец и дядя находились в своем рабочем кабинете, окно было закрыто, ничего не удалось услышать. Любопытная наблюдательница лишь видела, что оба в неистовстве спорят, размахивают руками, чуть не лупят друг друга. А ведь спор явно не о работе – сделала вывод Лидочка и бросилась в дом. Подкралась к кабинету и приложила ухо к двери. Все равно не слышно – одно шипение. Она назад – на дерево. Спорят! Все ясно: ругаются так, чтобы никто не услышал, о чем идет речь. Шепотом ругаются! Да, да, отец и дядя ругаются, а не спорят.
Утром – все как прежде. Впрочем, не совсем так. Все делали вид, будто им хорошо. Для кого они так старались? Для Лидочки, Ваньки и прислуги? Однако Лидочка заметила (теперь она все подмечала), что нянька, простая пожилая женщина, дальняя родственница, недолюбливает Ирочку. Это определялось по тем взглядам, которые нянька бросала на нее, – явно недружелюбным. Часто она будто не слышала, о чем просит ее Ирина, а если выполняла просьбу, то нехотя, как бы снисходя до одолжения. Лидочка подкатила к няньке:
– Почему ты не любишь Ирочку?
– А чего ради любить-то? – нахмурилась та. – Я, чай, не кавалер ее.
– Она хорошая, красивая, – провоцировала Лидочка.
– Ну да, хорошая, – произнесла нянька таким тоном, словно речь шла о змее. – Иди-ка, поплавай.
Вывод Лидочка сделала незамедлительно: у няньки есть причина не любить Ирочку. Какая именно? Напрямую спрашивать у подруги не решилась, все равно солжет, это она понимала уже отчетливо. И, научившись у взрослых, Лидочка старательно изображала дуреху, тщательно скрывая свое любопытство.
Внезапно, без предупреждения, приехала мама, какая-то вздернутая и… жалкая. С детьми дежурно обнялась, дежурно расцеловала их. Мама была пышной женщиной, а приехала заметно похудевшей и подурневшей, с затравленными глазами. Вопреки ожиданиям, отец не обрадовался приезду жены, как бывало раньше, и Лидочка догадалась, что между родителями образовалась трещина. Но от них, детей, всячески эту трещину маскировали.
Застолье прошло натянуто. Кухарка наготовила много блюд и с особой заботой подкладывала лучшие кусочки хозяйке, поглядывая на нее с жалостью. Значит, она тоже знает то, чего не знает Лидочка. Отец первым встал из-за стола, а минуту спустя, извинившись, и мама ушла за ним. Лидочка помчалась вон из дома, пригнулась к земле и подобралась к окну комнаты родителей.
– Да, Аня, да, – говорил отец тоном шкодника. – Я влюблен и ничего не могу с собой поделать. Прости. Я хотел переждать время, надеялся, мое увлечение пройдет, но негодяй случай не дал мне этой возможности.
– Негодяй ты, Боря, – тихо сказала мама.
– Знаю. Думаешь, мне не стыдно? Меня не мучит вина перед тобой и детьми? Ошибаешься. Но она так прекрасна, так свежа… как глоток горного воздуха, дающего силы и укрепляющего дух.
– Боря, как ты можешь так говорить? – дрогнул голос мамы. – Я жена твоя…
– Знаю, знаю… И ты простишь меня, Аня. Поймешь. Ты великодушна, у тебя доброе сердце…
– Не настолько доброе, чтобы слушать тебя.
– Я виноват. Я казнюсь, но… это сильнее меня. Подожди, еще немного подожди, я постараюсь справиться с собой. А пока не могу. Прости.
– Значит, я должна ждать, когда угомонится твоя похоть? Как бы ты поступил на моем месте? Тоже ждал бы? Я устала от твоих похождений…
Лидочка больше не стала слушать, отползла от окна, села, не имея сил вернуться в дом. Она все поняла. Причина разлада в Ирочке. Многое, о чем говорили мать с отцом, осталось для нее загадкой, но теперь Лидочка знала, за что ударил ее подругу дядя Федор: за то, что папа влюблен в нее. Следовательно, она виновата. Разумеется, как дочь, она была на стороне матери, чувствовала ее боль, помноженную на собственную. Ведь папа с Ириной обманули не только мать, но и ее, Ваньку, Олечку, дядю Федора.
Мама собралась уехать вечерним поездом. На вокзал ее вызвался отвезти дядя Федор. Лидочка с Ваней поехали провожать.
– Мама, почему ты уезжаешь? – спросила Лидочка.
И поразилась себе: знает же, что правда для мамы такая же мучительная, как и для нее, поэтому она не скажет. Но ей хотелось понять хотя бы по глазам и выражению лица, почему мама не выгонит Ирину, почему убегает, а не отстаивает свое право быть возле отца, почему бросает их.
– Я работаю, – получила она скупой ответ.
Мама не смотрела детям в глаза, словно не хотела их видеть. Дядя Федор отвел ее в сторону, до отхода поезда говорил с мамой, в чем-то убеждая, но она качала головой. Она отказывалась. От чего?
– Что происходит? – наблюдая за ними, ловя каждое движение, спросила Лидочка. Вопрос не был обращен к брату, она задала его себе. Уж в который раз задала, хотя ответ знала. Но чего-то не хватало, чтобы темные пятна стали понятными.
– Разве не слышала? – пробубнил Ваня. – Мама вырвалась на денек…
– Ты болван, – вскипела Лидочка. – У папы с мамой разлад.
– Много ты понимаешь, – обиделся Ваня.
Но вот мама позвала их, обняла по очереди:
– Будьте умниками. Прощайте.
Крупные слезы покатились по щекам матери одна за другой, она выглядела несчастной и одинокой, стоя на подножке поезда, который медленно тронулся. И вдруг Лидочка почувствовала, что не сказала маме чего-то важного, а поезд сейчас увезет ее в другой мир, в другую страну, другую жизнь, увезет навсегда. И там, в другой жизни, не будет места для Лидочки, она станет такой же несчастной и одинокой.
– Мама! – Лидочка кинулась за вагоном. – Мама, подожди! Не уезжай!
– Лидуся, осторожно! – крикнула мама. – Не попади под колеса!
Проводница заняла ее место, Лидочка остановилась. Теперь по ее щекам покатились слезы, беспричинные слезы. А может, это были слезы взросления, когда приходит первое осознание: никогда больше не будет так, как раньше, она уже другая и никогда не будет прежней.
Лидочка не выходила из комнаты, сказавшись больной. У нее на самом деле повысилась температура, однако признаков простуды врач не обнаружил, но микстуры выписал. Когда Ирина или отец заходили проведать ее, Лидочка притворялась спящей. Она лежала целыми днями и думала, думала: какой может быть выход из этой ситуации лжи и предательства? К концу недели набралась мужества и решилась поговорить с отцом. Лидочка вышла к завтраку, и вдруг принесли телеграмму. Отец прочел и приказал ей с Ваней собираться в дорогу – они едут домой. В чем дело, почему? Не ответил. На машине мчались весь день, поздней ночью прибыли…
После похорон Лидочка одеревенела. Слез не лила, молча села в машину, поехали назад. Дождь барабанил по крыше, барабанил громко и часто, и казалось: за окном холодно, неприютно, пусто. Неприютно и пусто было и в салоне автомобиля, а еще темно и тихо. Никто не спал, но сидели в противоположных углах, словно боялись прикоснуться друг к другу. Перед каким-то закрытым шлагбаумом долго стояли, тягучая тишина выводила Лидочку из себя. И она вдруг громко и четко спросила:
– Почему умерла мама?
Дядя Федор обернулся – он сидел за рулем – но, встретившись в темноте со сверкающими непримиримостью глазами Лидочки, потупился и отвернулся. Лида второй раз задала вопрос:
– Почему умерла мама?
Она видела затылок отца прямо перед собой и вопрос адресовала ему, а не кому другому. Поняла, что он чувствует, с какой силой и гневом смотрит на него дочь, поняла, что ему неловко под ее взглядом, но жалко его не было. Ваня тихонько сжал пальцы сестры, мол, замолчи, а она выдернула руку и повторила:
– Почему она умерла?
Дядя Федор съежился, нервно завел мотор и слишком резко тронул автомобиль с места – подняли шлагбаум. Никто не ответил, никто. Лидочка догадалась, что ответ несет в себе нечто страшное, разделившее их семью на «до» и «после», отдалившее каждого на огромное расстояние друг от друга, и теперь их не собрать.
Нянька горько плакала, когда думала, что ее никто не видит, но Лидочка все видела, все замечала. И то, что дядя Федор избегал ее, и то, что отец прятался в кабинете, и то, что Ванька стал угрюмым. Однажды она поймала дядю, когда тот не ждал этого, пристала:
– Мне кто-нибудь ответит?
– Что ты хочешь, Лидуся?
– Ты знаешь. Почему мне не говорят правды?
– Видишь ли, дорогая, люди уходят. Иногда уходят. К Богу. Но их души с нами…
– Дядя! – перебила она. – Ты проектируешь самолеты, летал за облаками, а говоришь про Бога? Нет там никого, ни душ, ни Бога, ты это знаешь.
– Есть, Лидочка. Ты потом поймешь…
– Почему умерла мама? – заладила она, понимая, что он уходит от ответа, подло уходит.
– Она сама так захотела.
– То есть… она сама? Сама захотела умереть?
– Да, Лидочка. И не нам судить ее, не нам.
Он пошел к лесу, Лидочка выкрикнула с отчаянием:
– Но почему? Почему?
– Извини, – не оборачиваясь, произнес дядя. – Я и так сказал больше, чем следовало.
Лидочка много читала. В романах героини уходили из жизни, потому что запутались, потому что их охватывал страх, потому что они были слабыми, глупыми дурами. Но мама! Она не была глупой, не была дурой. Мама не могла этого сделать! Кто-то должен подтвердить. Или развеять сомнения. Она побежала к брату в комнату. Он читал, как всегда, читал, Лидочка присела на край кровати, опустила книгу.
– Чего ты? – равнодушно спросил Иван.
– Мама сама, да? Я знаю, что она сама.
– Ну так, если знаешь, чего спрашиваешь?
– Как она? Чем?
– Настырная ты, Лидка. Зачем тебе знать? Что это изменит?
– Хочу знать, – упрямо повторила Лидочка, ловя его взгляд.
– Она оставила записку: «Я сама так решила, никто не виноват». А потом приняла яд. Утром ее нашла домработница и дала папе телеграмму.
Лидочка затряслась от беззвучных рыданий. Ваня испугался, обнял сестру, заговорил, гладя по спине и волосам, утешая:
– Ее не вернешь… Не надо, Лидуся, не плачь…
– Она нас бросила, бросила! – захлебывалась рыданиями Лидочка. – Ты ничего не знаешь… Она говорила с папой, а я подслушала. Папа сказал ей, что влюблен… что не может с собой справиться… Она уехала, а потом… потом… мы ее хоронили. Я ненавижу ее! Она не должна была, не должна… Но она нас бросила…
– Папа влюблен? – обомлел Ваня. – Что ты несешь?
– Да, да, да! Это все из-за Ирины, из-за нее. В нее влюблен папа, я знаю. А дядя Федор однажды дал ей пощечину… потому что знал об этом…
– Нет, не может быть, нет, – растерянно промямлил Ваня, известие стало для него ударом. – Папа серьезный человек…
– Не веришь мне? – отстранилась Лидочка и заглянула в глаза брату.
– Лидуся, ты ошибаешься.
Лидочке нечем было доказать, поэтому она пошла к выходу, но задержалась:
– Сам увидишь. Скоро.
А увидела она. Лидочка долго не ложилась спать, прислушивалась к звукам в доме, а то и подолгу сидела в гостиной, накрывшись пледом. Она должна была увидеть что-то запретное, что тщательно скрывают. Объектом ее пристального наблюдения стали Ирина с отцом. Но главное – цели своей она не определила, для чего их подкарауливала. Впрочем, ей достаточно было доказать себе, а если повезет, брату, чтобы он не считал ее дурочкой.
Только не ночью удалось подсмотреть, а днем. И произошло это совершенно случайно. Наверное, тот, кто жаждет, получает свою порцию горечи свыше. Лидочка теперь ходила одна на берег моря, где не встретишь людей. Однажды после долгого бодрствования она проспала почти до обеда, а проснувшись, решила освежиться в море. Никого не предупреждая, Лидочка побежала лесом, той самой дорогой, которая сложнее протоптанной тропы. Ей необходимо было растратить кипевшую энергию, поэтому девушка и избрала трудный путь. Она карабкалась по горе, выбиваясь из сил, а наверху, уставшая и запыхавшаяся, рухнула на влажную траву отдышаться.
Тут-то и увидела отца с Ириной совсем недалеко, чуть ниже, на выступе, поросшем травой. Увидела случку. Как спариваются собаки прямо на улице, точно так же спарились ее папа, которого она любила беззаветно, и русалка Ирина – подруга. Лидочка не закричала от неожиданности, видя непотребное действо, не спряталась, как прячутся шпионы, а смотрела на них, не боясь быть замеченной. Собственно, она просто не отдавала себе отчета, что стоит на виду у любовников. Стоило только обоим повернуть головы в ее сторону… Но они были уверены, что одни в этом глухом месте, закрытом густой зеленью, окруженном скалами.
Она видела, как ее папа лежал на подруге, а его голый зад (штаны были приспущены) судорожно ходил туда-сюда между ног Ирины, при этом ягодицы вздрагивали, как подтаявший холодец на тарелке. Папа отвратительно стонал, сжимая обнаженную грудь подружки, а та… Ирина лежала на спине с распахнутыми аквамариновыми глазами, безучастно глядя в небо. В ее лице совершенно не наблюдалось той бешеной страсти, которая перекосила, изменила до неузнаваемости лицо отца, сделав его некрасивым. А когда отец на некоторое время замирал и в неистовстве целовал ее шею, грудь, лицо, она прикрывала глаза, сводила брови в одну линию и казалась мертвой.
В тот момент Лидочка вспомнила фразу матери: «Я должна ждать, когда угомонится твоя похоть?» Так вот, что она имела в виду… Да, не могло это нравиться маме, не могло.
Зрелище не вызвало у Лидочки ни омерзения, ни испуга, ни негодования. Ее будто заморозили, будто вырвали ее сердце. Отец вскрикнул несколько раз и в бессилии повалился на свою сучку. Все так же не таясь, Лидочка развернулась и пошла назад. Нет, одна эмоция обжигала грудь, мешая различать дорогу под ногами, – ненависть. Но что она могла сделать? Ровным счетом ничего. Даже Ваньке не расскажешь – стыдно описывать голый отцовский зад, его животные стоны – то, о чем говорила мама, – похоть.
Осознав свою беспомощность, а главное – не зная, как ей быть, куда девать ненависть, Лидочка замкнулась, надела маску безучастности, ершилась. Стоило отцу прикоснуться к ней, обнять или погладить по голове, она вспоминала его зад, уродливое лицо и стоны, отшатывалась от гадливости, грубила:
– Я не ребенок, Ольку гладь.
Лето прошло, вернулись в город. Дядя переехал в отдельную квартиру, навещал редко. Особенно невыносимо было видеть Ирину, которая делала слабые попытки возобновить прежние отношения с Лидочкой, но та оказалась упрямой и зачастую откровенно хамила ей. Осенью отец собрал детей и объявил:
– Вам нужна мать, мои дорогие. Думаю, Ирина заменит ее.
– Не заменит, – восстал Ваня. – Как ты можешь?!
– Это в тебе говорит максимализм, Ваня. Мне тяжело одному, одиноко. Когда ты повзрослеешь, поймешь.
Отец смотрел в пол и мял пальцы, ему было неловко. Он понимал, что детей не так-то просто уломать, а хотелось мира, хотелось идиллии, всего того, что исчезло со смертью их матери. Лидочка тоже не смотрела на него, а подвергла изучению окно, болтая ногой, заброшенной на другую ногу.
– Лидуся, что ты скажешь? – спросил отец.
– Если мы скажем «нет», ты ведь все равно сделаешь по-своему, – вздернув нос, презрительно бросила она.
Он что-то пролепетал и вышел из комнаты. Ваньку прорвало, он забегал, как петушок, размахался длинными руками:
– Да как он смеет! Не прошло и трех месяцев, как не стало мамы, а он жениться надумал!
– А я тебе что говорила? – торжествуя, процедила Лидочка. – Он давно с ней. Мама узнала. Они оба убили маму.
– Не болтай чепухи.
– Убили, убили! Ни ты, ни я, ни Олька ему не нужны, только гадина Ирина! Как думаешь, это дядя сказал маме про отца с Иркой?
– Не знаю. Она могла сама догадаться. Говорят, женщины чувствуют.
– Тоже мне, знаток, – окатила его презрением Лидочка.
Отец расписался с Ириной. Пышных торжеств не устраивали, посидели в ресторане без детей. Дядя Федор не пришел на свадьбу. Ирина заняла место матери в спальне и в доме, одевалась в самые лучшие вещи, стала настоящей дамой и безумно похорошела. До отвращения похорошела! Лидочка с Ваней не выносили ее и всячески демонстрировали свое отношение к мачехе.
Однажды отец с Ириной собрались в театр. Увидев ее, Лидочка задохнулась от ярости, подошла к бывшей подружке и сказала спокойно:
– Это серьги мамы. Сними.
– Что ты себе позволяешь! – взбеленился отец.
– Боря, прошу тебя, – остановила его Ирина, так как он рванулся к дочери с явным намерением ударить ее (отец, видя, что идиллии не получается, что дети отдалились от него, стал нервным). Ирина сняла серьги, положила их на столик перед зеркалом в прихожей. – Прости, Лидочка.
Серьги сняла, но поехала в норковом манто матери! Лидочка легла в кровать и придумывала ей казнь. Слышала, как вернулись отец с Ириной, подкралась к спальне. Она уже прекрасно разбиралась в сопении и стонах, усмехнулась и…
Утром обнаружили норковое манто, разрезанное на длинные тонкие полосы. Отец влетел в комнату дочери с этими меховыми лентами в руках, потряс ими:
– Это ты сделала? Дрянь! Как ты посмела?
Сначала он кинул обрезки в лицо Лидочке, потом ударил ее по щеке наотмашь. Пощечина не испугала девчонку, а принесла удовлетворение и от содеянного, и от состояния отца.
– Дрянь не я, – гордо, с чувством превосходства произнесла Лидочка, – а ты и наша мачеха.
Ирина вбежала вовремя – отец как раз замахнулся, чтобы ударить строптивую дочь вторично, – схватила его за руку:
– Боря! Не смей! Уйди!
Разгневанный Борис Михайлович выскочил, как ошпаренный кипятком, Ирина в упор посмотрела на Лидочку и не удержалась от упрека:
– Зря ты так с папой…
– Я не нуждаюсь в заступниках. Он тоже, – холодно сказала та. – Убирайся из моей комнаты.
– За что ты меня ненавидишь? – мягко спросила Ирина. Наверное, думала смутить Лидочку, и та начнет оправдываться. Да не тут-то было.
– За то, что ты влезла между мамой и отцом.
– Я люблю его, Лидочка. И он меня тоже любит.
– Ах, ах, ах, они любят друг друга! – желчно рассмеялась падчерица. – Как сентиментально! Любовь… Как красиво! Как романтично! Любовь стоит того, чтобы преодолеть все преграды… Даже смерть… О, что я говорю! Что значит смерть для любви? Мелкая неприятность по сравнению с любовью…
– Не смей так говорить! – задохнулась Ирина.
– А что ты мне сделаешь? Убьешь, как маму? Попробуй.
Ирина выбежала из комнаты в слезах.
Лидочка находила новые и новые способы досаждать обоим, делала мелкие пакости, чувствуя себя героиней. Сначала отец бесился, иногда его рука отвешивала пощечины дочери, но они словно подогревали ее ненависть. Потом (видимо, по совету мачехи) он перестал обращать внимание на дочь. Беситься начала Лидочка – ненависть не прошла, а утолить ее она не могла, не знала чем.
Дни тянулись с черепашьей скоростью, и, чтобы занять себя, поменьше бывать дома, Лидочка записалась в различные кружки. Она подмечала малейшие изменения в отношениях мачехи с отцом – между ними не всегда царил лад, папа был ревнивым, нередко закатывал молодой жене скандалы. Да, он очень изменился, очень. Нервозность отца (а тот становился день ото дня озабоченнее и злее) Лидочка связывала с мачехой и торжествовала, когда они ссорились. За год она вытянулась, превратившись из подростка в белокурую девушку с пышными формами и красивым, умным, строгим лицом. На нее заглядывались не только сверстники, но и взрослые мужчины, а Лидочка остервенело училась, мечтая закончить школу и убраться подальше от мачехи с отцом.
Снова наступил конец мая, настало время ехать на дачу. Лидочка собиралась вяло, видеть на даче еще и Ирину с отцом было выше ее сил. С другой стороны, там она будет предоставлена самой себе, на даче можно уединиться. Но в минуты раздражения на тех же лиц она обещала себе:
– Я им устрою…
В самый разгар сборов в дом приехал озабоченный дядя Федор с молодым мужчиной, который представился Сашей. Он будто спрыгнул со страниц романов Майн Рида – был высок, плечист, скуласт, с синими глазами и волосами цвета спелой пшеницы. Дядя увлек отца в кабинет, а Лидочка тут как тут – под дверью.
– Ему всего-то и надо, что переждать некоторое время в укромном месте, – говорил дядя. – Полагаю, твоя дача подходящее место.
– Захотят, его найдут везде.
– Пока не ищут. Это предохранительная мера. Саша ушел в отпуск, куда он уехал – не догадаются. А мы тем временем докажем, что поломка произошла по вине конструкторов, никакой диверсии нет. Мы обязаны доказать.
– А вдруг он все же виноват? Что тогда? – нервозно спросил отец. – Не забывай, у меня трое детей.
– Раньше ты был великодушней, – упрекнул его дядя Федор. – Или твое великодушие распространяется только на юных дев?
– Перестань! – повысил голос отец. – Хватит меня терзать. Между прочим, тебя я тоже могу упрекнуть. Ведь именно ты предал меня, рассказал Анне о моей связи с Ириной.
– Не предал, а поступил, как должен был поступить на моем месте порядочный человек. К сожалению, Аня от борьбы за семью отказалась, ушла из жизни. И потом, братец, давай уточним, что есть порядочность. Ты спутался с Ириной, забыв о детях и жене. Ты это называешь порядочностью? Извини, но твоя «порядочность» свела в могилу Аню. А ты даже год… да что там, полгода не выдержал траура, поспешил жениться.
– Ирине нужна была другая фамилия, – начал оправдываться отец.
– Правильно, нужна. Как щит нужны твое имя и должность главного инженера, в котором сейчас нужда, чтобы уж наверняка не вспомнили, где ее родители, и не пришли за ней.
– Ты так говоришь, потому что она отвергла тебя.
– Да, поначалу мне было обидно, я ведь любил ее. Но, мой дорогой, открой глаза пошире. Женщина, которой дали кров и пищу, не должна лезть в чужую постель хотя бы из благодарности. А она влезла и между нами, потому что понимает: я могу раскрыть твои глаза. Запомни: Ирине нужно лишь твое положение, а не ты. Значит, отказываешь Саше?
Пауза. Лидочка прильнула к замочной скважине. Она никогда не видела отца таким потерянным, с трусливо бегающими глазами.
– Не знаю… я… боюсь, Федя.
– За Ирину боишься? – Лидочка про себя отметила: дядя удачно поддел отца, у того просто скулы свело. – Что ж, сторожи свою жену. Да ведь все равно не углядишь!
Лидочка отпрянула от двери, так как дядя пошел к ней.
– Хорошо, – сдался отец. – Пусть поживет на даче.
Итак, Лидочка поняла, почему дядя Федор редко навещал их: причина в Ирине, которая умудрилась пробежать черной кошкой и между братьями. Как правы писатели – женщина может быть огромным злом.
Отец с дядей Федором перевезли семейство на дачу и тут же оба уехали.
Первые дни шли дожди, по этой причине все сидели под навесом или в доме. С двадцатипятилетним Сашей Лидочка первая нашла общий язык. Он оказался интереснейшим человеком, много знал, воевал в Испании, ему было что рассказать. Об Испании слушал и Ванька, которому остался год до окончания школы, но теперь он мечтал не о путешествиях, а повоевать с фашистами. Саша прекрасно играл на гитаре и чудесно пел. Когда же ему начинала подпевать мачеха, Лидочка демонстративно уходила, высокомерно бросая на ходу:
– Терпеть не могу женского вытья.
Наблюдательность стала основной ее чертой. Собственно, это длинные вечера с бездельем заставили не только слушать Сашу, но и наблюдать за всеми. Помимо воли, взгляд девушки приковывался к мачехе. В общем-то в поведении той не было ничего особенного, вот только ее аквамариновые глаза… Они-то и выдавали хозяйку в тот момент, когда Саша красочно описывал города и горы Испании, жителей этой далекой страны, воздушные бои (он был летчиком), или когда он пел, или когда его пальцы бегали по струнам гитары. Ирина внимала, приоткрыв рот, губы ее подрагивали, иногда она их покусывала, глаза туманились. Мачеха очень старалась понравиться Саше. Так старалась, что это стало заметно даже ненаблюдательному Ваньке. Однажды он придвинулся к Лидочке и шепнул на ухо: