Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена (сборник)
Молоток оказался обычным: из никеля, с ручкой из эбенового дерева – такие продаются во всех хозяйственных магазинах. Но де Гранден набросился на него как голодный кот на мышь.
«Да это замечательно, превосходно!» – мурлыкал он, заматывая орудие в несколько слоев бумаги и аккуратно убирая его в карман своего большого пальто.
– Троубридж, друг мой, – он одарил меня одной из своих загадочных улыбок, – навестите милую мадам Киннэн. А у меня важные дела в другом месте. Если я возвращусь к обеду, прошу вашего любезного повара сделать тот восхитительный яблочный пирог. Если же я не успею… – Его голубые глазки холодно блеснули. – Я съем этот пирог на завтрак, как правильный янки!
Обед был давно закончен, и требуемый яблочный пирог отдыхал на полке в кладовой в течение нескольких часов, и тут из такси появился, как черт из табакерки, де Гранден, накручивая напомаженные кончики своих светлых усиков, подергивающихся, как у охотящегося кота.
– Быстрей, быстрей, друг мой Троубридж! – скомандовал он, положив большой бумажный пакет на рабочий стол. – К телефону! Позвоните мсье Ричардсу, этому богачу, что великодушно предоставил мне сорок восемь часов для возвращения его похищенных сокровищ, и мсье Киннэну, чья драгоценная чаша marquis de Lafayette была украдена – вызовите их обоих и предложите им приехать сюда сейчас же, сию минуту, немедленно! Mordieu! – Он вышагивал по комнате пружинистым шагом. – Жюль де Гранден, он – хитер и умен! Безусловно, нет такой задачи, с которой он не справился бы!
– К чему эта дьявольская спешка? – спросил я, позвонив Ричардсу.
– Non, non, – он не стал отвечать, зажег сигарету и отшвырнул ее, так и не сумев прикурить. – Подождите, прошу вас, пока не приедут остальные! И тогда вы оцените мой невероятный ум!
Через полчаса перед моими дверями стоял лимузин Ричардса, столь же внушительный и фешенебельный, как и его владелец, и скромный седан Киннэна. Крайне заинтригованный сержант Костелло, скрывая свои эмоции под маской профессионального полицейского, вошел в мой дом по пятам Киннэна.
– Что за чушь, Троубридж? – спросил мистер Ричардс. – Почему вы не приехали ко мне, а вытащили меня так поздно?
– Фу-ты, ну-ты, мсье, – прервал его де Гранден со скоростью фырчанья мотора маленькой моторной лодки. – Фу-ты, ну-ты, разве небольшая поездка не стоит этого?
Из коричневой оберточной бумаги он достал бархатный футляр и эффектно раскрыл его, продемонстрировав груду сверкающих драгоценных камней.
– Это, насколько мы понимаем, собственность мадам, вашей жены?
– Святые угодники! – задохнулся Ричардс при виде драгоценностей. – Как вы нашли их?
– Просто, мсье, – француз ловко выхватил драгоценности у Ричардса. – И у меня еще есть это! – из другого свертка он достал пачку ценных бумаг. – Кажется, вы сказали, их ценность около двадцати тысяч долларов? Согласно моему подсчету, здесь на двадцать одну тысячу. Мсье Киннэн, – обратился он к другому посетителю. – Позвольте вам вернуть чашу мсье le marquis de Lafayette!
Чаша Лафайета была должным образом извлечена из другого пакета и вручена его владельцу.
– А теперь… – де Гранден с видом фокусника, собирающегося извлечь из шляпы кролика, поднял продолговатую картонную коробку, похожую на обувную. – Прошу быть внимательными! Regardez, s’il vous plaît! Не это ли, джентльмены, вы видели у себя дома?
Он снял крышку с коробки, и перед нами предстала лежащая на ложе из тонкой бумаги превосходно сработанная красивая рука. Длинные миндалевидные ногти были тонкими и изящными, а узкое запястье цвета лепестков французской розы радовало взор. Только смазка коллодия указывала на то, что это не было произведением искусства, что в этих пальцах когда-то пульсировала жизнь.
– Это она? – повторил он, переведя взгляд с прекрасной руки на Ричардса и Киннэна. Каждый молча кивнул, но не смог говорить, будто вид этой жуткой, безжизненной вещи наложил печать молчания на их уста.
– Très bon, – кивнул он энергично. – Теперь следите за моими рассуждениями, пожалуйста. Когда мсье Киннэн поведал нам о молотке, разбившем окно, я решил, что мой путь по поимке бестелесного вора должен лежать от ручки этого молотка. Pourquoi? Потому, что рука, пугающая до смерти больных леди и разбивающая стекла, должна являться чем-то из следующих трех. Первое, – он загнул палец, – она может быть неким механическим устройством. В этом случае я не найду отпечатков. Второе: это может оказаться призрачной рукой когда-то живущего человека. В таком случае, снова, одно из двух: это просто рука призрака, или возвращенная к жизни плоть мертвеца. В третьих: эта рука кого-то, кто может сделать остальную часть тела невидимой.
Теперь, если это – рука призрака, или истинный призрак или рука мертвеца, она должна походить на другие руки, у которых на пальцах есть выступы и впадины, петли и завитки, которые могут быть выявлены и признаны экспертами по отпечаткам. Если же это человек, неведомым нам образом умеющий делать тело невидимым, то он также должен оставить отпечатки пальцев. Hein?
Что ж, Жюль де Гранден (сказал я себе), вполне вероятно, что человека, крадущего драгоценности, ценные бумаги и чашу мсье le marquis de Lafayette, уже раньше ловили и снимали отпечатки пальцев. Parbleu (отвечаю я себе), это может быть так, Жюль де Гранден!
Я беру этот молоток из дома господина Киннэна и иду с ним в полицейское управление.
«Мсье le Préfet[69], – говорю я комиссару, – прикажите вашим экспертам исследовать сей молоток и потом любезно сообщить мне об обнаруженных на нем отпечатках!»
Bien. Этот комиссар – любезный джентльмен, и он выполняет мою просьбу. В назначенное время я получаю отчет. На ручке молотка имеется ручной автограф некой Кэтрин О’Брайен, известной полиции как Кэтрин Левой, а также как Кэтрин Данстан. У полиции есть на нее dossiere[70]. Она занималась воровством в магазинах, шантажом, подделкой документов, и была партнером некоего профессора Мистерио, театрального гипнотизера. Действительно, как мне сообщили, она была замужем за этим à l’Italienne[71] профессором, путешествовала с ним по стране, иногда участвуя в представлениях, иногда балуясь кражами, в том числе и карманными.
Приблизительно год назад, в то время как они с профессором давали представление в Кони-Айленде, эта леди умерла. Ее партнер устроил ей замечательные похороны. Но церемония омрачилась одним несчастным инцидентом: пока ее тело находилось в морге, какой-то злодей пробрался туда через окно и украл одну из ее рук! В мертвой ночи он отрезал от прекрасного тела злодейки руку, так часто кравшую чужую собственность. Полиция не смогла обнаружить ни его, ни руку.
Между тем этот профессор Мистерио, что был ее партнером, удалился от дел и живет теперь на скопленные деньги в Нью-Джерси.
«Нью-Джерси, Нью-Джерси… – сказал я себе, услышав это. – Так ведь здесь – Нью-Джерси!»
Мы с добрейшим сержантом Костелло предпринимаем расследование. Узнаем, что этот ci-devant[72] профессор живет на Андовер-роуд, где ничего не делает для получения средств к существованию, кроме того, что дымит трубкой и пьет виски. «Ну, давайте брать его», – говорит мне сержант.
Пока мы едем в дом профессора, я размышляю. Гипноз есть внушение, а внушение – такая вещь, которая не умирает. Если эта умершая женщина была приучена повиноваться умственным командам профессора Мистерио, – а она подчинялась ему всеми частями тела, – почему же эта привычка повиноваться не должна сохраниться? Друг мой Троубридж, вы врач, и вы повидали человеческую смерть. Вы знаете, что внезапно убитый человек остается таким же, как и в жизни?
Я кивнул.
– Отлично. Я спросил себя: разве не возможно, что рука, так часто подчинявшаяся этому профессору, сможет выполнять его приказы после смерти? Mon Dieu, идея нова, но не невозможна! Не на это ли прекрасно намекнул мсье По в своем рассказе об умирающем человеке, остававшимся в живых потому, что был загипнотизирован? Несомненно!
Итак, мы добираемся до дома профессора, Костелло направляет свой пистолет на джентльмена и объявляет: «Вы арестованы!» Тем временем, я обыскиваю дом, нахожу драгоценности и ценные бумаги мсье Ричардса, а также чашу мсье le marquis de Lafayette. Кроме этого, я нахожу многое, включая и эту руку мертвой женщины, но не окончательно мертвую. Dieu de Dieu! Когда я собираюсь забрать ее, она нападает на меня как живое существо, и Костелло угрожает профессору ударом кулаком в нос, если тот не утихомирит руку. И она повинуется его голосу! Mordieu, когда я увидел это, я весь покрылся гусиной кожей!
– Чушь! – выпалил Ричардс. – Я не знаю, что там за фокус-покус с этой движущейся рукой! Но если вы ждете, что я поверю подобной ерунде, я скажу вам в ответ, что у вас свиное ухо! Не удивлюсь, если вы с этим профессором Как-Там-Его-Зовут в сговоре и свалили на него всю ответственность!
Я был ошеломлен. Тщеславие де Грандена было так же велико, как и его способности. И хотя в обычных обстоятельствах он был нежен как женщина, он был как женщина способен и к внезапным злобным вспышкам. И тогда его отношение к человеческой жизни стоило не больше, чем беспокойство за назойливую муху.
Маленький француз повернулся ко мне: его лицо было бледным как у мертвеца, желваки на скулах играли.
– Друг мой Троубридж, вы будете представлять мои интересы, конечно? – спросил он хрипло. – Вы будете… ха!
Верхняя часть обувной коробки приподнялась, как крышка кипящего чайника, и мой друг, вскрикнув, быстро пригнулся, почти упав на пол, чтобы увернуться от какого-то белого предмета, устремившегося к его лицу. Доля секунды промедления – и тонкая рука, вылетевшая из коробки, словно пущенная из арбалета, настигла бы де Грандена. Растопыренные изящные пальцы промчались в дюйме от его лица и, словно ястреб, впились в жирную шею Уиллиса Ричардса.
«А… ульп!» Ошарашенный финансист откинулся назад, тщетно пытаясь разжать эти длинные сильные пальцы. «О… Боже… она душит меня…»
Костелло подскочил к нему и изо всех сил пытался оторвать вцепившуюся мертвой хваткой руку и надеть на нее наручник.
– Non, non, – вскричал де Гранден, – не так, сержант! Так бесполезно!
Схватив мою сумку с инструментом, он вынул нож для вскрытия трупов и нанес удар из-за плеча огромного детектива. В следующий миг со скоростью и точностью опытного хирурга он отрезал мертвые бледные пальцы, и освободил шею Ричардса.
– C’est compl ète[73], – с легкостью возвестил де Гранден, закончив ужасную работу. – Пожалуйста, друг мой Троубридж, укрепляющее и антисептик для ран – пальцы могли быть не стерильными!
Развернувшись, он выхватил телефон и набрал полицейское управление.
– Алло, мсье le Geôlier[74], – начал мой друг, дозвонившись. – У вас в заключении находится некто профессор Мистерио? Конечно, он задержан по подозрению… Что вы говорите? По открытому обвинению? Как он, что он делает? – И после паузы: – Ах вот как? Я так и думал. Большое спасибо, мсье!
Он положил трубку на месте и обратился к нам:
– Друзья мои, профессора больше нет. Две минуты тому назад они услышали его крик: «Кейти, убей француза! Я приказываю: убей его!» и, вбежав к нему, обнаружили Мистерио повесившимся на дверях и мертвым, как сельдь. Eh bien, – он встряхнулся как спаниель, появляющийся из воды. – Для меня было удачей увидеть, как крышка коробки поднимается, повинуясь последней команде умирающего хозяина. Пока кто-нибудь из вас догадался бы о ноже, она задушила бы меня. Случись так, я бы не скоро мог быть полезен мсье Ричардсу.
Все еще багровый, но восстановивший благодаря моим заботам самообладание, мистер Ричардс сел на стул.
– Как только вы вернете мне мою собственность, я покину этот чертов дом, – грубо заявил он, протягивая руки к драгоценностям и ценным бумагам, оставленным де Гранденом на столе.
– Конечно, мсье, – согласился француз. – Но сначала вы поступите по закону, n’est-ce-pas? За возвращение вашей собственности вы предложили награду в пять тысяч долларов. Будьте так добры, выпишите два чека: половину сержанту Костелло, половину мне.
– Да я скорее повешусь, чем поступлю так! – возразил Ричардс. – С чего бы это мне выкупать мою собственность?
Сержант Костелло грузно поднялся на ноги и собрал пакеты с имуществом мистера Ричардса в свои огромные руки.
– Закон есть закон, – решительно объявил он. – Это будет арестовано до тех пор, пока не будет вознаграждения, сэр.
– Хорошо, хорошо, – согласился Ричардс, доставая чековую книжку. – Я заплачу, но это – самый дьявольский грабеж, который я когда-либо видел.
– Гммм… – прорычал Костелло, когда дверь захлопнулась за банкиром. – Если я когда-нибудь поймаю эту птицу за парковку в неположенном месте или за превышение скорости, тогда он увидит настоящее ограбление! Каждая новая повестка заставит его плакать в подушку!
– Tenez, друзья мои, не будем больше думать об этой свинье, – сказал де Гранден. – Во Франции человека, так оскорбившего меня, я должен был бы вызвать на дуэль. Но к чему? Это пуф! Золото – кровь его жизни. Я причинил ему боль намного больше, забрав вознаграждение, чем проколов его толстую кожу дюжину раз. Тем временем, друг мой Троубридж, – он улыбнулся, и его голубые глаза просияли, – в кладовке нас ждет восхитительный яблочный пирог, приготовленный вашим любезным поваром. Сержант, господин Киннэн, неужели вы не присоединитесь к нам? Кусок яблочного пирога и кружка холодного пива – morbleu, это достойно императорского пира!
Дом ужаса
– Morbleu, друг мой Троубридж, осторожнее! – предостерег меня де Гранден, когда мой автомобиль едва не въехал в заполненную до краев водой придорожную канаву. Я резко вывернул руль и тихо выругался себе под нос, наклоняясь вперед и тщетно пытаясь что-нибудь увидеть сквозь плотную завесу дождя.
– Бессмысленно, старина, – признался я, оборачиваясь к моему компаньону. – Мы заблудились, вот и всё!
– Ха, – хмыкнул он. – Вы только сейчас это обнаружили, друг мой? Parbleu, я знаю об этом уже полчаса.
На маленькой скорости мы ползли по бетонному шоссе, и я всматривался сквозь залитое потоками дождя ветровое стекло, пытаясь отыскать знакомые ориентиры, но ничего, кроме мокрой и непроницаемой темноты, не встретилось моему взгляду.
Два часа тому назад, в бурный вечер 192… года, ответив на настойчивый телефонный вызов, мы покинули мой безопасный уютный кабинет, чтобы ввести антитоксин ребенку итальянского рабочего, задыхающемуся от дифтерии в рабочем бараке нового отделения железной дороги. Я решил сократить путь вокруг железной дороги, но холод, проливной дождь и стигийская тьма ночи обманули меня. И в течение полутора часов я пробирался по незнакомым путям словно потерянный ребенок, заблудившийся в лесу.
– Grace à Dieu! – воскликнул де Гранден, хватая меня за руку своими небольшими, но сильными пальцами. – Свет, смотрите, там горит свет! Давайте пойдем туда! Даже самая жалкая лачуга будет спасением под этим злодейским дождем!
Я посмотрел – и увидел сквозь завесу дождя приблизительно в двухстах ярдах от нас слабо мерцающий огонек.
– Ладно, – согласился я, поднимаясь. – Мы уже потеряли столько времени, что ничего не сможем сделать для ребенка Виванти. Как знать, возможно, здесь нам укажут нужную дорогу.
Ступая по лужам, напоминающим миниатюрные озера, под ветром и дождем, преодолевая невидимые препятствия, мы, наконец, дотащились до большого краснокирпичного дома с внушительным подъездом из белых колонн. Свет струился через фрамугу белой двери и сквозь два высоких окна по бокам.
– Parbleu, этот дом послан нам судьбой, – прокомментировал де Гранден, поднялся на крыльцо и энергично застучал в дверь полированным латунным молоточком.
Я наморщил лоб в раздумье, пока он колотил молоточком второй раз.
– Странно, я не могу вспомнить это место, – пробормотал я. – Я думал, что знаю каждое здание в округе в пределах тридцати миль, но это – новое…
– Ah bah! – прервал меня де Гранден. – Вечно вы норовите добавить немного занудства в бочку с медом, друг мой Троубридж. Сначала вы вздумали потеряться посреди этой sacré бури с дождем. А когда я, Жюль де Гранден, нахожу нам прибежище, вы теряете время, удивляясь, что не знаете этого места. Morbleu, боюсь, если я не присмотрю за вами, вы еще и откажетесь от этого дома только потому, что не представлены его хозяину.
– Но я должен знать это место, де Гранден! – возразил я. – Это, конечно, недостаточно для того…
Мое выступление было прекращено резким щелчком замка, и большая белая дверь распахнулась перед нами.
Мы шагнули через порог, снимая промокшие шляпы и собираясь обратиться к человеку, открывшему дверь.
– Но… – начал было я и остановился с открытым от удивления ртом.
– Клянусь синими человечками… – пробормотал Жюль де Гранден и с удивлением уставился на меня.
Насколько можно было видеть, мы были одни во внушительном зале особняка. Прямо перед нами простирался коридор, ведущий к холлу площадью около сорока футов, паркет которого был покрыт разноцветными восточными коврами. Белые, обшитые панелями стены высотой футов в восемнадцать, украшенные портретами каких-то выглядящих весьма солидно людей, поднимались к потолку, который был расписан красивыми фресками. В дальнем конце холла находилась изящно изогнутая лестница, ведущая на второй этаж. Свечи в хрустальных подсвечниках освещали это огромное помещение; гостеприимный жар от дров, горящих в облицованном белым мрамором камине, создавал атмосферу домашнего уюта – но не было никаких признаков или следов, ни человека, ни домашнего животного.
Щелк! Тяжелая дверь позади нас тихо затворилась на хорошо смазанных петлях и крепко заперлась на автоматический замок.
– Чтоб я умер! – бормотал де Гранден, нажимая на посеребренную дверную ручку и энергично ее дергая. – Par la moustache du diable, друг мой Троубридж, она заперта! Быть может, и правда, было бы лучше остаться под проливным дождем!
– Ничуть, уверяю вас, мой дорогой сэр! – раздался глубокий низкий голос с лестницы. – Ваше прибытие – не иначе как чудо, джентльмены!
К нам приближался, тяжело опираясь на трость, седой и необычайно благообразный человек, облаченный в пижаму и халат, ночной колпак из цветного шелка и мягчайшие марокканские шлепанцы.
– Вы – врач, сэр? – спросил он, глядя вопросительно на медицинский саквояж в моей руке.
– Да, – ответил я. – Доктор Сэмюэль Троубридж из Харрисонвилля. А это – доктор Жюль де Гранден из Парижа, мой гость.
– Ах! – воскликнул наш хозяин. – Я очень, очень рад приветствовать вас в Марстон-холле, джентльмены! Так случилось, что одна… э… что моя дочь занемогла… И я не мог вызвать врача для нее из-за моей немощи и отсутствия телефона. Могу ли я злоупотребить вашим милосердием и попросить вас осмотреть мое бедное дитя? Я был бы так рад видеть вас моими гостями на эту ночь! Вы не снимите ваши пальто? – он с надеждой остановился. – Ах, благодарю вас!
Мы скинули промокшие пальто и бросили их на спинку стула.
– Сюда, пожалуйста!
Мы проследовали за ним по широкой лестнице и коридору и очутились в комнате, обставленной со вкусом, где на кровати, обложенная грудой крошечных подушек, лежала девушка лет пятнадцати.
– Анабель, Анабель, любимая, здесь два доктора, чтобы осмотреть тебя, – мягко произнес пожилой джентльмен.
Девушка устало и сердито качнула красивой головой, всхлипнула – и более никак не отреагировала на наше присутствие.
– Мсье, пожалуйста, скажите, каковы симптомы? – спросил де Гранден, закатывая манжеты и готовясь приступить к осмотру.
– Сон, – отвечал наш хозяин. – Она просто спит. Некоторое время назад она переболела инфлюэнцей; в последнее время она много дремлет, и я не могу ее добудиться. Боюсь, что она, быть может, заболела сонной болезнью, сэр. Мне говорили, что это иногда следует за инфлюэнцей.
– Гм… – де Гранден быстро провел гибкими пальцами за ушами девушки, пробежал вдоль шеи по яремной вене, а затем поднял на меня озадаченный взгляд и спросил: – Друг мой Троубридж, у вас в саквояже найдутся настойка опия и аконит?
– Есть аконит и немного морфия, – отвечал я, – но никакого опия.
– Неважно, – он нетерпеливо махнул рукой, залез в саквояж и извлек две маленьких склянки. – Это тоже подойдет. Немного воды, если можно, мсье! – обратился он к отцу, держа в руках склянки.
– Но, де Гранден… – начал было я, и тут же получил резкий удар его изящной ноги, обутой в тяжелый ботинок, по щиколотке. – …вы думаете, это – надлежащее лечение? – я неубедительно закончил фразу.
– О, mais oui, несомненно, – отвечал он. – Ничего другого не надо и желать в этом случае. Воды, пожалуйста, мсье! – повторил он, снова обращаясь к отцу.
Я уставился на него с плохо скрытым изумлением. Он извлек пилюли из каждой бутылки, быстро растер их в порошок, а в это время пожилой джентльмен наполнял стакан водой из фарфорового кувшина, стоявшего на умывальнике, покрытом ситцем, в углу комнаты. Де Гранден прекрасно ориентировался в моем медицинском саквояже и знал, что склянки не подписаны, а пронумерованы. Я видел, что он специально пропустил морфий и аконит и выбрал две склянки с простыми пилюлями из сахара и молока. Что он задумал, я понятия не имел. Оставалось только наблюдать, как мой друг отмерил четыре чайных ложки воды, растворил порошок и влил мнимое лекарство в горло спящей девушки.
– Хорошо, – объявил де Гранден, тщательно ополаскивая стакан. – Она будет отдыхать до утра, мсье. На рассвете мы определим дальнейшее лечение. А теперь, с вашего позволения, мы удалимся.
Он вежливо поклонился владельцу дома, тот ответил тем же и отвел нас в роскошно меблированную комнату в другом конце коридора.
– Послушайте, де Гранден, – воскликнул я, как только наш хозяин, пожелав нам спокойной ночи, закрыл за собой дверь, – что это за идея дать ребенку никчемное лекарство?..
– Ш-ш-ш! – прошипел он. – Эта юная девушка больна энцефалитом не больше, чем мы с вами, mon ami. Нет ни характерной опухлости лица и шеи, ни отвердения яремной вены. Температура тела немного повышена, это верно, но в ее дыхании я почувствовал запах хлоралгидрата[75]. По всему ясно, хорошо ли, плохо ли, – она под наркотиком. И я подумал, что лучше было притвориться дурачком и сделать вид, что я поверил его словам. Pardieu, дурак, знающий, что он не дурак, имеет огромное преимущество перед дураком, который ему поверил, друг мой!
– Но…
– Никаких «но», друг мой Троубридж! Вспомните, как дверь этого дома отворилась без всякого нажатия, вспомните, как она закрылась за нами тем же образом – и обдумайте это, если желаете.
Мягко ступая, он пересек комнату, потянул в сторону ситцевые занавески на окне и легонько постучал по оконной раме с толстыми стеклами. «Regardez-vous», – промолвил он, постучав еще раз.
Как и все остальные окна, что я видел в этом доме, это окно было створчатое, перегородки сделаны наподобие решетки. Повинуясь де Грандену, я опробовал их и обнаружил, что они не деревянные, а металлические, прочно сваренные. К моему удивлению, оказалось, что и оконные защелки оказались обманками, металлическими конструкциями, накрепко вделанными в каменные подоконники. Таким образом, мы оказались словно заключенными в государственную тюрьму.
– Двери… – начал было я, но он только покачал головой.
Повинуясь его жесту, я подошел к дверям и нажал на ручку. Она поддалась, но замок не щелкнул – дверь была плотно закреплена, словно на болтах.
– По… по… чему? – глупо спросил я. – Что все это значит, де Гранден?
– Je ne sais quoi[76], – ответил он, пожимая плечами. – Знаю только одно: мне не нравится этот дом, друг мой Троубридж! Я…
Сквозь стук дождя по стеклам и завывание ветра во фронтонах прорезался крик ужаса, превосходящий все адские муки души и тела.
– Cordieu! – он вскинул голову как собака, почуявшая издалека запах зверя. – Вы тоже слышали это, друг мой Троубридж?
– Конечно, – отвечал я, вобрав каждым нервом моего тела ужасный крик.
– Pardieu, теперь этот дом мне нравится еще меньше, – повторил он. – Давайте-ка придвинем этот шкаф к нашей двери. Я думаю, будет спокойнее спать за баррикадой!
Мы заблокировали двери, и вскоре я крепко заснул.
– Троубридж, Троубридж, друг мой, – де Гранден двинул острым локтем в мои ребра. – Просыпайтесь, умоляю вас. Именем зеленой козы, вы лежите как мертвый, но при этом отвратительно храпите!
– А? – ответил я сквозь сон, глубже зарываясь в постель. Несмотря на треволнения ночи, я сладко предавался сну, так как жутко устал.