Наследник из Сиама

– Виссарион Фомич, не соблаговолите ли воспользоваться моим экипажем? В нем теплей и… и… Да попросту ваша коляска не хороша! Ну и… должны же вы дать совет, как мне быть с крестным!

Вот она, истинная графиня: чуть что не по ней – она нервно топает ножкой, капризно поджимает губы, хмурит изогнутые бровки, при этом хороша, чертовка!

– Премного благодарен, – согласился он, не сдержав улыбки.

Разумеется, в карете сиденья мягкие, есть подушки, тулупом можно укрыть ноги – в таких условиях хоть по всей России-матушке путешествуй. Устроившись на холодных подушках, Виссарион Фомич не стал тянуть с советом, так как успел обдумать сведения графини:

– В Петербург на поиски семейства князя мы отправим Кирсанова, а в помощь ему… да того же Пискунова. Первый сойдет за родственника его светлости, Кирсанова не отличишь от аристократа, а Пискунов – за его слугу. Надеюсь, Гаврила Платонович даст соответствующие письма, чтоб уж никаких сомнений ни у кого не вызвать?

– Разумеется, даст, коль я о том попрошу, – заверила Марго. – И денег в достатке выдаст на дорогу, об этом не беспокойтесь. А что делать князю? Не ровен час – отравят крестного.

– А его светлость, ваше сиятельство, спасать придется вам.

– Мне? – растерянно распахнула она глаза. – А вы?

– Буду направлять вас. Бросать одного его ни в коем разе нельзя, на Карпа надежа мала, верного слугу ведь тоже могут отравить. Некто наверняка прознал, что по ночам Карп кормит хозяина, он ведь зорко следит за изменениями состояния князя. И этот некто из близких ему людей…

– Из нахлебников! – поправила она. – Никто из них не удосужился пойти на службу! Принести хоть какую-то пользу себе и людям! Все сидят на шее князя, тем не менее кому-то пришла в голову идея пораньше отправить его на тот свет!

С досадой Марго ударила муфтой, в которой грела руки, по своим коленям и уставилась в окно, пряча глаза, наполнившиеся слезами. Зыбин только с виду казался грубым и неотесанным, на самом деле он тонко чувствовал кипящие страсти в людях, улавливал в них перемены, что помогало в деле. В то же время не умел он утешать и успокаивать, а иногда так и вовсе проявлял солдафонскую бесчувственность, как на сей раз – хотел участием поддержать графиню, на деле же отчитал:

– Будет вам, ваше сиятельство! Что это вы удумали расклеиться? Не похоже на вас.

– Простите, Виссарион Фомич, – смутилась Марго, но лица к нему не повернула. – Крестный мне дорог, правда-правда. Иной раз он бывал мне ближе отца с матерью, у него я находила сочувствие…

– Помилуйте, да разве ж вам надобно сочувствие?

– Как и всем людям, – дрогнувшим голосом произнесла она. – Крестный всегда был добр ко мне, понимал, как родную дочь. Сейчас я думаю, что в моем лице он… как бы это сказать… извинялся за сына, с которым поступил жестоко.

– На месте князя так поступил бы любой отец, – категорично заявил Зыбин, известный хранитель порядков Домостроя. – Негоже идти супротив родительской воли.

– Что значит – родительская воля? – разошлась она. – Сделать несчастным человека? Оттого свет у нас и бесчувственный, что однажды всех подавила родительская воля, которая не считалась с желаниями и чувствами своих же детей. Много ли даст любви человек другому, когда с ним обошлись жестоко? Подчинившись, он уже учится не любви к ближнему, а изворотливости, чтобы теперь тайком получить удовольствия, насладиться своей хитростью и обманом. Но при этом он все дальше уходит от того человека, каким его задумал Господь.

Графиня неисправима, ей бы все наперекор сделать. В других Зыбин терпеть не мог эту скверную черту, разрушающую устои и приветствующую распущенность, черту, отрицающую правила. А правила, полагал он, издревле созданы для удобства проживания людей друг с другом, отмени их – наступит хаос. Однако Марго он прощал слабости, так как не раз видел, что ее заблуждения продиктованы искренностью, она не только болтала языком, она еще и следовала своему уставу.

– Оставим спор, ваше сиятельство, а то поссоримся, – мягко предложил Зыбин. – Совершено покушение на убийство! Об этом надобно думать и поразмыслить: каким образом действовать, чтобы не допустить жертв. На вас налагается ответственность за жизнь князя, на одну вас.

– Почему на меня одну? – недовольно проворчала Марго.

Она вправе рассчитывать на помощь человека, в обязанность которого входит выявлять преступников, каким бы статусом они ни обладали. И с подозрением покосилась на Зыбина с застывшим вопросом в глазах: мол, неужто вы боитесь скандала? Но Марго поторопилась с выводами, впрочем, это с ней часто происходит, а Виссарион Фомич спокойно объяснил, что имел в виду:

– Потому как я не могу пожаловать к его светлости запросто и в любое время, а вы – другое дело. Готовы ли рискнуть, сударыня? Ну же! Мы с вами имеем опыт.

– Разумеется, готова. А в чем риск?

– Надобно слух пустить, будто князь желает сделать наследницей вас. Однако не сразу, попозже.

– Помилуйте, эдак меня убьют, – не обрадовалась Марго.

Но Виссарион Фомич оставил без внимания ее страхи, ибо уже выстраивал в уме путь к тому, кто решился стать преступником, потому его интересовали некоторые подробности:

– А кто первейший наследник князя, его любимчик? Кому достанется львиная доля состояния, а кому крохи?

– Мне неизвестно, – ответила она со вздохом сожаления.

– А вы полюбопытствуйте, кому и что князь намеревался оставить опосля смерти своей. И надобно узнать, известны ли родственникам условия завещания.

– Сделаю все, что от меня зависит.

– Это не все. Не могли бы вы, ваше сиятельство, выяснить тайные слабости претендентов на наследство? Ну, там… есть ли игроки в семье, любители скачек, скряги, дамские угодники, завистники… Мне надобны пороки-с.

– Понимаю. Задолжавшему игроку нужны деньги, взять их негде, только ежели получить наследство.

– Надеюсь, сударыня, вы проявите осторожность?

– Не волнуйтесь, Виссарион Фомич, я знаю, куда мне предстоит залезть, но также неплохо знаю этих людей.

– Осторожность, уважаемая, не помешает. Иной раз человек видится вполне благопристойным, говорит правильно, а на деле подл и мерзок. Распознать такого весьма сложно, тем он и опасен.

Карета остановилась у полицейского участка, Зыбин зашевелился, готовясь выйти, да Марго его задержала:

– Скажите, сударь, а что с женщиной из проруби? Что за объявление вы хотите дать в газеты?

– Надо бы… – хитро заулыбался тот. – Покамись подумать надобно! Позже посовещаемся, ваше сиятельство, и Кирсанова пригласим. Честь имею, сударыня.

Она велела ехать домой, про себя торжествуя: ей удалось-таки переломить женоненавистника Зыбина, он теперь встречает ее с распростертыми объятиями.

Трое суток промаялась найденная девица в беспамятстве, даже доктор потерял надежду и вынес приговор: сгорит. Помимо тяжелого переохлаждения у больной он нашел нервное истощение, из-за чего организм не желал сопротивляться смерти. Вот и ждали, когда помрет. Молились. По настоянию Прохора доктор прописал лекарства и настои, да только всем было ясно, что не помогут они – дурная трата денег. Один Прохор бился за жизнь найденки, уходя к себе на несколько часов, чтобы поспать.

На пятые сутки под утро она водила осмысленными глазами, но понимать, где она и что с ней, – не понимала, оттого в ее зрачках притаился ужас. Девушка сделала слабую попытку подняться, да только сил не хватило, тихо охнув, она упала на подушку.

В комнате с ней находилась Нюшка, которую отдали в люди тому лет пять, за это время она неплохо научилась отлынивать от работы, но до первых тумаков. После взбучки Нюшка исправно трудилась на благо хозяев, затем снова хитрила и увиливала от работы, снова получала затрещины и затем проявляла усердие. Ходить за болящей – просто манна с небес, Нюшка не теряла зря драгоценного времени и отсыпалась у постели барышни, а что там с умирающей – ей было плевать. С другой стороны, она лелеяла мечту, чтоб умерла найденка попозже, через недельку-другую, чтобы вволю насладиться бездельем.

Вздох Нюшка услышала, проснулась и подскочила, прижавшись к стене спиной и крестясь. Думала, барышня померла, испустив последний вздох – так умер папаша Нюшки, но, увидев перепуганные глаза, блестевшие, как у живого человека, она выпалила:

– Барича позову, а ты лежи туточки…

Выскользнув за дверь, Нюшка подняла юбку повыше и, топоча на весь дом босыми пятками, пронеслась по длинному коридору. В комнату Прохора, наказавшему непременно сообщить, если чего с барышней случится, стучалась лихорадочно, приговаривая:

– Барич! Барич, отзовися! Это я, Нюшка. Барич!

Дверь отворилась, на пороге появился заспанный Прохор:

– Какой я тебе барич, дура? Мы не баре, а купцы. Чего шумишь?

– Да как же! – вытаращила бесцветные глаза с белесыми ресницами девчонка. – Вы ж велели! Найденка очнулася.

Прохор понял, ринулся назад в спальню, схватил халат и, на ходу его натягивая, кинулся в комнату умирающей.

Она зажмурилась, сведя брови, будто увидела чудовище или ждала чего-то ужасного от незнакомого мужчины, который склонился над ней.

– Не бойся, не бойся меня, – заговорил шепотом Прохор. – Тебе ничего дурного здесь не будет. Я нашел тебя на снегу за городом и привез домой. Жар у тебя был, в беспамятстве четверо суток промаялась… Ты понимаешь меня?

Девушка не ответила, не приоткрыла зажмуренных глаз, но чуть заметно кивнула, а это означало, она в сознании. Прохор слегка дотронулся до ее лба, убедился, что недавнего жара нет, хотя лоб еще горячим был, улыбнулся – у него гора с плеч свалилась. Трудно переносить немой укор от родных, будто совершил он постыдный проступок, удивительно, что и отец ни слова упрека не сказал, в то же время не разговаривал с сыном, вроде как обиду затаил.