Всплывает картина памяти… И мы в качестве старых комедиантов потрошим серебряные гарнитуры, банки и клубы… В ту ночь, когда мы уходим, на вас вешают Дело Нова… Мне как-то не по себе… Что-то убирается в прачечной, и моя плоть это чует…
Но Джон говорит:
– Днем после дельца копы вечно страху нагоняют… Обычное дело после грабежа…
Мы ни при чем, обчищаем себе карманы… Но один раз все идет наперекосяк… шоу-бизнес… Мы никак не можем отыскать поэтов и разглаживаем редкие кадры, а плоть не действует… Вот мы и остались без связи, точно севшие на мель идиоты… По-моему, нам подложила свинью собственная хворь… Они нас взяли… Старые мумии на поезде с джанковым топливом… Нагрянула тающая плоть в аквалангах… Во всю глотку ору с подъемного крана…
– Эй, наших бьют!
Вспыхивают три серебристые цифры… А про мадридские улицы-то я и забыл… И, ясное дело, подкачиваю ему немного воздуха, а он сказал:
– Que tal, Henrique?
Я стою и качаю ему воздух в невидимую дверь… Врываемся мы в городишко, и тут же сексуально возбуждающая мазь…
– Док очумел тут, Джон… Что-то не так… Слишком много испанского.
– Что? Это – зеленое море? Зеленый театр?..
Так что мы потрошим простаков и в качестве старых комедиантов арендуем домик… И смываем с этого прохладного чистого китайского героина налет шоу-бизнеса… А Джон приступает к полноценному зеленому ритуалу и устраивает волокнистый серый амфитеатр в старой репе… А про тяжелое синее безмолвие-то я и забыл… Угольный Малыш прибегает к помощи холодного жидкого металла и бежит подкачивать ему немного воздуха в голубой дымке испарившихся киношлемов… Металлическим джанки не подфартило… Ребятишки пересеклись с Полицией Нова… Мы всего лишь поток пыли с размагниченных моделей… Шоу-бизнес… Календарь в веймарских юношах… Поблекшие поэты в безмолвном амфитеатре… В этом воздухе исчезла его тюрьма… Щелкаем Сент-Луис под гонимой ветром сажей… Вот я и думаю: может, я был в старой клинике… Неподалеку от Восточного Сент-Луиса… За пару зелененьких в неделю краше не бывает… А про «Мамашу»-то я и забыл… А вы бы?.. Док Бенвей и Угольный Малыш устраивают в Далласе заварушку, и все из-за этого насоса – очумели от эфира и подмешали киношлемы…
– Он ушел через весь город, и тут же позади магнитофоны с его голосом, Джон… Что-то не так… Могу я задать бесцветный вопрос???
– Порядок… Главное – у меня есть тишина… Словесная пыль оседает три тысячи лет сквозь старый голубой календарь…
– Уильям, no me hagas caso[3 - Это не мое дело (исп.).]… Люди, которые сказали мне, что я могу на тебя настучать, сами раскалываются как миленькие… – сказал Уильяму «Прощай» и «Если не зевать», а я услыхал, как он врывается в этот городишко, и тут же захлопнул дверь, когда увидел Джона… Что-то не так… Невидимый гостиничный номер, только и всего… У меня был только нож, а он сказал:
– Ну и жарища – это Легавые Нова прорвались сквозь швы… Словно три тысячи лет в раскаленных клешнях у окна…
А ми-истер Уильям в Тетуане и говорит:
– У меня есть штуковина, безопасная и жутко хитроумная… Эти бесцветные листы – и есть воздушный насос, а я вижу плоть, только когда она приобретает цвет… Написанное содержит некую идею, которая движет всякой плотью…
А я сказал:
– Уильям, tu es loco[4 - Ты сумасшедший (исп.).]… Врубил реверс… No me hagas, пока ты ждешь…
Кухонный нож в сердце… Чует… Ушел… Врубил реверс… Место бесполезное… No bueno… Он упаковывает caso… Уильям, tu hagas вчерашний вызов… Эти бесцветные листы пусты… Можете искать где угодно… Бесполезно… No bueno… Adis, ми-истер Уильям…
Мошенничество с рыбным ядом
Ездил я с компанией «Достоинство инкорпорейтед» и с участием шайки «покупателей» проверял продавцов на предмет воровства… Там были две пизды средних лет, у одной была чау-чау, которая скулила и тявкала в коконе из черных свитеров, и еще Боб Шефер, Главарь Шайки – американский фашист с рузвельтовскими шуточками… Дело происходит в Айове, по автомобильному радио передают одну вещицу: «Весной в ограде застряла старая свинья»… А Шефер говорит: «Бог ты мой, будто и не уезжали из захолустья». Той ночью остановились в Плезантвиле, покрышки наши спустили, а во время войны у нас не было на этот случай шинного пайка… А Боб напился и в придорожной закусочной у реки показал местным жителям свою бляху… А я наткнулся на Матроса под пальмой в кадке, в вестибюле… Мы охмуряли местных коновалов с помощью «мошенничества с рыбным ядом»… «У меня есть ядовитые рыбы, док, их привезли из Южной Америки в цистерне, я ихтиолог, а после того, как меня ужалила эта гнусная кандиру… Точно кровь подожгли, а то как же! Вот, доктор, опять начинается…» А Матрос разыгрывает свою сцену Раскаленной Добела Агонии и гоняется за доктором по всему кабинету, точно реактивный паяльник. Он-то своего не упустит… Но коновалов обобрал подчистую… И вот, когда мы с Бобом, как говорят эти старые пизды, «схватили добычу» и арестовали одного угрюмого приказчика, по локоть запустившего руку в карман фирмы, то принялись по очереди разыгрывать крутого копа и копа-мошенника… А мне попадается один плезантвильский коновал, и я ему говорю, что подхватил венерианский вирус и того и гляди растворюсь в ядовитых соках и ассимилирую прохожих, если не буду принимать свое лекарство, причем регулярно… Словом, попадается мне этот старый хрыч – воняет, как навозная куча, потихоньку выделяющая пар, и рычит на меня:
– С вами-то что стряслось?
– Венерианская Шелудивость, доктор.
– Послушайте, молодой человек, я слишком ценю своё время…
– Доктор, неужели вы откажете больному в неотложной помощи?
Хоть и старое дерьмо, но добрый… Вышел я в отрубе…
– У него была только одна доза, Матрос.
– Да ты нагрузился… Ты ассимилировал коновала… Бросил меня на ломках…
– Да. Он был старый и непробиваемый, но не такой уж и непробиваемый для Едких Ферментов Вкрадчивости.
Матрос иссяк, а аптека закрывалась, вот я и испугался, что его плотское возбуждение помешает моим лечебным процедурам… Следующий коновал на одной стороне выписал пару бочек эротогенной кислоты, а на другой – Печи Нагасаки… И мы отключились под каучуковыми деревьями, вытянув ноги на длинную красную ковровую дорожку, обратной связью уходящую в 1910 год… Назавтра мы были не прочь купить это и в аптеке… Или запастись в китайской прачечной черным дымом… который заносится ветром в душные пансионы, тотализаторные залы и перечные забегаловки… Рухнул на унылую плоть, ничтожную и напыщенную, в театральном пансионе, дряхлый актеришка укрепляет жгут и пронзает вену, словно Клеопатра ядовитым гадом… Пробираемся назад мимо серых невозмутимых мелких жуликов… призраков пьяного сна, шарящих по карманам алкашей… Пустые карманы в истертом металле рассветной подземки…
Я очнулся в вестибюле отеля – запах тяжелый и устойчивый, – держа чужое тело в форме кожаного кресла… Я был болен, но не на ломках… Это была тяга к черному дыму… Матрос еще спал, редкие усики его молодили… Я разбудил его, и он огляделся с неторопливой гидравлической сдержанностью, глаза бесстрастные, непроницаемые…
– Выйдем на улицу… Я иссяк…
Я увидел, что и впрямь совсем иссяк, когда остановился перед зеркальной стеной вправить узел галстука в накрахмаленный воротничок… По соседству было полно перечных забегаловок и дешевых салунов с бесплатным завтраком и грузными невозмутимыми буфетчиками, мурлыкающими «Шестнадцатилетнюю милашку»… Я шел без всяких мыслей, точно понукаемая лошадь, и добрался до Китайской Прачечной, что возле Массажного Салона Клары… Мы проникли внутрь, а узкоглазый у входа судорожно мигнул и снова принялся гладить манишку… Мы миновали дверь и занавеску, и черный дым заставил наши легкие отплясывать Джанки-Джигу, потом мы запаслись джанковым терпением, а китаец приготовил нам таблетки и вручил трубку… После шести трубок мы курим уже не торопясь и заказываем чайк, узкоглазый малыш выходит его заварить, и в моей глотке вылупляются слова, словно там уже сделана запись, и я читал их задом наперед… «Чтение с губ» – так называем мы это в отрасли, единственный способ сориентироваться, когда находишься в Риме…
– Я проверил этого козла-полицейского… Каждую ночь, в 2.20, он приходит в «Максорли» и принуждает местного педераста разыгрывать этот чудовищный спектакль на собственной персоне… Так регулярно, хоть часы сверяй: «Нет… Нет… Больше не могу… Хлюп… Хлюп… Хлюп».
– Значит, у нас есть по крайней мере двадцать минут, чтобы влезть и вылезти в боковое окно, а ровно через восемь часов мы будем в Сент-Луисе, и только тогда они спохватятся… По дороге навестим Семью…
Всплывают картины памяти… Голубой Мальчик и все тяжелые серебряные гарнитуры, банки и клубы… Мрачный холодный взгляд манипулирует стальными и нефтяными акциями… В Сент-Луисе у меня богатая семья… Дело было назначено на ту ночь… Когда мы уходили, я облапал японочку, убиравшую в прачечной, моя плоть поползла под джанком, и я договорился вечерком с ней встретиться… Недурно перед дельцем заняться сексом… После грабежа может произойти сексуальное перенапряжение влажного сна, особенно если все идет наперекосяк… (Как-то в Пеории мы с Матросом грабили аптеку и никак не могли подобрать отмычку к шкафчику с наркотой – а фонарик погас, да еще и козел этот рыщет поблизости, и поплыли мы по Сексуальному Течению, глупо хихикая, точно севшие на мель идиоты… Ну а копы гнусно радуются нашей хвори, они нас взяли и отвезли на вокзал, и мы садимся в поезд, дрожа и пылая без джанкового топлива, и вагон постепенно пропитывается теплыми растительными запахами тающей плоти и мочи… Никто не мог смотреть, как мы испаряемся, точно две навозные кучи…) Я пробудился от чуткого сна на ломках, когда вошла японочка… В голове у меня вспыхнули три серебристые цифры… Я вышел на мадридские улицы и выиграл в футбольном тотализаторе… Почувствовал латиноамериканскую душу, чистую и банальную, как солнечный свет, встретил у футбольной таблицы Пако, и он сказал: «Que tal, Henrique?»
И я отправился навестить своего amigo[5 - Друг (исп.).], который опять стал употреблять medicina, а у него не было для меня денег, он ничего не хотел делать, кроме как употреблять все больше medicina, он стоял и ждал, когда я уйду, чтобы принять еще, хотя клялся, что не собирается больше принимать, вот я и говорю: «Уильям, no me hagas caso». А вечером встретил в «Mar Chica» кубинца, который сказал, что я мог бы работать в его ансамбле… На следующий день я распрощался с Уильямом, и там некому было слушать, а я, закрывая дверь, услыхал, как он тянется к своим medicina и шприцам… Когда я увидел нож, я понял, что на ми-истере Уильяме, как и на любом другом человеке, маска смерти… Pues, в каком-то гостиничном номере я увидел El Hombre Invisible[6 - Человек-Невидимка (исп.).], попытался достать его ножом, а он говорит: «Если ты меня убьешь, этот гроб расползется по швам, точно сгнившая нательная рубаха»… И я увидел уродливого краба с раскаленными клешнями у окна, а ми-истер Уильям принял какое-то белое medicina и наблевал в уборной, и мы сбежали в Грецию с парнишкой примерно моих лет, который то и дело называл ми-истера Уильяма «Бестолковым Американцем»… А ми-истер Уильям сделался похож на гипнотизера, которого я однажды видел в Тетуане, и говорит: «У меня есть штуковина, с помощью которой можно облапошить Краба, только больно уж она хитроумная»… А мы не смогли прочесть, что он там пишет на прозрачных листах… В Париже он показывал мне Человека, который в воздухе рисует на этих листах картины… А Человек-Невидимка сказал:
– Эти бесцветные листы и есть то, из чего сделана плоть… Становятся плотью, когда приобретают цвет и письмена…
Короче, Слово и Образ содержат идею, то есть на бесцветных листах предопределяется путь всякой плоти. А я сказал:
– Уильям, tu res loco.
Бесполезно… no bueno
Так много лет… тот образ… встал и раскумарился на предрассветных ломках… No me hagas caso… Опять он так коснулся… запах пыли… Навернулись слезы… В Мексике он коснулся вновь… Холодный весенний ветер унес стертые в порошок кодеиновые пилюли… Дыры, прожженные сигаретами, в многочисленной Предметной Полиции… Не смог предоставить никакой информации, только уносимую ветром личность… вырождающуюся… «Мистер Мартин» не смог достать, только и всего… Хлебный нож в сердце… Тень отключила свет и воду… Мы пересекаемся на голых стенах… Ищем повсюду… Бесполезно… Вваливаемся в темную мятежную дверь… Мертвая Рука вытягивает ноль… Пять палок пыли поставили мы, все живые и мертвые… Молодая форма уехала в Мадрид… Демерол при свечах… Поверните стрелку… Последний Электрик, чтобы постучать в окно… Прибытие переселенцев… Яд мертвого солнца исчез и прислал бумаги… Парм через флейты Рамадана… Мертвое ворчание в собачьем космосе… Дыра, прожженная сигаретой, во тьме… никакой информации, только холодное весеннее кладбище… Матрос сгнил в коридорах той больницы… Предметная Полиция хранит все доклады Правления, только и всего… Хлебный нож в сердце предлагает оценку бедствия… Он просто сел на «мистера Мартина»… Не смог достать плотью Ниньо Пердидо… Долго меж флейтами Рамадана… «No me hagas caso» скользит меж светом и тенью…
– Американец тащится через раненые галактики con su medicina[7 - Вместе со своими лекарствами (исп.).], Уильям.
Половина вашего мозга, постепенно увядающего… Отключили свет и воду… Не смог достать плотью… опустевшие стены… Ищем повсюду… Замер в пути и вижу мистера Брэдли мистера Нуля… Да и слепцы не могут отказать в картах моей крови, кого я сотворил… «Мистер Брэдли мистер Мартин», неужели трудно написать нам получше?.. Исчезли… Ищите где угодно… Бесполезно… No bueno…
Я харкаю кровью в тенях скользящих грифов… В «Меркадо Майориста» увидал заезжего типа… Некий ми-истер мариканский fruto[8 - Фрукт, гомосексуалист (исп.).], пьющий писко… пригвоздил меня взглядом так, что я сажусь и пью, и рассказываю ему о том, как живу под горой, в лачуге, крытой жестью, придавленной камнями, и как ненавижу своих братьев за то что они едят… Он говорит что-то про malo viento[9 - Нездоровый ветер (исп.).] и смеется, а я знал одну гостиницу и пошел с ним туда… Утром он говорит, что я парень честный и он возьмет меня с собой в Пукальпу, он едет в джунгли искать змей и пауков, сфотографировать их, а снимки взять с собой в Вашингтон, вечно они что-нибудь увозят, даже если это всего лишь паукообразная обезьяна, которая харкает кровью, как и почти все мы здесь, зимой, когда туман опускается с гор и прямо липнет к одежде и к легким, и все кашляют и харкают кровавым туманом на грязный земляной пол, где я сплю… На другой день садимся в автобус до Михто, к ночи мы уже в снежных горах, и ми-истер достает бутылочку писко, водитель напивается и гонит через сельву, и за три дня мы добираемся до Пукальпы… Ми-истер отыскивает одного колдуна, платит ему, тот готовит айухкаску, я тоже немного принимаю, и muy mareado[10 - Голова кругом (исп.).]… Потом я снова очутился в Лиме и сам не знаю, где еще, и увидел ми-истера ребенком, в комнате с розовыми обоями, он смотрел на то, чего я никак не мог разглядеть… В глотке у меня был привкус ростбифа, индейки и мороженого, и до меня дошло: то, чего я никак не мог разглядеть, всегда было там, в коридоре… А ми-истер смотрел на меня, и я разглядел в его глотке слова уличного мальчишки… Назавтра за нами в отель явилась полиция, а ми-истер показал им письма к Команданте, вот они и пожали друг другу руки и ушли завтракать, а я сел на автобус и уехал в Лиму с деньгами, что он дал мне на снаряжение…
Устранить координатные точки
К9 вел бой с чужим экраном разума… Магнитные клешни нащупывали вирусные перфокарты… затягивали его в немыслимую круговерть…
«Назад… Держитесь от этих клешней подальше… Устранить координатные точки…»
На Ратушной площади длительная остановка – красный свет… Перед киоском с горячими сосисками стоял парень и сдувал с лица капли воды… Ветер приносил сквозь винные пары и каштановые волосы клочья серых испарений, а на пожелтевшем гостиничном фото была видна медная кровать… Неведомое утро развеяло дождь в паутину тумана… Летний вечер нащупывает путь в комнату с розовыми обоями… На рассветных ломках – шелест часовых стрелок и каштановых волос… Утро развеяло дождь на медно-красных крышах в ленивую дымку яблоневого цвета… Летний свет на розовых обоях… Серо-стальные столовые горы, освещенные розовым вулканом… Снежные склоны под северным сиянием… Неведомая улица смешивает джанковые шорохи рассветных ломок… Вдали – флейты Рамадана… Огни Сент-Луиса увлажняют булыжную мостовую будущей жизни… Провалился сквозь писсуар и велосипедные гонки… На стене бара стрелки часов… Моя смерть пробежала по его лицу и растворилась в футбольных результатах… запах пыли на запасных армейских одеялах… Жесткие джинсы на фоне стены… А Кики по-кошачьи удалился… Некая чистая рубаха – и вышел… Он ушел в невидимое, утро развеяло… «Бесполезно… No bueno… Сам тусуюсь…» Такие вот вспышки мудрости…
