Книга Зеленый мост - читать онлайн бесплатно, автор Ольга Апреликова. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Зеленый мост
Зеленый мост
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Зеленый мост

Митька, жутко неподвижный, сидел, свесив с кровати ножки в сползших носках, и бессмысленно щелкал дверками металлической машинки.

– Давно? – спросила Мишка у Катьки.

Та мотнула головой. Потом кивнула. Потом опять мотнула и пожала плечами. Открыла рот и закрыла. Вышибло из девчонки ум опять. Надо было уводить мелких.

– Одевайтесь, – велела Мишка. – Пойдем погуляем. Прилично одевайтесь, как в кино.

Каникулы, в кино мультики – может, отпустят… Боясь задуматься, она вошла на кухню к родителям: сидят за столом, злобно уставившись друг на друга, шипят. Полная раковина грязной посуды, на плите выкипевшая кастрюля залила все красно-бурым свекольным отваром.

– Мам, пап. Я сдала. Дайте денег на кино по двести рублей, мы на мультики сходим.

– Какие «по двести», это что же, уже шестьсот? Да как тебе не стыдно, зараза такая бессовестная, и так денег ни на что не хватает, – завелась, срываясь на визг, мать. – Вон у папаши проси, может, хоть на детей раздобрится!

– Пап, я могу их отвести, а сама в фойе посижу подожду, тогда только четыреста…

– Нет у меня лишних денег, – буркнул отец. – Вы и так меня заживо сожрали, а я еще молодой, я пожить хочу! Поняла? – вызверился он на мать. – Только и знаю, что пахать, а ты? Обед нормальный сварить не можешь, будто правда жрать нечего!

– Да обеда на те деньги, что ты даешь, одному Митьке не хватит! Да если б я не добавляла!

Мишка посмотрела на злого отца, на потную мать и пожала плечами:

– А вы думали, как будет? Что вы хотели? Дал Бог зайку, даст и лужайку? О чем вы думали, когда троих нарожали?

Отец медленно начал вставать, багровея шеей, и Мишка попятилась. Мать взметнулась, подскочила и залепила ей пощечину. Ожгло болью. Мишка потрогала щеку и усмехнулась:

– Спасибо, родная. – И вышла из кухни, вся гордая и оскорбленная. Бросила через плечо: – Мы гулять пошли. А вы тут хоть заживо друг друга сожрите.

Без спешки, чтоб не показывать родителям, как ей страшно, что они вбегут, остановят, надают пощечин, Мишка собрала мелких. Пальцы дрожали. Катьке, обычно сообразительной, приходилось подсказывать, что надеть, а Митьку пришлось одевать как куклу, хотя он, пятилетний, давно умел все делать сам. Увидев на столе остатки распотрошенного новогоднего подарка с конфетами, Мишка на всякий случай собрала оставшиеся карамельки и вафли в рюкзак. Обед пока что не светит.

Зато на улице светило солнышко, пусть низкое, тусклое – Мишка уж и забыла, когда его видела, наверное, еще до Нового года. Тучи расползались, таяли, небо стало синим-синим и глубоким. С Невы дуло, даже во дворе пахло холодной водой, и они обошли дом, чтоб посмотреть на Неву: ни льдинки. Зимы нет. Простор сине-серой Невы; ближе плотный, в пыли, правобережный поток машин на набережной; далеко-далеко, как в другом мире, сверкающая левым боком на солнце башня Лахта-Центра, а тут – горячий запах эспрессо и капучино из кофейни. Из-за этого запаха до слез хочется скорей стать взрослой, чтоб свои деньги и можно тратить их на кофе… Сидеть в кофейне и думать о чем-то дельном, взрослом… Солнце, как всегда в январе, висит прямо над собором на том берегу. Какая ж это зима, если плюс три градуса и вместо снега – пыль? Это и не зима. Так просто, календарь показывает зимние месяцы.

Они долго гуляли в соседнем дворе, где качели и горки, а то в их дворе ничего нет. То есть и двора нет. Один подъезд в башне, на первых двух этажах – грязный большой магазин и выход из подъезда сразу на асфальтовое пятно, заставленное машинами. Вообще, можно спуститься по неровным, за полвека чуть съехавшим с места гранитным ступеням на нижний двор, который считается принадлежностью их дома, но там – только деревья на лысых газонах, а по сторонам – встроенные в цокольные этажи мясной ресторан, магазин зоотоваров и еще какое-то странное заведение, где летом гнездятся бородатые байкеры и стоят прямо на газоне громадные мотоциклы. Мишка летом боялась даже поверху проходить: байкеры все ели и ели мясо из ресторана, как голодные людоеды. Хорошо, что сейчас этим дядькам в черной коже, похожим на бородатых Черепашек-ниндзя, не сезон, и во дворе только лужи и собачьи какашки… А с четвертой стороны под мостом – выезд сразу на набережную, узкий тротуар и все, поток машин – страшно. Не детский двор.

А в соседском, с игрушечными домиками – тихо и хорошо. Митька ожил, бегал, лазил по горкам. Катька грустно скрипела качелями, но, когда во дворе сошлись две собачницы, одна с лабрадором, другая со щенком ризеншнауцера, подлизалась к тетенькам и поиграла с собаками, побегала, бросая мячик щенку. Митька гладил терпеливого пожилого лабрадора и что-то говорил ему в мягкие уши. Пес моргал и медленно мотал хвостом, лизал Митьке ладошки.

Потом собачницы ушли, Митька расстроился, и Мишка усадила его на качели, стала качать и рассказывать, как старый пес нагулялся и хочет спать дома на коврике.

– Я бы тоже уже поспал дома хоть на коврике, – задумчиво сказал Митька.

Мишка дала ему конфету, а Катьке – вафлю. Потом наоборот. Себе взяла карамельку. Нос у Митьки стал холодный и лапки тоже. Катька переминалась возле качелей, потом отошла к скамейке и присела, нахохлившись. У Мишки замерзли ноги, и настолько, что мантра «холодно – это хорошо» больше не помогала. С Невы дуло в щели между домами, из подвалов выползала тьма. В окнах домов светилась яркая тихая нормальная чужая жизнь. Ветки старых черных деревьев оцепенело однообразно покачивались, а внизу в темноте, казалось, ходит кто-то черный. В огромных окнах новой библиотеки в соседнем доме, близнеце их собственного, так ярко сиял свет, что стало понятно – уже сумерки. Вот бы они жили в этом доме, где на первых этажах библиотека, а не в том, где грязный магазин, в который мама не разрешает даже за хлебом заходить, чтоб не принести домой заразу. С библиотекой-то и вся жизнь, наверное, стала б совсем другая… Ой! Библиотека. Книжки. И еще не поздно, еще рабочий день! Туда можно!!

– Там, – она ткнула пальцем в библиотеку, – есть детский отдел. И много-много книжек с картинками. Идем?

– Я домой хочу, – беспомощно сказал Митька. – То есть домой не хочу, но хочу дед-морозовский конструктор. Как ты думаешь, папа, когда нас выгонит, конструктор ведь не отберет? Или себе оставит?

– С чего это папа нас выгонит? – замирая, переспросила Мишка.

– Он так маме сказал: «Убирайся со всеми спиногрызами на все четыре стороны!»

Катька подошла и молча кивнула, растерянно глядя на Мишку. Отвела глаза, порыла башмаком подмерзший песок у столбика качелей и снова взглянула – глаза сухие, злые и несчастные.

– Они разберутся, – с надеждой, которой не чувствовала, сказала Мишка мелким. – Сколько раз они ругались, а потом опять мирились. Все будет нормально.

– А если не разберутся? – набычилась Катька. – Мишка, Мишенька, может, нам сразу сегодня к бабушке пойти?

Мишка представила бабушку Лену, добрую и мягкую, мамину маму, ее пирожки с ягодами и с капусткой, ее однокомнатную крохотную квартирку в старой пятиэтажке в двух остановках отсюда. Раньше там пахло старинными духами, можно было заводить проигрыватель с черными пластинками и слушать хрипящие советские сказки или перебирать бабушкины брошки, бусы и колечки в деревянной шкатулке, наряжать принцессой маленькую Катьку, а бабушка Лена читала им наизусть Блока и Мандельштама… Но теперь там пахло не духами, а лекарствами, а в мусорке валялись шприцы от обезболивающего.

– Бабушка болеет, – вздохнула Мишка. – Пойдем в библиотеку, погреемся, книжки полистаем. А там и они позвонят. Наверное. Пока не позвонят, домой не вернемся.

3

Через три недели снежная зима так и не наступила, и дни стояли серые тусклые. Календарь уперся в февраль – и ни с места, заглох. Мама забрала Митьку и ушла жить к бабушке, потому что той требовался постоянный уход, а с Митькой маме было проще: только в садик утром отвести, вечером забрать. Мишка и Катька пока остались с отцом, который почти не появлялся дома, – но он и раньше часто уезжал в командировки: то в Петрозаводск, то в Новгород, то вообще куда-то за Москву. Мама прибегала раза два в неделю, варила суп и жарила котлеты, а макароны или гречку Мишка к котлетам на ужин варила сама. Утром – яичница и проследить, чтоб полусонная Катька все доела, а обедали они в школе бесплатно, потому что многодетная семья. Еда там была так себе, но все же еда, и между пятым и шестым уроками они встречались в столовке, садились напротив и съедали все, даже кислотный рассольник по средам, потому что есть-то хочется и расти надо, как убеждала Мишка Катьку. Потом Мишка шла на шестой урок, а Катька или на какое-нибудь ИЗО, или на тестопластику, или в школьную библиотеку помогать библиотекарше – а на самом деле вымогать внимание у чужого взрослого человека. Впрочем, за тем же самым она ходила и на все кружки – чтобы ей говорили: «Катенька, какая ты молодец, вы только посмотрите, какая Катенька талантливая» и гладили по головке. Мишка только одно ей велела:

– Никому не смей рассказывать, что мы одни почти живем! Вот ни единой душе, ни класснушке, ни подружке! Ни слова! А то заберут в кризисный центр какой-нибудь, в приют для беспризорников, а там дети всякие-всякие, они тебя бить будут за то, что ты домашняя и мама с папой есть!

– Да их все равно что нету!

– Есть. Никуда не денутся. Это они друг друга могут в своей жизни отменить, нас-то не отменят. Наверное. И потом, мы что с тобой, плохо живем?

– Хорошо. Как мышки-норушки, – кивала Катька, слабо улыбаясь.

И правда они жили как мышки-норушки, тихо, не ссорясь. Иногда было одиноко и страшновато, особенно ночью: казалось порой, что кто-то черный и чужой неслышно ходит в темноте родительской пустой комнаты. Мишка туда и днем старалась не заходить – что смотреть на пустоту? Но вообще без родителей в квартире было хорошо, тихо, только Ютьюб бормотал и бормотал Мишке, растолковывая уроки, а Катька, сделав домашку, или рисовала, или сидела в телефоне, или тихонько смотрела телевизор в пустой комнате родителей – она пустоты не боялась. Такая самостоятельная жизнь словно вернула их в домитькины времена, когда их было только две сестрички, старшая и младшая, и Мишке нравилось водить ковыляющую Катьку за руку и чувствовать себя большой. Сейчас Катька снова сделалась ручная и признавала Мишкин авторитет:

– Мишка, как же мы дальше жить будем?

– Нормально будем жить. Катя, слушай. Маме тошно и тяжело. Бабушка скоро умрет, но пока все ужасно, и мы не должны маме добавлять плохого.

– Бабушка Лена умрет, как бабушка Дина?

– Бабушка Дина вдруг умерла, неожиданно, – Мишку затрясло, изнутри полыхнуло жаром, но она перевела дыхание, вцепилась в браслет уверенности, и ее отпустило. – А бабушка Лена уже полгода умирает. Мама должна за ней ухаживать. А мы должны хотя бы без двоек учиться, чтоб маму в школу не дергали, и жить так, чтоб она сюда приходила и видела, что у нас чисто и порядок.

Катька сидела в кровати на коленках, бессильно уронив рядом телефон с попискивающей игрой, покачиваясь взад-вперед, и молчала.

Тогда летом, обнаружив утром мертвую бабушку, Мишка сразу отвела Митьку и Катьку к соседям. Нашел бабушку рано просыпавшийся Митька, но он вроде бы не понял, что она умерла, пришел и растолкал Мишку:

– Ой, ты проснулась, а я думал, что вы все три насовсем уснули! Мишка, а чего бабушка не встает? Она мне драников на завтрак обещала, а сама не встает! Дай мне хоть молока, Мишка!

Катька мертвую бабушку не видела, хоть и пришлось ей сказать, что бабушка умерла, чтоб не упиралась и пошла с Митькой к соседям. Но она наверняка что-то запомнила из всей той страшной суеты деревенских похорон. А еще наверняка придумала всяких ужасов. Потому что всю осень рисовала где попало, даже в тетрадках, гробы с венками сверху, похожие на пирожные, и пирожные, похожие на гробы. И училась плохо. Но теперь все стало получше, и в Катькиных рисунках появились щенки и принцессы. Все, правда, еще очень грустные, но ведь грустные щенки при любом раскладе лучше пирожных с венками. Мишка погладила черный браслетик на запястье: какой он хороший! В самом деле помог. Вот и не верь после этого в чудеса.

– Давай постельное белье поменяем, – сказала Мишка. – Обдирай, а я буду пол мыть и пылесосить. А как приберемся, пойдем печенье печь.

Катька понуро встала и вытащила подушку из наволочки:

– С изюмом?

– С изюмом. Там вроде еще остался, – согласилась Мишка, оглядывая захламленную детскую. – Кать, знаешь что? Давай как следует приберемся. Вот просто суперски приберемся! Чтоб как будто все новое!

– Как следует? Вот чтоб как в Икее, красиво?

И они принялись за уборку. Стиралка ворчала, пережевывая пододеяльники и отцовские рубашки, которые валялись в ванной с его приезда неделю назад. В прихожей копились пакеты с мусором: рваные носки, ломаные Митькины игрушки, старые тетрадки и прочая дрянь. Мишка выдвинула свои ящики письменного стола:

– Тебе что-нибудь из этого надо? Бери все, что хочешь, остальное я выкину.

Увидела белую коробочку из-под браслета: выкинуть или оставить? Открыла и наконец заметила, что там лежит перевернутая белой стороной и потому почти невидимая визитка. Вынула: «Волшебные украшения». Да ладно, серьезно? Волшебные? И сайт, и телефон. Интересно, это телефон той дамы в черном или мастера, который просто отливает из какого-то композита всякие брошки-браслетики? А если б это телефон дамы, то что – позвонить? Сказать: «Ваш браслет правда волшебный, он исправил все мои двойки»? Мишка спрятала визитку в коробочку и сунула ее обратно в ящик, к учебникам. Пусть останется на всякий случай.

Катька из Мишкиных «богатств», над которыми раньше завистливо ныла или вовсе подворовывала ручки и точилки, выбрала только розовую линейку и почти нетронутую коробку акварели, а все остальное Мишка безжалостно вытряхнула в мусорный мешок. Рисунки, коллажики, дурацкие самодельные стишки в цветных блокнотиках, плетенные из бисера ерундовины – всю-всю детскую чушь.

– Ой, ты что? – Катька вытащила из мешка, как из прошлого, рисунок с кривым, глупо улыбающимся апельсиновым лабрадором: – Хороший же! Тебе не жалко?

– Нет. Пустая трата времени, – Мишка отняла лабрадора, порвала пополам и сунула в мешок. – Все это полная ерунда. Мозг хочет чем-то себя занять, вот и все. Лучше его занимать делом.

– Все равно жалко, – буркнула Катька. – Но если подумать… Да, все это просто детский мусор. А я уже большая.

И тоже выкинула залежи своей разноцветной ерунды вроде старых фломастеров, рисунков и альбомчиков, аккуратно сложила тетрадки и книжки:

– А так спокойнее, правда?

Так же они поступили с одеждой, выкинув все старье, потом перешли на кухню и разобрались с кухонными шкафами.

– Маме просто некогда вечно, – подумав, сказала Катька. – Иначе бы у нас тут всегда так сияло, мама же любит, чтоб красиво, правда?

Мишка пожала плечами, глядя на заплесневевшую заварку в потемневшей жестянке:

– Любит, наверное. Но три ребенка мало что оставляют от красоты. Ладно, Кать, мы теперь в самом деле большие, так что сами справимся. Так, это вон, и эту битую кружку тоже вон…

Потом они вынесли мусор, вымыли везде пол и долго-долго пекли печенье с изюмом. Мишка, конечно, адски боялась раскаленной духовки, но ей удавалось скрывать это от Катьки; когда печенье подрумянилось, Мишка, собравшись с духом и надев толстую-толстую специальную рукавицу, ловко вытащила противень и поставила на конфорки, аккуратно лопаткой переложила печенье на Катькину детскую тарелку с собачками, придвинула к сестре – и Катькины глаза засияли, будто в них включили по большой лампочке.

Мишка перевела дух. Сердце колотилось где-то в горле, на лбу выступил пот. А ведь еще чайник. Она налила в него воды, поставила на базу, щелкнула кнопкой. Загорелся жуткий красный индикатор. Она села на стул в дальнем от чайника уголке кухни. Когда вскипит, надо подстроить, чтоб кипяток в чашки наливала Катька… Или все-таки себя пересилить? Правильно мама говорит, всю жизнь от плиты да от чайника шарахаться не будешь. Надо себя тренировать, да. И когда чайник щелкнул, она сделала над собой усилие, встала, насыпала заварки в синий старенький чайничек, взяла большой – руки дрожали – и осторожно-осторожно, едва наклоняя, налила кипятка в заварочник. И чтоб отмучиться за один раз – в кружки. Поставила чайник на место, отодвинула подальше к стене. Спина взмокла, и голова чуть кружилась. Но она молодец, да.

Зато – печенье. Горячее, пахнет сахарком и изюмом. У Катьки за чаем с печеньем порозовели щеки, глаза сияли. А за окном шел дождь – сплошной стеной. Наверное, нормальной зимы со снегом и вовсе не будет. Наверное, с этим миром правда что-то не в порядке. Что-то развалилось в нем так же, как в жизни их семьи. Ну и пусть. Ей-то какая разница? Пережить бы весь этот трабл с родителями, выцарапаться. А потом будет взрослая жизнь, в которую она, кого захочет – того пустит. А может, и вовсе никого не пустит. Ну их всех.


Наутро она решила проверить, правда ли браслет волшебный. Сегодня контрольная по английскому и лабораторная по физике, если пойти без браслета – что будет? И она сняла его и спрятала под подушку. Запястье замерзло сразу. Пока варила овсянку – та подгорела. Катька ныла, и пришлось на нее рявкнуть; младшая огрызнулась, слово за слово, и в школу они пришли злые на весь мир. Из столовки несло рыбными котлетами и чем-то подгоревшим. Литературу и русский заменили двумя алгебрами, контрольная по английскому оказалась чудовищной, потом еще заныл живот, а в столовке какой-то пацан, которого толкнули, нечаянно облил Катьку компотом, и пришлось ее, злую и шмыгающую носом, приводить в порядок. На лабораторную по физике Мишка опоздала, попала в пару к двоечнику Кольке Кулябкину, который и сам не понял, что объясняли, и утруждаться не собирался, и Мишка ничегошеньки толком не сделала и не написала. А когда после звонка забрали тетрадку и выгнали из класса, в туалете обнаружила, что началось «это дело» и, если б не черные джинсы, был бы позор на всю школу.

Дома скорей она бросилась к кровати, вытащила браслет, надела – и по всему организму будто разжались ржавые кандалы. Все хорошо. Она приняла теплый душ, поухаживала маминым бальзамом за волосами. Живот согрелся и перестал ныть. Мерзкое «это дело», очень мерзкое, но мама говорила, мол, зато организм в эти дни весь обновляется, омолаживается. Может, и правда. Когда «это дело» кончается, в самом деле можно взлететь уже только от счастья, что все, на месяц свободна от противной этой особой гигиены. Когда она вышла вся чистая и теплая, в стареньком любимом халате, Катька уже подогрела суп и стала подлизываться:

– Мишка, ну ты не сердись, ты ведь хорошая… А давай, когда уроки сделаем, опять шоколадное печенье испечем? Завтра мама придет, мы ее угостим, и Митьке она отнесет, да? Давай? Испечем? Ну, Мишка? А пока ты будешь печь, я пол в комнатах помою?

– Ладно.

Больше Мишка браслет не снимала.

В школе, в общем, дела шли правильно, и двойки по физике и английскому она исправила на той же неделе. По вторникам, средам и пятницам, когда из расписания гвоздями торчали страшные физика, химия, алгебра и геометрия, Мишка надевала не брюки с блузкой, а джинсы и серый свитер и притворялась умным мальчиком. Двойки вообще сменились тройками, спасибо Ютьюбу, и, даже когда пошли предэкзаменационные пробники, она справилась на три-четыре. Нормально. Устное собеседование по русскому в начале февраля легко сдала на двадцать из двадцати баллов, и классная сказала, что вроде как не все потеряно насчет допуска к ОГЭ. Мишка день за днем училась допоздна, не понимая, что в этих нехитрых школьных учебниках такого сложного, чтоб так испортить ей жизнь по осени. Вспоминался бесконечный серый дождь, жужжание и пустота в уме. Но это ведь прошло? Насовсем прошло? И все, что было нужно – чтоб из жизни почти исчезли родители и в доме наступила тишина?

Какая хорошая стала жизнь, тихая! Только точки темные иногда перед глазами летают от усталости, но это ведь хорошая усталость, потому что силы потрачены не на нытье или ерунду, а на дело. Правда, сама себя Мишка бы не смогла заставить – и она поцеловала браслетик со словами: «Спасибо, ты молодец». Наверное, он в самом деле волшебный, потому что до него из всего ее организма и капельки уверенности не удалось бы выжать, как не выкручивай. Теперь Мишка чувствовала себя настолько уверенно, что даже сходила в Катькин класс на родительское собрание и сидела там одна среди чужих взрослых: Катька, сказали, вроде как тоже взялась за ум.

Еще Мишка попросила, чтоб мама научила ее варить простой суп: куриная грудка плюс замороженные овощи – и теперь справлялась с едой для себя и Катьки вообще сама. По субботам и до утра понедельника они с Катькой забирали к себе Митьку, чтоб мама хотя бы от него отдохнула. Митька был Митька: скакал, орал, смотрел мультики, цеплялся к Катьке, вис на Мишке, но что-то быстро уставал и тихонько играл в свое лего. Больше всего ему нравилось в тишине сидеть под письменным столом, когда Мишка делала уроки, а если она уходила на кухню варить обед, то он собирал детальки конструктора в подол рубашки, плелся следом и потом играл уже под кухонным столом. Мишка как-то заметила, что он не строит, как всегда раньше, машинки с колесиками или самолеты, а собирает домики без крыши или коробочки. А однажды стал просто собирать все детали в сплошную стенку.

– Это крепость? – осторожно спросила Мишка.

– Это волшебная стена. Защищает от всего, – солидно сказал Митька. – Тебя я тоже за ней спрячу. Катьку… Ну, Катьку тоже, хотя она вредная. Но она собак любит, а я тоже собак люблю.

– Я тоже хочу такую волшебную стену «от всего». Да, и Катьку тоже возьмем, она же сестра, – сказала Мишка, смутно понимая, что каждый благополучный день в школе и каждый тихий вечер дома для нее все равно что прозрачный кирпичик в ее собственной волшебной стене. И надо стараться, чтоб стена эта скорей становилась повыше.

Потому что по ночам, если проснешься – страшно. Она одна с младшими, и как их защитить, если что?


Отец приезжал несколько раз. В будние дни молча съедал Мишкин суп, менял белье и рубашки в сумке на чистые, отсыпался, а когда Мишка и Катька возвращались из школы, на кухонном столе лежала красная бумажка. Можно было разок сходить в кино, но потом аккуратно тратить деньги только на еду. Ну, еще разок, вместо кино, купили Катьке белую блузку в школу: ее заставили участвовать в конкурсе стихов наизусть, а старую блузку Мишка нечаянно постирала вместе с джинсами – и она стала не голубая, а противно серая. За конкурс Катьке дали грамоту, «Третье место», но показывать ее было некому, а потом Митька изрисовал ее с другой стороны какими-то волосатыми червяками и собаками. Собаки у него получались симпатичными и грустными.

Он, вообще-то, был хорошим парнем, добрым, и его любили все. Приехавший на выходные отец, увидев Митьку, оживлялся, хватал его на руки, а предатель Митька вис у него на шее и тарахтел ему в уши про всякую детскую ерунду. Отец забирал его, через раз прихватывал и глухо молчащую Катьку и вел их в цирк или аквапарк, звал и Мишку, но она мотала головой. Отец и не настаивал:

– Ну и правильно, сиди уроки учи, двоечница. Может, даже что-то выучишь. Да на обед свари хоть картошки.

Иногда Катька приносила Мишке из этих походов остывший гамбургер или половинку шоколадки. В общем, Мишка была рада приезду отца, потому что мама давала совсем мало денег; а еще отцу был рад Митька – за Митькину радость она была готова вынести что угодно. Катька отца терпела кое-как, боялась, но он покупал мороженое-пирожное, ну и сам по себе цирк – это круто, и она устоять не могла, несмотря на все обиды и страхи. А Мишка с отцом старалась не разговаривать: и чтоб не разозлить нечаянно, и чтоб не расспрашивал про мать, и чтоб не подумал, что она простила за распад семьи или за лето. И матери про отца говорила кратко: «Да, приезжал, купил Митьке ботинки на весну».

Глава вторая

Ангелы рядом

1

Из-за волшебной стены проще было смотреть на людей. Потому что им никак Мишку не достать, не обидеть, чего бы они там ни верещали. Они – там. Не с ней. Вот и хорошо.

Она только не понимала: а Митька и Катька тут с ней за стеной или все-таки снаружи? Наверное, они какие-то проникающие. Иногда они тут, милые и родные, такие тепленькие, привычные, возятся рядом, едят макароны, которые она сварила, подлизываются; а купать маленького Митьку, заворачивать в полотенце и одевать затем в пижамку и укладывать, сонного, – все равно что в куклы играть, такая радость. А потом мама его на всю рабочую неделю забирает, можно отдохнуть.

Но вот от Катьки некуда деться. Всегда вместе. Смутно Мишка помнила время, когда Катька еще не родилась, – и как же это было хорошо! Родители как добрые великан и великанша. Папа носил на руках, мама была мягкая и большая, как полное ласки облако. Утром по выходным можно было прийти к ним и играть в «три медведя»: папа – большой медведь, мама – медведица, а Мишка – их самый любимый маленький медвежонок.