Зеленый омут

ПРОЛОГ

Над рекой стоял зеленый туман. Солнце садилось, малиновым огнем ложась на воду, растекаясь по ней ярким свечением, подкрашивая мутную дымку тумана розовым. От земли шел теплый пар. Густые заросли шиповника на высоком берегу покрылись нежной, по-весеннему свежей листвой.

– Дышит земля. Запах какой… Чувствуешь?

Артур согласно кивнул. Теплый вечерний воздух был полон горьким ароматом первоцвета и сырой травы. С реки тянуло прохладой. Иван зябко поежился. Весеннее солнце не согревало его.

– Выпьем?

– Давай.

Водку закусывали солеными огурчиками, салом, печеной картошкой. Крупно нарезанная домашняя колбаса пахла дымом и чесноком, напоминая Артуру студенческие походы с палатками, легким смехом, беззаботностью юности, закопченными котелками у огромных костров, гитарами и бесконечными спорами, которые стихийно начинались и никогда ничем не заканчивались…

Кроме неподъемных рюкзаков они таскали с собой этюдники, краски, кисти. «Ловили настроение», какие-то лирические пейзажи, необыкновенную, дикую красоту выветренных скал, ярких пятен листвы, цветов.

С тех пор, начиная чувствовать тяжесть застоя, когда кисть становилась неповоротливой, а краски ложились трудно и нерадостно, Артур надолго уезжал в какое-нибудь тихое место, в лес, на реку или в Крым. Крымская весна пахла морскими ветрами, солью, горячей листвой и мимозами. Она возбуждала, вызывала болезненную остроту и взволнованность, смятение чувств. Иногда не хватало именно этого. Но сейчас Артуру хотелось чего-то другого. Покоя. Свободного и легкого дыхания, приятной лени. Умиротворения. Согласия с самим собой и с чем-то непонятным в себе. Он искал новых ощущений, оттенков и переживаний, новых мотивов, зыбких, как речной туман, как полет вечернего облачка на горизонте…

Иван смотрел на реку, на малиновую воду. Сегодня он был странно молчалив. Артур с трудом поймал его взгляд. Дядя Ваня любит поговорить, да только никто ему давно не верит. Кроме Артура. Дед Илья, старый лесник, у которого привык останавливаться художник, не перестает удивляться, как это городской, «по всему видать ученый и приличный человек», может часами слушать «ахинею», которую дядя Ваня выдает безостановочно и с неиссякаемым энтузиазмом. Однако столичный художник Ивана не обрывал, не смеялся над ним, и слушал всегда с неподдельным интересом.

«У этих городских – свои вывихи» – решил дед Илья. Постояльцу он, конечно, ничего такого говорить не стал. Зачем? Взрослых людей учить бесполезно: все равно, что старый пень поливать. Ростков молодых все едино не дождешься, а время и силы зря переведешь. Поэтому лесник так себе посмеивался, да наблюдал, что из всего этого выйдет.

– Дядя Ваня, о чем ты сейчас думаешь? – Артуру стало интересно, отчего это Иван вдруг замолчал. – Где ты пропадал вчера? Я с тобой побеседовать хотел, на ночь глядя. Звал, искал… А ты как сквозь землю провалился.

Глаза Ивана метнулись в сторону, он весь сжался и как будто оцепенел. Наконец, все же решив, что Артур ему зла не причинит, ожил, подумал еще, поморгал глазами и тихо-тихо прошептал:

– Клад я ищу.

Глаза Артура загорелись. Или это солнце, напоследок, полыхнуло в них малиновым отблеском?

– Ты не гляди мне в душу! – рассердился дядя Ваня.

– Да я и не гляжу вовсе. А потом, разве в душу можно заглянуть? Это же непроницаемый омут зеленый… Как думаешь?

Иван оглянулся, как будто в поисках кого-то невидимого, кто не должен был подслушать тайного разговора его с Артуром, заерзал беспокойно. Его одолела досада, что не может уже удержать «это» в себе. Эх, сколько раз он давал себе слово никому ничего не рассказывать! Но Артур – дело особое. Артур всегда слушал его с открытым ртом, не смеялся и не называл его «пришибленным старикашкой», как другие.

– Я теперь уже точно знаю, где он, – произнес дядя Ваня художнику в самое ухо, вплотную придвинувшись, так что Артур ощутил нервную дрожь его тела.

– Кто? – Артур невольно тоже перешел на шепот и оглянулся.

Вокруг стояла торжественная, теплая и неподвижная тишина, нарушаемая только плеском реки.

– Да не «кто», а … клад. Экий ты, братец, непонятливый! Нашел я его. По старинному методу.

– Это как же?

– Лозой! Весь берег проверил, лес прибрежный обошел… и ничего. Ну, думаю, ошибся дядя Ваня, не действует, и все. Ан нет! – Иван замолчал, что-то обдумывая.

Артур сидел, не шелохнувшись, боясь сбить его с мысли.

– Ловлю я однажды рыбу в озере. Ну, ты знаешь наше озеро! – продолжал дядя Ваня. – Спокойное оно, сонное… Я потому и люблю ловить там, что рыба в нем тоже сонная, жирная и ленивая. Сама на крючок просится. Не то, что в реке. Сижу я, смотрю на поплавок, – может, я и уснул тогда маленько… только вдруг слышу голос ниоткуда, тихий такой, сладкий… «Проверь озеро…» И словно эхо пошло над водой.

– Может, тебе приснилось это?

– Может, и приснилось, – охотно согласился Иван. Он всегда соглашался со всем, что ему говорят. А потом продолжал свое, как ни в чем не бывало.

– Вот я и говорю: где лоза-то? Лозу я завсегда с собой ношу. У меня в ватнике внутренний карман есть, огро-о-мный…Там я ее, родимую, и ношу. Нащупал… есть! Ну, с Богом! Тут ее сразу в глубину потянуло. Как магнитом прямо. – Он снова оглянулся и прошептал на ухо художнику: – Указала мне место. Я от страху из лодки-то выпрыгнул, да и поплыл к берегу. Как только выбрался, не знаю! Барахтался изо всех сил, не помня себя… Лежу на берегу, обсыхаю. Тут и заметил, что проснулся.

– Так ты все-таки спал?

– Ну… – дядя Ваня замялся, не находя, что сказать. – Вроде как спал.

– И тебе все это приснилось?

– Ага…

Артур не скрывал своего разочарования. Он-то думал!

– Только…

– Что?

– Так ведь это… проснулся я на берегу, а лодка там. Ну, на середине озера то есть… Как же она там смогла оказаться, если мне все приснилось? А?

– Может, ее отнесло от берега?

– Она завсегда у меня привязана. Пошел я смотреть, а веревка от лодки вокруг дерева обмотана. Если б она сама отвязалась, разве могло б такое быть?

Артуру пришлось признать, что такого, конечно, никак быть не могло. Ему нравилось слушать Ивана и наблюдать за его мимикой, жестами, непосредственными, как сама дикая природа зеленого леса, колдовского озера и этого влажного, пахнущего молодыми травами берега.

– А что потом было?

– Ничего… Пошел я вдоль берега. Кто, думаю, мне голос подал? Русалка длинноволосая, али сам озерной хозяин? Не зря же старые люди это озеро называют «нечистым»! Вода в нем в одних местах прозрачная, а в других мутная. Почему это?

– Не знаю.

– То-то! – обрадовался Иван. – Детей опять же не пускают рыбу в озере удить. А она там крупная, жиру нагуляла, самая вкусная! Давно за этим озером худая слава ведется…

Совсем стемнело. Последние малиновые отсветы на воде погасли. Над лиловым горизонтом зажигались низкие звезды. Похолодало. Но уходить не хотелось.

– Может, костер соорудим?

Артур с удовольствием отправился за хворостом, поднимаясь по густо заросшему деревьями и кустарником склону. Узкая крутая тропинка вилась, петляя между стволами; резко пахло лопнувшими почками, вербой, березовой пыльцой. Прошлогодняя листва мягко ложилась под ноги.

Дядя Ваня уже разжигал сырые сучья, когда художник с огромной охапкой веток спустился к реке. Костер разгорелся, обдавая жаром, рассыпая в темноте искры.

– Так ты, дядя Ваня, теперь разбогатеешь? Достанешь сундук с золотом… – с мечтательной иронией произнес Артур, устраиваясь у огня.

Иван принял его слова всерьез.

– Не так все просто… Озеро то глубокое. Я шестом пробовал, – до дна так и не достал в том месте. Одному мне сундук не вытащить. Может, костюм водолазный понадобится, с баллонами.

Артур не выдержал и рассмеялся. Так нелепо прозвучали в устах дяди Вани слова про водолазов и баллоны.

– Это называется акваланг.

– Ак… Неважно, – смутился Иван, не сумев выговорить незнакомое слово. – Главное, ты меня понял, да?

– Понял, понял, – успокоил его Артур, все еще смеясь.

– Ты денег-то много получаешь, али как? – неожиданно проявил меркантильный [1] интерес дядя Ваня.

– Как сказать…

– Ну, на этот… акла… ак… тьфу ты, язык сломаешь…

– Акваланг?

– Ну да, видишь, ты понятливый какой. Хватит у тебя денег?

– На акваланг с костюмом? Хватит!

Дядя Ваня видимо обрадовался и повеселел. Эта мысль не давала ему покоя, и теперь он обрел уверенность, что клад непременно будет найден.

– Там на дне – огромный железный сундук, и охраняет его сама Царица Змей… Обмануть ее нелегко, да и боязно мне одному. Разве что ты подсобишь, а? Больше ведь меня никто даже и слушать не станет!

Как ни всматривался Артур в глаза Ивана, так и не понял, шутит тот или говорит серьезно. В свете костра окружающий мир казался таинственным и полным причудливых образов, скрытых в густой тени деревьев, за стеной темного непроницаемого леса, кромка которого четко выделялась на залитом луной небе, в жуткой дали которого ухал филин и гулко отдавались странные звуки…

Художник Артур Корнилин приехал погостить к деду Илье, старому, седому как лунь, леснику, забравшемуся в такое глухое место, что до ближайшего шоссе нужно было добираться по разбитым колеям около суток. Артур собирался устроить персональную выставку в Харькове, городе своего детства, ради чего приехал из Москвы, купил небольшой домик с мансардой и засел за работу. Все, казалось, было готово. Но Артур никак не мог прийти к согласию с самим собой. Ему казалось, что самая главная, особенная и потрясающая воображение картина все еще им не написана. Она словно висела в воздухе, жила в его сердце, занимала его мысли, но… никак не могла проявиться в виде форм, образа и настроения… осуществиться хотя бы в его сознании. Мучительное чувство раздвоенности и какой-то необыкновенной внутренней тяжести заставляла Артура метаться от замысла к замыслу, хвататься то за одно, то за другое, безжалостно отвергать сделанное, проклинать свою неспособность, проводить ночи без сна в утомительных блужданиях по темным извилистым путям своего воображения, из непроницаемых далей которого никак не появлялось желанное видение.

Устав от борьбы с самим собой, Артур приехал к деду Илье, поселился в лесной глухомани, подчинившись интуитивному чувству, что каким-то непредвиденным способом идея картины возникнет именно там, в тишине и загадочности вековой чащи, где сам воздух наполнен величавой и мрачной романтикой старинных преданий, легенд, рожденных из самого сердца тайны, из самой укромной ее сути.

– … Он бежал на корабле с огромными сундуками, полными разного добра и книг, на своем корабле, на носу которого морская дева, вырезанная из дерева и покрытая позолотой, смотрела широко раскрытыми глазами в синюю даль моря. Ветры Понта Эвксинского [2] надували полосатый парус, и судно резво летело по соленым волнам в страну медведя… – долетел до Артура голос дяди Вани.

Художник очнулся, посмотрел на старика мутными глазами, переспросил:

– О чем ты, дядя Ваня? Какого медведя?

– Ты, чай, уснул, сынок? Я ж тебе об чем толкую? Об ей, об Змеиной Царице…

– А медведь при чем?

– Страна Медведя… Так называлась наша земля в те далекие времена. – Иван вздохнул.

– А кто на корабле плыл?

– Мудрец один, из теплой страны, полной прекрасных храмов с колоннами, фонтанами и мраморными статуями сказочной красоты.

Артура удивляли познания дяди Вани в совершенно неожиданных областях, и те слова, которые старик находил в своем небогатом лексиконе сельского жителя, ни разу не выезжавшего дальше деревенской околицы.

– Откуда ты узнал эту историю? А?

Иван виновато опустил голову и почесал заросший седыми волосами затылок. Он не мог ответить на этот вопрос. Слова сами лились и выговаривались сами собой, без малейшего его участия. Но разве людям объяснишь такое? Старик покряхтел, да так и не нашелся, что сказать Артуру.

– Ты слухать-то будешь, али как? – спросил он, не поднимая глаз.

– Конечно, буду! Ты говори, не обращай внимания на мое любопытство. Городские, они все такие… недоверчивые.

– А-а… ладно. Тогда вот что… началась страшенная буря. Огромные волны перекатывались через палубу, ломая мачты и смывая за борт матросов. Море кипело, с низко нависшего неба обрушивались потоки воды. Все добро погибло, сундуки утонули, разбитый корабль выбросило на каменистый берег, но… мудрец чудом остался жив. Видать, счастье его такое! Одну только книгу удалось ему спасти, полную таинственных знаков, никому не известных. Деваться некуда – шел, шел мудрец, пока ему не надоело… А вокруг все простор, леса да поля, да реки, в которых рыба сама в сети прыгает. Ну, поселился он в наших местах. Женился. И сын у него был, недалекого ума, – слугой бегал.

Артур вспомнил, как, листая в библиотеке историю лесного края, куда не раз приглашал его дед Илья, наткнулся на легенду об отшельнике, жившем в срубленном им самим диковинном доме в самой глуши, куда ни зверь не добежит, ни птица лесная не доберется. Никто того отшельника не видел, только слухи о нем ходили, да из уст в уста передавались. Не о нем ли дядя Ваня свою сказку придумал?

– Однажды застал его в лесу сильный дождь, – продолжал тем временем Иван. – Куда спрятаться? А тут – пещера между скалистых холмов, мхом вековым поросших. Нырнул туда сын мудреца, не раздумывая, чтоб от дождя укрыться. Да и то сказать, думать-то он вовсе не любил. Так и жил себе, как Бог на душу положит. Ну вот… Огляделся он в той пещере, когда глаза к темноте привыкли, а посередине ее, между гладких валунов, – колодец! Что за диво? Откуда в дикой пещере колодцу взяться? Любопытство его одолело. Подходит…

– А как его звали? – Артуру стало интересно, что ответит дядя Ваня на такой каверзный вопрос.

– Кого?

– Сына мудреца. Ты же о нем рассказываешь?

Иван ничуть не растерялся, и, даже не задумываясь, выпалил:

– Звали неумного парубка Эфесий.

Артур прыснул со смеху: «парубок Эфесий» привел его в неописуемый восторг. Такое нарочно не придумаешь. Иван понял веселье художника по-своему.

– Ну да… Город так назывался в далекой стране, из которой мудрец был родом – Эфес [3]. Тосковал он очень, вот и назвал сына в честь того города.

– Понятно, – вытирая слезы, с трудом выговорил Артур. Давно он так не веселился. – Эфесий, значит… Продолжай, братец, будь любезен!

– Так я и продолжаю, – дядя Ваня не обиделся, а напротив, тоже повеселел. Раз Артур смеется, значит, байка ему по душе. – Подходит сей парубок… глядит в колодец, а воды не видно, только холодом повеяло из глубин непроницаемых. Он ниже наклонился… еще ниже… Ума-то ведь Бог не дал. И свалился так в колодец. Уж он кричал и вопил, да никто его не услышал. Кому там слышать-то?

– Да, я полагаю, что некому, – охотно подтвердил Артур.

– Видишь? Вот и Эфесий это понял, осмотрелся и удивился. Колодец – а воды нету! Сухо там и темно. И только несколько ходов подземных ведут в разные стороны. Задумался парубок. А поскольку умом не вышел, то ничего это занятие ему не дало. Увидел он, что маленький зверек какой-то в один из ходов юркнул, да и пошел за ним. Сколько он так шел, неведомо. Усталый, голодный, Эфесий совсем было отчаялся, желая только одного – сесть и умереть побыстрее. Как вдруг… увидел свет. Горит старинная масляная лампа. Он глядь себе под ноги – а там уж не земля, а пол гладкий, мраморный, как жар сияет. Поднял он голову-то – перед ним дворец подземный! Большой круглый зал, с потолка туман зеленый струится, мерцает и рассеивается… Со всех сторон смотрят лики каменные, с раскосыми очами, сверкают изумрудными зрачками, кривятся зловеще. Оторопь его взяла, ноги подкосились, тело все испариной покрылось, в горле пересохло от страха. Вошел он в коридор, вдоль которого, между малахитовыми колоннами стоят и поддерживают драгоценные своды холодные мраморные фигуры, богато изукрашенные, с жуткими лицами, – жрецы и жрицы неведомых и грозных Богов. Еле шел между ними Эфесий на подгибающихся от ужаса ногах… и подошел, наконец, к трону, который держали с двух сторон страшные каменные женщины со змеиными хвостами, скрученными в тугие блестящие кольца. Лица их, скуластые и недобрые, смотрели отрешенно; на головах тускло светились массивные золотые короны. Спинка трона была покрыта непонятными знаками и символами, а посередине – два наложенных друг на друга треугольника и внутри них огромный, черный и пронзительный Глаз.

– Египетский символ Око Гора [4] в Соломоновом пентакле, – подумал художник, затаив дыхание.

Он с юности увлекался символами, тайными знаками, астрологией [5], всевозможными мистическими учениями средневековой Европы, философиями Востока, магией, спиритизмом [6], оккультизмом [7]. Чего он только не изучал? Чего только не пробовал? Сейчас он слушал, как полоумный сельский старик Иван, сидя у потухающего костра, после нескольких чарок водки, рассказывает ему о подземном дворце, Звезде Соломона и египетских иероглифах, и… не верил ушам своим. Ситуация оказалась до того комичной и неправдоподобной, что Корнилину стало даже не смешно. Он чувствовал себя глупо, и одновременно в нем проснулся жадный интерес к этому примитивному и жутковатому рассказу.

Дядя Ваня тем временем вошел во вкус и так увлекся, что сам воображал себя в заколдованном подземелье.

– И тут… над троном показалось золотистое облачко, легкое и прозрачное, которое неуловимо превратилось в тонкую фигуру девушки с жемчужными спиралями, украшающими ее голову, шею и руки. Сотни тончайших золотых ленточек дрожали и обвивали ее текучее тело. Длинные зеленоватые волосы, спадали сверху вниз причудливыми локонами… Эфесий от неожиданности упал к подножию трона, он боялся смотреть на прекрасную Царицу, но не мог отвести глаз. Ткань ее платья, казалось, вздымалась от его дыхания, клубилась, подобно облаку, струилась изумрудным туманом.

Внезапно Эфесий начал умолять о пощаде, хотя на него никто не нападал. Захлебываясь, он объяснял, что ему ничего здесь не надо, что он попал сюда случайно. Он плакал, ломал руки, извинялся и клялся, что никому ничего не скажет. Хозяйка подземного дворца долго и терпеливо слушала, пока поток его слез и просьб не иссяк.

– Ты пришел сюда не случайно… – ее голос звучал очень нежно, вкрадчиво и мелодично, проникая прямо в сердце испуганного юноши, звеня под высоченными сводами хрустальным колокольчиком. Изумруды в ее огромной и невероятно тяжелой короне переливались густой зеленью, отбрасывая на грудь и плечи мягкие блики. – Никто не может попасть сюда просто так. Случай – всего лишь покорный раб повелителя!

Эфесий с трудом понимал смысл ее речи. Волосы Царицы как-то странно шевелились сами по себе, приводя его в оцепенение. Незадачливый парубок лихорадочно молился про себя всем Богам, которых только смог вспомнить. То тут, то там, в зеленоватых кудрях Царицы расцветали и исчезали нежные лилии, источали странный запах, похожий на запах моря, его глухих соленых глубин. Золотистые ленточки оказались миниатюрными змейками, глазки которых сверкали, как драгоценные камни. На секунду Эфесию показалось, что он сходит с ума, когда вокруг Царицы прямо в воздухе проплыли яркие змееобразные рыбки с разноцветными плавниками и хвостами. Он горько заплакал, жалея себя, и, сквозь слезы, почувствовал себя золотистым и невесомым, затихая в волшебном сне, внутри большого сияющего шара…

Иван замолчал. Молчал и Артур Корнилин, известный и модный столичный художник, экстравагантный, весьма обеспеченный интеллектуал и душа шумных компаний,

«король богемы», как называли его еще со студенческих времен, загадочная и неординарная личность, вызывающая острый интерес публики и критиков.

Над рекой стояла глубокая ночь. Костер давно погас. В черном небе висел призрачный лунный диск.

Спускаться вниз на тропинку в темноте было нелегко. Иван, довольный произведенным впечатлением, шел легко, мягко и грациозно, как кот. Он вообще двигался очень изящно, словно танцевал менуэт. Артур же постоянно спотыкался, хватаясь за мокрые стволы деревьев и ветви кустарника.

Он уже видел свою новую картину. Ту, о которой мечтал нескончаемыми душными ночами, полными неясных снов и томительных предчувствий…

ГЛАВА 1

Гера переходил от картины к картине, замирая от восторга. Он ничуть не жалел, что приехал из Москвы на выставку Артура Корнилина, своего сокурсника и друга. Артур всегда выделялся среди них всех, он действительно был талантлив, ярок и неповторим. Его фантазия, неистощимая и изощренная, какая-то нездешняя, гипнот,ическая, прекрасная и жуткая, брала за душу, никого не оставляя равнодушным. Его или яростно ругали, или поклонялись истово, как умеют поклоняться искусству только славяне.

Выставочный зал Харьковского художественного музея был полон. Слышалась разноязыкая речь; элегантно одетые люди небольшими группами собирались то у одной картины, то у другой, негромко переговаривались. Много внимания привлекали японцы, странно и мрачно одетые мужчины, похожие чем-то на самураев [8]. Было много немцев, французов. Картины Корнилина нравились иностранцам, они охотно и много покупали, что-то громко и бесцеремонно выясняли у жены художника Нины. Самого Артура никто еще не видел, он словно в воду канул. Стая настороженных корреспондентов с утра стояла у входа, в надежде взять интервью.

Нина Корнилина растерянно оглядывалась, близоруко щурясь, высматривала в толпе посетителей Сергея, с которым давно хотела поговорить о муже и обо всем, что ей казалось странным, пугало ее. С того момента, как Артур вернулся из лесного дома деда Ильи, счастливый и одержимый новыми идеями, необычными замыслами и словно околдованный дикой чащей, туманными озерами, пахучими папоротниками в первобытном сумраке, между могучих и сырых стволов, прозрачными родниками, высоким и чистым небом, – он начал лихорадочно писать. Буквально за пару недель до выставки были закончены несколько картин, в том числе жемчужина экспозиции – «Царица Змей».

Нина помнила то оцепенение, почти шоковое состояние, которое охватило ее, когда Артур, на несколько дней закрывшийся в мастерской, питавшийся только водой и хлебом, не сомкнувший глаз, небритый и изможденный, пошатываясь, вышел и позвал ее. Он даже не имел сил говорить и позвал ее жестом. Она нерешительно вошла. В мастерской пахло красками, скипидаром, лаком, холстами и пылью. На картину падал призрачный свет летнего утра – «Царица Змей» не то улыбалась, не то кривилась недовольно, сияла зелеными очами, бездонными, как темные колодцы, блестящими и страшными. Нина почувствовала, как волосы зашевелились у нее на голове. Наверное, она потеряла сознание. Открыв глаза, она увидела Артура, постаревшего лет на десять, с тяжелыми, набрякшими веками, ввалившимися щеками. Он принес ей сердечные капли в рюмочке, смотрел недобро, досадуя на такое ее поведение, неожиданную слабость. Он ожидал восторга, изумления и восхищения, показывая ей первой свой шедевр, а тут вдруг обморок…

С того дня Артур неузнаваемо и окончательно изменился, что-то скрывал от нее. Им овладела странная идея бежать, исчезнуть, спрятаться. От кого? Куда? Нина не знала. Знал ли сам Артур? Ей хотелось поговорить с кем-то, выплакаться, облегчить душу. Когда из Франции позвонил Сергей, она обрадовалась.

Сергей Горский помогал Артуру с организацией и проведением его первых выставок в Питере, был свидетелем на их студенческой свадьбе, самым близким другом в те дни, нелегкие, но по-своему чудесные, полные бурных и непримиримых споров, гуляний по Невскому в серебристом тумане белых ночей, надежд и грандиозных планов. Нина училась на искусствоведа вместе с Сергеем, через нее он и познакомился с Корнилиным. Их неудержимо влекло друг к другу. Сергей угадал в Корнилине недюжинный и мощный талант, будущую известность, блестящие творческие успехи, – именно это привлекало его к художнику.

– Сережа!

Нина оставила двух маститых столичных искусствоведов, которым невнятно пыталась объяснить отсутствие на столь представительной выставке главного действующего лица внезапной болезнью этого самого лица, – что у нее весьма плохо получалось, – и поспешила навстречу старому другу. Сергей был потрясающе красив – спортивная фигура, широкие плечи, модная стрижка. Элегантен, подтянут, безупречен, с лицом, которое не всегда увидишь даже на экране: синие глаза, мужественный подбородок, высокий лоб, губы красивой формы, светлые волосы и такие же светлые усики при темных бровях. Герой-любовник, да и только! Нина подумала, что он стал еще красивее с тех пор, как они в последний раз виделись, хотя теоретически это казалось абсолютно невозможным. Красавца сопровождали две девушки-француженки, которым он служил гидом и переводчиком одновременно.