То, что делает меня

Неприятно, конечно, что мне пожелали «гореть в адовом пламени», да еще и «тварью» обозвали, но понять можно.

Первого сентября, слушая, как Билли Джо из «Грин Дэй»[6] умоляет разбудить его, когда закончится сентябрь, я мечтал, чтобы меня разбудили, когда закончится весь учебный год. В том, что это будет самый кошмарный год, я не сомневался. Более того, был уверен, что ничего на свете не способно развеять мысли о потерянном доме. Но как я ошибался!

За пару дней назрело столько вопросов, что голова пухла.

Чем заинтересовать Криворотова и Трифонова, если они хоть и на виду, но держатся обособленно? Как привлечь внимание Зои, раз она дружит с ними? Как отделаться от Поповой так, чтобы не обидеть, потому что та проявляла ко мне чересчур много внимания? Как сдержаться и не треснуть Дятла по башке и не нагрубить бабушке, отказываясь причесываться так, как хочет она?

Но больше всего беспокоила «нокиа». Потому что Яна продолжала писать.

Иногда неприятное и непонятное:

«Ане сегодня подсолнухи снились. Целое поле. Высокие, яркие, очень красивые. А потом прилетели какие-то птицы. Много-много черных птиц, и стали все кругом клевать. Она силилась их прогнать, но дотянуться не могла. Стояла внизу и махала руками, а они клевали и клевали. Так что головы подсолнухов стали падать на нее. Тебе когда-нибудь снились подсолнухи?»

«С каждым днем становится хуже», «Теперь это внутри тебя», «У людей в головах только кровь, боль и секс», «А хочешь, я скажу, о чем ты думаешь?», «Ты не оставишь меня, правда? Ты не оставишь нас? Кругом слишком много зла!»

Иногда страшное:

«Тебе никуда не деться», «Ночью кто-то ломился к нам в дверь», «Если так пойдет дальше, произойдет непоправимое».

А порой совершенно нормальное и адекватное:

«Пожалуйста, ответьте, это очень важно», «С папой что-то случилось?», «У нас продукты, между прочим, все кончились», «Что ты хочешь за помощь?», «Что вы хотите за помощь?»

И все в таком духе. В конечном счете я догадался, что это попытки хоть как-то достучаться до меня, вынудить отвечать. Психологическая атака. И она работала. А еще были звонки, и они нервировали даже больше. На третий день я таки сдался. Отвечать не решился, но придумал другое, как мне показалось, удачное решение.

Я подождал Трифонова на улице у входа в школу. Ночью прошел дождь, и все вокруг – и школа, и дорожка, и стадион, и даже асфальт под ногами – было покрыто серой туманной дымкой, поэтому я чуть было не пропустил его, а когда окликнул, он даже не взглянул в мою сторону. Пришлось самому бежать следом.

– Чего тебе? – Он притормозил на ступенях. В черном капюшоне толстовки, ссутуленный, руки в карманах, половина лица под банданой, взгляд недовольный.

– Дело есть.

– Может, потом?

Это его «потом» прозвучало почти как «отвали».

– Помнишь тот телефон, что ты у «хорьков» забрал? Желтый. Так вот, он не мой. Очень похож на мой, но не мой.

– И че?

– Он же чужой.

– Забей. «Хорьки» своего бы не отдали.

– Но ты бы мог узнать, где они его взяли.

– Делать мне больше нечего, – Трифонов возмущенно фыркнул. – Расслабься. Это круговорот телефонов в природе. Твой старый теперь тоже у кого-то.

И он как ни в чем не бывало направился в школу. Пришлось снова бежать за ним.

– Понимаешь, там на него сообщения разные приходят. Странные. Девочки какие-то папу потеряли. Это его телефон был.

Мы прошли мимо охранников и остановились возле вешалок.

– Что за сообщения? – Тифон сердито прищурился, и я почувствовал, что еще немного, и он пошлет меня куда подальше.

Но раз уж решился, момент нужно было использовать.

Я полез в рюкзак за «Нокией», но стоило расстегнуть молнию, как Трифонов нетерпеливо остановил меня.

– Ты в курсе, что сейчас алгебра? Я вчера полночи домашку долбил. Точнее, она меня. В жизни ничего так не опускало, как этот дебильный учебник. Какой на хрен телефон?

– В ГДЗ же ответы есть, – удивился я.

Трифонов медленно стянул бандану на горло. Между бровями пролегли две вертикальные полоски. Взгляд жесткий и прямой. Мало кого может украсить гнев, но ему это шло.

– Засунь свои ГДЗ сам знаешь куда. И телефон туда же.

С этими словами он побежал наверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

– Что случилось? – за моей спиной нарисовался любопытный Криворотов.

Я пребывал в полной растерянности.

– Предложил ему ответы списать, а он наехал.

– Ну, понятно, – засмеялся Леха. – Больше так не делай. Это все равно что зашившемуся алкашу рюмку водки протягивать.

– В каком смысле?

Криворотов закатил глаза, как Роберт Дауни на меме:

– Учится он, понимаешь? Не обращай внимания. Второй год заскок. Тифон во всем такой. Если чего в голову вбил, сдохнет, но сделает.

Вчера вечером мне казалось, что как только Трифонов узнает про эту историю, то сразу оценит ее важность. И тогда у меня появится шанс пообщаться с ними. Дома в кровати этот план представлялся идеальным. На деле же не прокатил.

В первую минуту после звонка Наталья Сергеевна велела всем повторять параграф и куда-то свалила.

– Ты чего такой мрачный? – тут же полезла Попова.

Своим чрезмерным вниманием и разговорами она доставала меня каждый урок.

– Не выспался.

– Если и дальше с таким лицом ходить будешь, к тебе никто не подойдет. Все девчонки тебя обсуждают. Говорят, ты симпатичный, но потерянный, – без стеснения выложила она. – Грустишь, что сюда переехал?

– Ничего не грущу.

– Нет, грустишь, – Попова чуть ли не лежала на моей стороне парты и с любопытством заглядывала в лицо. – Такие вещи сразу видны. Да, Зой?

Услышав свое имя, Зоя вскинулась и оторвалась от телефона.

– Что?

– Я говорю: Никита симпатичный. Да?

Зоя развернулась в мою сторону и внимательно, на полном серьезе, посмотрела. Кровь резко прилила к лицу, стало жарко, и я готов был лезть под парту.

– Да, – с легкостью подтвердила она. – Наконец-то у нас, кроме Криворотова, симпатичный парень появился.

Мое сердце подпрыгнуло. Я чуть не задохнулся от радости. Значит, я ей тоже понравился.

Криворотов, сидевший на следующей парте за Зоей, одобрительно, но чересчур усердно стал гладить ее по голове, и она, фыркнув что-то вроде: «Сто раз просила так не делать», принялась выкручивать ему пальцы.

– Слышь, – сзади подергали за рубашку, – у тебя девушка-то есть?

Я обернулся. Емельянова – синеволосая девчонка с бритым виском с одной стороны и длинной челкой с другой. В левой брови пирсинг. Подружка Поповой.

– Нет.

Я опасался, что вот-вот начнется глум. Подобные разговоры ни к чему хорошему не приводят.

– Ничего, подберем. Тебе какие нравятся? Блондинки или брюнетки?

Она хитро подмигнула Поповой.

– Синие, Емельянова, ему нравятся, – подал голос Тифон. – На синих парни всегда в первую очередь западают.

– Ты, что ли, западаешь? – тут же огрызнулась Емельянова.

– Для меня вы все на один цвет.

– А ведь и правда, – на весь класс воскликнула Емельянова, будто открытие сделала. – Слушай, Никита, ты-то хоть девчонками интересуешься? Или мы для тебя тоже на один цвет?

– Но если даже так, – с лету подхватила шутку Попова, – с Трифоновым дела не имей. Он хоть и секси, но психический и злой.

– Твоя глупость, Попова, лишний раз подтверждает мою правоту, – Тифон спокойно и снисходительно улыбнулся.

После этих его слов обе девчонки как с цепи сорвались и на весь класс загалдели, перебивая друг друга.

– Эй, Трифонов, когда же каминг-аут?

– Может, в одиннадцатом наконец порадуешь?

– Да ладно, чего стесняешься, весь мир уже так живет.

– Боится, что его друзья-гопники узнают.

– Да все самые брутальные мужики – геи. Стетхем, Люк Эванс, парень из «Побега», даже Гендальф. Ты, Трифонов, в этом списке будешь отлично смотреться.

Они так расшумелись, что все, включая Дятла, развесили уши.

Тогда Тифон насмешливо и громко сказал Лехе:

– Ну что за несправедливость? Почему бабам нельзя вломить, чтобы они хоть немного базар фильтровали?

– А если будешь угрожать, – вредным голосом заявила Емельянова, – то я скажу директрисе, что ты ни фига не толерантный.

– И тебя из школы выгонят, – добавила Попова.

– И тогда Ярову проспоришь.

Они специально задирали Тифона, зная, что он не может ничего им сделать.

Класс оживился. Отовсюду посыпались шутки и смешки.

Но тут спокойно сидевший перед нами Яров внезапно поднялся и вышел в проход между партами.

– Вам сказали читать, вот и читайте, а кто еще рот откроет, вылетит за дверь. Ясно?

У него был уверенный, ровный голос и красивое, но слишком серьезное лицо. Народ сразу послушно притух.

Одна только Емельянова непокорно, но негромко тявкнула:

– Ой, как страшно.

– А ты, – Яров резко развернулся к ней, – вылетишь первая, потому что я, в отличие от некоторых, толерантен и гендерных различий не делаю.

Емельянова злобно зыркнула, но промолчала, угроза подействовала. Только стоило ему вернуться на свое место, как она снова намеренно громко зашептала Поповой:

– Меня глючит, или сейчас Яров за Трифонова заступился?

В ответ Попова только передернула плечами. После наезда Ярова ей не хотелось продолжать, да и во всем классе повисла какая-то неприятная, выжидающая тишина.

Я посмотрел на Тифона. Он сидел вроде бы глядя в учебник, но его желваки играли, румянец разгорелся больше обычного, взгляд уперся в одну точку.

Леха с непривычно серьезным лицом толкнул друга под локоть, но тот резко отдернул руку.

По соседнему ряду снова пополз шепоток. Глупая шутка грозила вот-вот перерасти в какой-то серьезный конфликт.

– Мне рыжие нравятся, – неожиданно для себя сказал я. – Как Трисс Меригольд и Эми Адамс[7].

– Какой шаблон, – моментально откликнулась Попова. – Сразу ясно, что с фантазией у тебя слабо.

– Оль, – Зоя посмотрела на нее осуждающе, – кончайте выпендриваться уже.

Но Попова не прекратила докапываться, она много болтала и бесконечно кокетничала, даже когда вернулась Наталья Сергеевна. Они с Емельяновой, похоже, решили принять меня в свою компанию. Но от таких я всегда шарахался как от огня. Поэтому после уроков, чтобы не идти домой с ними, я сказал, что мне нужно сходить в медицинский кабинет насчет карты из старой школы. Это было почти правдой, просто саму карту из дома я не взял. Так что пришлось немного побродить по школе, чтобы убедиться, что они действительно ушли. Во время этих хождений я от нечего делать заглянул в столовую.

Там за длинным дальним столом сидели Леха, Тифон и Зоя.

Упускать такой шанс было нельзя. Я купил сникерс и чай, походил по полупустому залу, типа выбирая место, и уже собрался сесть за другой столик, как Леха все-таки помахал рукой.

Перед парнями стояли пустые тарелки из-под борща и еще нетронутое второе: пюре с котлетой. Зоя, сидевшая напротив них со стаканом компота, подвинулась на лавке. Я сел, и все в молчаливом ожидании дружно уставились на меня.

Что говорить, никак не придумывалось.

– Так чего там с этим телефоном? – наконец спросил Трифонов с той доброжелательной небрежностью, которая так подкупила меня в первый день нашего знакомства.

Все-таки мне не показалось. Сам по себе он был дружелюбнее, чем держался.

Я достал «нокию», раскрыл переписку и протянул Тифону, но он попросил Зою прочесть вслух. Сначала она читала, немного кривляясь, с наигранным ученическим выражением, но потом посерьезнела. Дочитывала уже совсем негромко и сосредоточенно. А когда закончила, и Леха залип, с плотоядным интересом разглядывая фотку девушек, Тифон неожиданно сказал:

– Ну хорошо. Завтра в два у школы. Пойдем поищем твоего Хорька.

На радостях, что скоро избавлюсь от злосчастного телефона, я почесал до дома прямо по лужам. Брюки забрызгал, кеды промочил, но зато добрался минут за семь. Зашел в подъезд, ткнул кнопку лифта, и он загудел, но где-то слишком высоко. Ждать не хотелось, решил – быстрее пешком. Всего-то на восьмой. Однако успел осилить только три этажа, как на лестничном пролете увидел человека.

Он сидел, прислонившись спиной к стене, свесив голову на грудь, в какой-то странной, печальной, позе. Одна рука засунута за пазуху, другая вытянулась вдоль тела. На нем был коричневый спортивный костюм, а из-под расстегнутой куртки виднелась оранжевая футболка. Человек был немолодой, грузный, с белой седой головой и такими же белыми пышными усами. Он мог, конечно, оказаться пьяным и просто спать, но одежда была чистой, а лицо не выглядело пропитым. Я осторожно поднялся к нему. Подошел, встал напротив, несколько раз позвал «эй». Никакой реакции. Тихонько потряс за плечо, белая голова безвольно и жутковато мотнулась в сторону.

Нужно было вызывать скорую или полицию, и я принялся шарить по карманам в поисках мобильника, а когда нашел и поднял взгляд, то от ужаса чуть не заорал. Человек пристально, исподлобья смотрел на меня очень светлыми, почти такими же белыми, как волосы, глазами. Я вскочил.

– Не вздумай никуда звонить, – прошептал он сухими, посиневшими губами.

– Вы потеряли сознание. У вас, наверное, сердце.

– Помоги встать, – он снова пошевелился и, с усилием подняв руку, поманил меня к себе. – Только не дергай сильно.

Пришлось взять его под локоть. Медленно, опираясь спиной о стену, он поднялся, а затем, ступенька за ступенькой, мы осторожно спустились к лифту.

Молча доехали до его пятнадцатого этажа. Он дал мне ключ, и я отпер дверь. Когда мы вошли, он сразу приложил палец к губам. Поэтому я как можно тише провел его в темную, зашторенную комнату и уложил на диван.

– Воды принеси, – попросил он. – И лекарства. Там, на кухне на столе, оранжевая коробка. Тащи всю.

Я прошел на кухню прямо в обуви. Сразу нашел лекарства, налил из графина воду в круглую бирюзовую чашку из висевшего на специальной подставке набора.

Мужчина покопался в коробочке, достал свои таблетки и выпил.

– Может, все-таки врача вызвать? – предложил я.

– Ну их, – отмахнулся он. – Чем меньше с врачами имеешь дело, тем меньше болеешь. В больницу сразу потащат, а мне нельзя. У меня жена.

– Тогда я пойду, – я несмело попятился к выходу.

– Нет, погоди, как тебя зовут?

– Никита.

– А меня Вениамин Германович. Большое спасибо, Никита, что помог. Можешь еще одну небольшую услугу мне оказать?

Я неопределенно пожал плечами. Соглашаться не хотелось, а отказать – некрасиво.

– Сбегай, пожалуйста, в аптеку. Я как раз туда шел и вот, видишь, не дошел. Лекарства для жены нужны. Сама она у меня не ходит, а без них совсем туго. Я тебе за помощь заплачу. Там, в куртке, рецепт и деньги.

Благо, аптека была в соседнем доме, и я сбегал очень быстро.

За время моего отсутствия Вениамину Германовичу значительно полегчало, лицо приобрело естественный розоватый оттенок, а улыбка была уже не вымученная, а вполне настоящая. Седые усы удовлетворенно топорщились, и он хотел даже сесть, но потом все-таки передумал.

– Возьми там деньги. Купишь девчонкам конфет, – сосед весело подмигнул.

– Спасибо, не нужно. Я просто помог.

– А знаешь что? – он снова попытался сесть. – Приходи к нам как-нибудь вечером. После семи. Джейн будет рада. Ей позарез Ганимед нужен.

На моем лице отразилось непонимание. И Вениамин Германович, спохватившись, пояснил:

– Джейн – Жанна. Жена моя, художница. Днем спит, а ночами пишет. У нее проблемы со сном. Это ты для нее сейчас снотворное покупал. Она сейчас работает над «Похищением Ганимеда». Картина сложная, стилизация под классицизм, и очень нужна натура. Хотя бы на часок загляни. Мы заплатим, не волнуйся. Тут уже настоящая работа будет, а не помощь.

Когда я вошел в нашу квартиру, повсюду горел свет и орала музыка. И не просто музыка, а ABBA! Дятел же в темных очках и моей красной рубашке кривлялся перед зеркалом в коридоре. «The winner take it’s all», – дрожащим голосом блеял он.

Понаблюдав какое-то время за этим беспределом, я ушел на кухню и успел поесть, прежде чем он заметил мое возвращение. Влетел перепуганный, на ходу стаскивая рубашку:

– Ты давно пришел?

– Давно. По какому случаю праздник?

Он по-дурацки задергался и засмущался.

– Просто. Побесился немного.

– Больше мои вещи не трогай.

– Извини.

– Знаешь седого мужика с пятнадцатого этажа? У него жена еще художница.

– Вениамина Германовича? Конечно! Он же известный писатель. Бабушке три романа своих подарил. Только она их толком не читала и мне не велела. Сказала, эротики много.

– Ну и ты, небось, сразу кинулся читать.

– Я не кинулся, – Дятел потупился. – Но проверил… Ерунда. Ничего такого. Пишет, конечно, красиво, но совсем неинформативно.