Слова на стене

Глава 5

Доза 1 мг. Дозировка прежняя. Похоже, субъект настроен более враждебно, чем на предыдущих сеансах.

12 сентября 2012 года

– Итак, ты расскажешь мне о своем отце?

Вот дерьмо! Много времени все это не заняло. Всего четыре недели работы, и вот мы уже в состоянии диагностировать все мои проблемы. И даже сам эпицентр моего безумия. То есть настоящую причину всего того, что сейчас во мне происходит, и почему я такой, какой есть.

Мой папуля бросил меня.

Вот это вы ждете и хотите услышать от меня, да? Что я ранен эмоционально, потому что папочка ушел от нас и не пожелал выполнять роль любящего отца? Или что я виню его в своей болезни? Ну, это было бы очень просто.

Только нельзя винить в болезни другого человека. Даже если бы мне этого захотелось. Это, наверное, самая большая глупость, о какой я вообще слышал. Неужели вы считаете меня таким законченным лузером, что мне нужен кто-то, кого я мог бы обвинять в своей беде? Как бы там ни было, но болезнь берет начало со стороны матери.

А папочка мой просто козел. Это правда, которую нельзя отрицать. Он ушел от нас, когда мне было восемь лет.

Когда отец не пришел домой на ужин как-то вечером, мама сказала мне, что он больше вообще не придет. Я хорошо помню, как она выглядела в тот момент, когда сообщала мне новость. Как будто вся кровь разом отхлынула от ее лица. Мама не плакала. Она просто выглядела уставшей.

Вот поэтому мой папа самый настоящий козел.

Моя мама всегда была уставшей. Каждый день, возвращаясь домой с работы, она казалась вконец измотанной. А отец никогда и не старался облегчить ей жизнь. Может, даже и лучше, что он ушел, потому что он никогда не смог бы стать тем человеком, в котором мы так нуждались. Даже не так. Не то что не смог бы. Он даже и стараться не стал бы.

Я не знаю точно, куда он отправился после этого. Если мама что-то знала, она мне об этом не говорила. А я и не спрашивал.

Через несколько лет я получил от него письмо. Мне тогда было уже одиннадцать лет, и я приучился выхватывать всю почту из почтового ящика еще до того, как до него добиралась мама. Обратный адрес гласил, что корреспонденция пришла откуда-то из Барстоу в штате Калифорния. После того как я его прочитал, то сразу и порвал, но содержание все равно запомнил.

Дорогой Адам!

Я столько раз начинал писать это письмо тебе, но у меня не хватало сил отправить его. Твоя мама всегда была очень хорошей женщиной. В любой ситуации она знает, что надо делать. Она умеет избавляться от проблем, и они исчезают, как по волшебству. Вот она какая, и вот почему я в нее влюбился.

Но вот я… Проблема как раз во мне. Я не мог разбивать ей сердце, пока она ждала, когда же я стану тем самым мужчиной, который ей нужен.

Что касается тебя, я думаю, что без меня тебе будет лучше. И я хочу, чтобы у тебя были все шансы на успех. Я должен тебе, по крайней мере, хотя бы это.

Папа.

И ни слова о том, что он любит меня.

Я не стал отвечать ему или говорить маме про письмо, отправить которое он не мог целых три года, потому что у него не хватало на это «сил». Сколько же усилий надо вообще-то приложить, чтобы написать это проклятое письмо? Тринадцать строчек. Я их пересчитал. Такой тяжкий труд просто вымотал тебя всего, да, пап?

Но он хотя бы был честен. Он понимал, что он – самый настоящий трус. И знал, что мама заслуживает лучшего.

Но правда заключалась еще и в том, что он ведь не любил нас. Когда ты любишь, то стараешься стать лучше.

Поэтому я и не скучаю по нему.

Глава 6

Доза 1,5 мг. Увеличение дозы, кажется, дает положительные результаты. Субъект отмечает учащение в появлении галлюцинаций, но реакция на такие галлюцинации остается минимальной. Отличный прогресс.

19 сентября 2012 года

Наши отношения кажутся мне весьма странными, потому что вы уже знаете, что врачи увеличили мне дозу тозапрекса. И вам уже известно, что тут имеются побочные эффекты. А так как вы психолог с гарвардским образованием, то понимаете, в чем выражаются эти побочные эффекты.

Но настроение у меня хорошее, лекарство отлично работает, поэтому я расскажу вам о «своем опыте» с побочкой.

Головные боли приходят и уходят. Большей частью, когда я нахожусь в толпе, где происходит движение. Еще отмечается чувствительность к свету. И учащение галлюцинаций.

Особенно приятно то, что я на все сто процентов различаю, что реально, а что – нет. У меня уже нет приступов паники, как раньше, когда, например, я не до конца был уверен в том, горит моя кровать или нет. Но я вижу вещи, которые видеть не должен, буквально повсюду. Это, например, мужчина в дорогом костюме и с большим металлическим кейсом, который постоянно раскрывается, а его содержимое высыпается наружу. Или женщина с огромной собакой, которую эта псина волочит по лужайке. Есть еще один мрачный тип, который маячит на границе моего бокового зрения. Он все время скрывается в переулках. Еще мафиози. Ребекка. Других я вижу по одному разу, да и то нечасто.

Если учесть, что моя фамилия Петрацелли, я думаю, вам может показаться логичным тот факт, что мне мерещатся мафиози. Наверное, это обязательные персонажи у всех мужчин-шизофреников из Италии, да? Я не знаю, обязан ли своими галлюцинациями итальянскому происхождению или же тому факту, что в свое время моя мама была буквально одержима фильмами про «Крестного отца».

Только не напоминайте ей об этом. Мне бы очень не хотелось, чтобы она начала обвинять себя хоть в какой-то части моего безумия.

Впрочем, да, я полагаю, что галлюцинации действительно являются какими-то символами или чем-то вроде того. Например, с мафиози не договоришься. Братки выполняют приказы мрачного дона, руки которого постоянно должны быть чистыми, и запачкать их он не может. И хотя от моего дома до мест обитания итальянской мафии как до Луны, тем не менее, когда они появляются, они мне почему-то совсем не кажутся иностранцами. Наоборот, создается впечатление, что как раз тут они очень даже к месту. Они как ласки из фильма «Кто подставил кролика Роджера» – просто мерзкие братки, то и дело повторяющие «да, босс» своими громкими гнусавыми голосами.

Время от времени я вижу новую галлюцинацию, такую, какой раньше никогда не было, и вот тут-то мне надо быть особенно осторожным, потому что это может быть вовсе и не галлюцинация – просто новый человек, которого я вижу впервые. Поэтому я жду, когда появятся какие-нибудь знаки. Например, странный цвет глаз. Необычный голос. Тот факт, что остальные не видят его в тот момент, когда он совершает какой-то весьма неординарный поступок. Пожалуй, это была единственная причина, по которой я определил, что старушка в спортивном костюме, бегущая по нашей улице, была галлюцинацией. Она сделала несколько сальто назад у нашего дома. Парочка с коляской, перемещавшаяся рядом, даже внимания на нее не обратила, а я уверен, что как раз они-то и были реальными.

Я не совсем уверен, можно ли это считать побочным эффектом лекарства, поэтому расскажу вам, что произошло, а вы потом сами все мне объясните.

В школе святой Агаты имеется бассейн. Мальчикам и девочкам одновременно плавать в нем нельзя, потому что купальники и плавки считаются провокационными и внушают сексуально озабоченной молодежи грязные мысли. Мне хотелось ответить на это, что грязные мысли будут появляться и без купальников, но ладно, дело не в этом. На этой неделе нас разбили на группы, и мы должны были плавать по дорожкам определенное количество кругов.

Я не думал, что можно ненавидеть что-то больше бега, но скажу вот что: я намного больше мотивирован плавать, поскольку альтернативой будет возможность утонуть на дне бассейна, куда, как мне кажется, писают все ученики.

Я вынырнул и держал голову над водой достаточно долго, чтобы увидеть, что Йен плывет через пару дорожек от меня. Ненавижу признавать это, но пловец он отличный. Он закончил свою дистанцию быстрее всех и провел оставшееся время, сидя на краю бассейна и наблюдая за остальными учениками с выражением явного превосходства на лице. Он поморщился, глядя в сторону Дуайта, нарочито подчеркивая свою надменность. Надо сказать, что Дуайт плыл просто отвратительно, хуже не бывает, и он был единственным учеником с зажимом для носа и ярко-голубыми очками для плавания. Но я уверен, что Йен смотрел бы на него с величайшим презрением в любом случае.

А вот чтобы разобраться в произошедшем дальше, мне потребуется ваша помощь. Я понимаю, что персонажи моих галлюцинаций – не самые надежные люди, но иногда мне кажется, что они пытаются рассказать мне о чем-то таком, чего я сам видеть не могу. Это вам о чем-нибудь говорит?

В раздевалке я оставался последним. Я как раз закончил одеваться, как неожиданно услышал громкий плеск воды. Ребекка, сидевшая, скрестив ноги, тут же на скамейке и ожидавшая, когда же я отсюда удалюсь, пулей вылетела из комнаты. Именно так. Она не кружилась в безумии и не кидалась на стены, пытаясь найти выход. Она целеустремленно рванулась к бассейну, а так как подобное происходило в моей жизни впервые, я последовал за ней.

Бассейн оказался пуст, если не считать одно-единственное барахтавшееся в воде тело, запутавшееся между веревок с поплавками, разделяющих плавательные дорожки. Я не захватил с собой очки, но мне сразу стало ясно, что, кто бы там сейчас ни был в воде, он явно не умел плавать. Поэтому я тут же прыгнул в бассейн. Я рассчитал так, что даже если тонущий окажется галлюцинацией, самое худшее, что со мной случится, – так это я просто вымокну.

Пытаться спасти тонущего человека – дело совсем не такое чарующее и эффектное, как это может показаться на слух. Как только я добрался на достаточное расстояние, чтобы помочь, я тут же был награжден ударом в лицо со стороны тонущего, отчаянно работавшего всеми конечностями, чтобы оставаться на поверхности.

– Прекрати трепыхаться! – заорал я.

– Почему? Чтобы побыстрей утонуть? – Терпящей бедствие оказалась Майя.

– Нет, – задыхался я, одновременно ощущая вкус крови, капавшей у меня из носа, – чтобы я смог схватить тебя и утащить к бортику.

Она еще сомневалась, боясь отпустить спасительный поплавок, но в итоге мне все же удалось оторвать ее от него, и с моей помощью мы оба доплыли до лесенки у края бассейна. Она поднялась по ней, и ее тут же вырвало рядом с водостоком.

– Ты что, не умеешь плавать? – спросил я, глубоко дыша. Она бросила на меня недовольный взгляд за то, что я задаю глупые вопросы, ответ на которые вполне очевиден. – Ну хорошо, – смягчился я, – тогда по какой такой причине ты вообще там оказалась?

Майя кивком указала на стопку планшетов с зажимами для бумаг, валявшихся у двери.

– Тренер Руссерт попросил меня занести вот это в его кабинет по дороге на урок английского, – пояснила она.

– И ты решила заодно немного поплавать? – спросил я. В этот момент кровотечение из носа у меня усилилось, но она продолжала сверлить меня недовольным взглядом.

Потом указала на обрушившуюся башню из спасательных жилетов и добавила:

– Я споткнулась.

Вскоре после этого мы оба почувствовали себя довольно неуютно. Одновременно мы ощутили, что промокли насквозь, лежа на полу возле бассейна рядом с лужей из рвоты Майи, а кровотечение у меня так и не проходило. Положительным моментом оказалось лишь то, что это неловкое положение нас обоих каким-то образом смягчило ее.

– Прости меня вот за это, – сказала она, указывая на мое лицо.

– Все в порядке, – соврал я, тогда как на самом деле чувствовал себя отвратительно. Нос жутко болел, хотя я, конечно, не собирался ей об этом рассказывать.

Мы оба поднялись с пола и с минуту молча стояли, переминаясь с ноги на ногу. Если нечто подобное происходит в кино, далее обязательно следует бурная любовная сцена или, по крайней мере, клятва в вечной дружбе. А мы только пялились друг на друга, и наконец Майя произнесла:

– Спасибо, что спас мне жизнь.

И это прозвучало совсем не драматично, потому что было сказано таким голосом, что только у Диснея в мультфильмах смешней получилось бы.

– Пожалуйста, – отозвался я. На какую-то долю секунды я увидел, что она улыбается, и эффект оказался просто потрясающим. Правда, насладиться им я так и не успел. Майя рванулась в сторону девчачьей раздевалки и исчезла за дверью, оставив меня размышлять над тем, что тут, черт побери, только что вообще произошло.

Неужели я метнулся на звук всплеска воды как раз в тот миг, когда она свалилась в бассейн?

Или я побежал вслед за Ребеккой?

А это вообще важно?

Моя первая исповедь в школе святой Агаты произошла после мессы в прошлую пятницу. Исповедаться приходят все классы по очереди, и я не перестаю удивляться, сколько же времени занимает вся эта процедура. Своей очереди приходится ждать около двух часов. Потом пять минут со священником и еще пять минут на коленях. Это же уйма времени, которую можно было бы потратить, например, на изучение наук.

Я вырос в католической семье, но исповедался только один раз, когда мне было примерно восемь лет, поскольку именно в этом возрасте дети идут на свою первую в жизни исповедь. Надо ли говорить, что тогда мне было мало в чем признаваться? У восьмилетних накапливается не очень много грехов. Тем не менее я испытывал некоторое чувство вины, о чем и рассказал священнику, и, похоже, его это вполне удовлетворило.

Я не могу понять, почему кто-то должен чувствовать себя обязанным рассказывать совершенно незнакомому человеку обо всех своих прегрешениях (как вот я сижу тут и говорю с вами о своих проблемах). Что еще более важно, я ни на секунду не верю в то, что кто-то действительно искренне это делает.

Просто вы пока ждете в очереди, успеваете обо всем хорошенько подумать.

А это, в свою очередь, вызывает вопрос: а насколько часто люди вообще испытывают чувство вины? Потому что, если говорить обо мне, я все делаю неправильно. В общем, я не испытываю вины по поводу своих поступков. Более того, мне совестно именно потому, что мне НЕ СОВЕСТНО за свои поступки и действия. Как, например, вчера. Я уже сочинил внутренний монолог о том, как бы я передал кому-нибудь свою шизофрению, если бы только смог. Для этой цели я бы выбрал такого человека, который действительно бы все это заслуживал. И как бы здорово я себя ощущал после того, как отдал ее навсегда, сознавая, что больше не имею к ней никакого отношения!

Вот тогда я бы испытал самое расчудесное чувство облегчения, и на долю секунды я ощутил себя счастливым оттого, что можно перекинуть свои проблемы на кого-то другого. Потом мне стало бы стыдно от того, что мне совсем не стыдно за такие мысли. Поскольку получается, что я – жуткий человек, да?

Я огляделся по сторонам, останавливаясь на лицах тех, кто стоял в очереди на исповедь. Все эти люди отчаянно скучали.

Майя сидела на скамейке через проход. Она улыбнулась мне, потом закатила глаза вверх, будто говоря мне: «Все это глупо». Я ответил ей такой же мимикой: «Да, я понимаю». Правда, я не могу сказать точно, какое именно у меня получилось выражение лица, так что, возможно, она неправильно восприняла мое послание. Может, мой вид вообще ни о чем ей не рассказал. Я впервые увидел ее после того случая в бассейне, но почему-то теперь это уже не связывалось у меня с какой-либо неловкостью.

Церковный хор тренировался перед выступлением на воскресной мессе, и когда они запели, я весь съежился. Я обнаружил, что могу очень легко пропускать информацию мимо себя, если мне того хотелось, и не позволять ей завладеть собой, если, например, она неинтересная. Но только если это не церковная песня. Тогда любое дерьмо впивается в мой мозг и остается там уже навеки.

Наступила моя очередь. Я зашел в исповедальню и встал на колени перед загородкой с сетчатым окошком. После этого я произнес те слова, которые и должен был произнести:

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Со времени моей последней исповеди прошло восемь лет.

– Почему же так много, сын мой? – Это был священник, пришедший к нам на замену. Он говорил с ирландским акцентом и иногда читал проповеди вместо отца Бенджамина. Ненавижу, когда кто-то говорит «сын мой», обращаясь не к собственному сыну, а к кому-то еще. Это ужасно. Но он действительно ирландец, а это делает его чуточку более интересным, чем среднестатистический американский священник. Ну, что-то вроде лепрекона, который исполняет желания. Я представил себе, как он говорит: «Они всегда требуют у меня амулеты», после чего постарался заставить себя испытать чувство вины. Но ничего не получилось. Было просто смешно.

– Я считаю, что рассказывать кому-то о своих грехах – пустая трата времени.

Я даже услышал, как священник заерзал на своем стуле. Наверное, с моей стороны было грубо произносить такие слова, но, конечно, гораздо хуже – врать, находясь в исповедальне.

– Трата времени? – переспросил он.

– Да, – подтвердил я и тут же добавил: – Простите.

Я ждал, что отец Патрик просунет руки через сетку и задушит меня. Но ничего подобного не произошло. Тишина становилась невыносимой, пока я не почувствовал необходимость заговорить первым:

– Я не довел вас до сердечного приступа?

Я с радостью услышал, как священник рассмеялся и сказал:

– Нет.

– Неужели люди, как правило, просто приходят к вам сюда, рассказывают о своих грехах, а потом, веселые и счастливые, идут дальше по жизни?

– Как правило, – сказал он. Я чувствовал, что он все еще улыбается. – Но иногда появляется какой-нибудь ребенок вроде тебя, которому нужно докопаться до сути дела.

– И что же вы им рассказываете? – спросил я.

– Что когда кто-то рассказывает о своих грехах… то есть по-настоящему признается в них, рассказывает о них другому человеку, он будто признает тот факт, что он сам – дефектный.

– Вы думаете, что мы не знаем, что мы дефектные? Только почему это надо постоянно втирать нам в мозги?

Некоторое время отец Патрик молчал, потом заговорил:

– Ты поверишь мне, если я скажу, что это – своеобразный способ общения с Богом?

– А если я не верю в Бога? – Он снова заерзал на стуле. Наверное, потому, что подобные изречения нарушают безопасность его работы.

– Тогда используй это время с тем, чтобы подумать над вопросом: а каким бы человеком тебе самому хотелось бы стать. Или, по крайней мере, – тихо закончил он, – поверь в себя.

Совсем не то я ожидал услышать от него, но я поскорей покинул исповедальню, прежде чем он успел назначить мне чтение молитв в качестве «домашнего задания».

Логично все оценив, я был бы просто обязан все их честно отчитать.

Когда я вышел из исповедальни, сестра Катерина указала мне на скамью слева от себя и при этом прижала указательный палец к губам, как будто мне пять лет и я не в курсе того, что тут нельзя ни свистеть, ни орать от радости, что все закончилось, когда ты перемещаешься по проходу к своему месту. Майя устроилась как раз напротив меня через проход. И молилась. Предположительно.

Я смиренно присел в своем ряду, при этом склонил голову, как положено, и закрыл глаза. Уже через секунду я понял, что кто-то усаживается рядом со мной.

– Привет! – прошептала Майя.

– Привет! – так же шепотом отозвался я. – У тебя не будет неприятностей за то, что ты в церкви ведешь беседы?

– Нет, только нужно говорить очень тихо и целеустремленно направлять взгляд вперед, – спокойно сообщила она. – Иногда Святой Дух приказывает молиться не про себя, а вслух. – Она закатила глаза и улыбнулась. – Как твой нос?

– Неплохо, – соврал я. Я не собирался жаловаться ей на то, что он до сих пор болит, особенно теперь, когда Майя явно чувствовала себя виноватой в этом. К счастью, синяка не осталось, он просто болел, и все.

– Послушай. Сестра Катерина будет спрашивать тебя, хочешь ли ты войти в нашу ученую команду. Я подслушала после уроков, как она говорила с другой учительницей и рассказывала ей про то, как ты запомнил все те молитвы.

– Это группа лузеров, которые участвуют в турнирах десятиборья?

– Это мы самые и есть, – сказала Майя, приподнимая брови. По-моему, я ляпнул что-то не то, назвав ее лузером.

– Пожалуйста, – продолжала она, словно и не заметив этого, – соглашайся. Мы уже все тоже согласились. Кроме того, тебе нужно будет обязательно выбрать себе факультатив. Если ты не играешь на музыкальном инструменте и не занимаешься в спортивной секции, тебе остается ученая команда.

– Значит, на самом деле у меня-то и выбора никакого нет.

– Ну, ты очень высокий. Ты в баскетбол играешь?

Я рассмеялся, но тут же спохватился и закашлялся, как только сестра Катерина повернулась в мою сторону. В старой школе меня как-то раз зачислили в команду, но выяснилось, что у меня нарушена координация движений. Я даже очки не могу спокойно водрузить на нос, не ткнув при этом дужкой себе в глаз. Десяти минут моим товарищам хватило для того, чтобы определить мою полную бесполезность как игрока. Я мог бы помочь им, разве только держа кольцо для мяча на должной высоте.

– Потом дашь мне номер своего телефона, и я напишу тебе, где будет проходить подготовка к соревнованию, – сказала она.

– А пока дай мне свой, – прошептал я.

– У меня нет ручки, записать нечем, – отозвалась Майя.

– Я запомню.

– Разумеется, запомнишь, – ухмыльнулась она. Я старался не выдавать свою радость за свои способности, пока она диктовала мне номер, который я тут же и запомнил.

Сестра Катерина и в самом деле попросила меня присоединиться к команде чуть позже в тот же день. Так как у меня не имелось домашнего задания по религии и беспокоиться было не о чем, я мог бы, по ее словам, использовать это время для запоминания важных фактов. Обалдеть можно!

В это время Ребекка продолжала исполнять различные пируэты прямо в классе. При этом ее светлые волосы золотом рассыпались по сторонам, а хор исполнял «Божью благодать». На минутку меня это отвлекло, пока я не заметил, что сестра Катерина смотрит прямо на меня с подозрением. Мне показалось, что я хорошо замаскировался, но оказалось, что нет. Между нами возникло понимание, но также я почувствовал и предупреждение с ее стороны о том, что мое поведение начинает ее настораживать. Тогда я набрал в грудь воздуха и сосредоточился на передней части классной комнаты, пока урок не закончился.