В храме Солнца деревья золотые
– Серьезно?
– Еще как.
Калитин не лгал. Его в самом деле все сильнее тянуло к ней. Сначала они виделись раз-два в месяц, потом каждую неделю, потом… Марату уже и этого казалось мало. Закревская не старалась произвести на него впечатление как на мужчину, – не кокетничала, не заигрывала с ним. Она вообще не придавала значения личному обаянию и вела себя естественно, приводя этим Марата в восторг. Женские уловки, дурацкие капризы, пустая болтовня и жеманные манеры со временем начали раздражать его. Ангелина оказалась приятным исключением. Она была умна без занудства и приятна без ухищрений. Это редкое сочетание в женщине очаровало Калитина сильнее, чем он ожидал. К тому же Закревская не помышляла о замужестве, и это придавало отношениям с ней свободу и легкость.
– Знаешь, Калитин, – засмеялась она, – ты начинаешь мне нравиться. Это опасно.
– Почему?
Она уклончиво повела плечами.
– Вдруг меня угораздит влюбиться… столько сразу возникнет лишних сложностей. И вообще… нам такое ни к чему.
– За меня попрошу не расписываться, – улыбнулся Марат.
– Налей мне еще коньяка, – сказала она.
Они снова выпили. В зале стало шумно, жарко засияли люстры. У Ангелины Львовны кружилась голова.
– Боюсь, тебе придется выносить меня отсюда… – пошутила она.
– Неужели? С превеликим нашим удовольствием.
Ей было хорошо сидеть напротив Марата, пить коньяк и смеяться.
– Расскажи мне что-нибудь о своих новых достижениях.
– Какие там достижения? – вяло махнула рукой Закревская. – Чем дольше я работаю, тем чаще становлюсь в тупик. Я уже начинаю думать, что взялась не за свое дело. Надо было выбрать специализацию педиатра или стоматолога. По крайней мере там существует хоть какая-то определенность. А психика… такие дебри! Человек внутри себя непредсказуем и сложен. Это даже не темный лабиринт, это… бездны непроницаемые.
– Ну, не преувеличивай. Такие уж и бездны! По-моему, некоторые люди читаемы, как театральная афиша.
– Вот именно, что некоторые. И читаемы вовсе не они, а то, что они тебе показывают.
Калитин задумался. Коньяк спутал его мысли, а близость докторши вызывала странные желания, отличные от философских выкладок. Он внутренне встряхнулся и попытался собраться. Нет, говорить сейчас о психотерапии не хотелось. Тянуло на что-то романтическое, безрассудное, но… сам же спросил о «новых достижениях»? Придется держать марку.
– Ты Ревина знаешь? – вдруг сменила тему Закревская. – Даниила Петровича?
– Данила Ревин? Что-то припоминаю. По-моему, известный в прошлом альпинист. Я тоже немного увлекался скалолазанием, но дальше учебных походов дело не пошло.
– Есть что-то, чем ты не увлекался?
Марат пробовал себя в разных видах спорта – парашютизм, мотогонки, серфинг, редкостные восточные единоборства. Он отдал дань всему понемногу, ни на чем не останавливаясь. Альпинизмом он бредил в юности, зачитываясь книгами о горноспасателях, покорении вершин и ледников, знал наперечет героев прославленных восхождений. Большой Памирский тракт, Пишхорское ущелье, пик Корженевской, Дарвазский хребет… – эти названия звучали для него самой приятной музыкой. Бородатые, черные от мороза и солнца парни в просоленных ветровках, одичавшие от жизни в снежном поднебесье, долгое время были его кумирами. Годы спустя он назвал свое сыскное агентство «Барс» в память о былом увлечении. «Снежный барс» – почетное звание, присваиваемое выдающимся альпинистам.
Снежный барс, светло-серый, с черными пятнами, изящный и сильный, почти незаметен среди скал… Бесшумно скользит он в клубах тумана, выслеживая на скальных террасах горных козловтеков. Ловкий и бесстрашный хозяин гор легко переходит через скрытые под снегом ледниковые трещины и умело избегает готовых рухнуть в бездну снежных карнизов. Следуя за стадами архаров[4] или хангулов,[5] барс поднимается до семитысячной высоты… как раз туда, куда забраться могут лишь настоящие альпинисты.
– Ревин… Ревин… – задумался Марат. – Кажется, он совершил траверс вершин Кальберг – Адайхох.
– Что? – не поняла Закревская.
– Это на Кавказе, – пояснил он. – И еще… на Памиро-Алтае он поднимался на Чапдару. Один из труднейших маршрутов. Думаю, это далеко не все. Данила Ревин – опытный альпинист, но давно забросил горы. Я слышал, он сейчас организовал свой бизнес и довольно неплохо стоит.
– Ну и память у тебя!
– Могу в цирке выступать, – похвастался бывший детектив. – В школе я брал призы на математических олимпиадах, а бабуля прочила мне славное цирковое будущее. Если я хоть раз что-то увидел или прочитал, уже не забуду. Трехзначные числа умножаю и делю в уме почти мгновенно.
– Вот это да! Что ж ты раньше молчал?
– Во-первых, ты не спрашивала. Во-вторых, ничего выдающегося в этом нет. Кому нужно считать в уме, когда повсюду компьютеры и калькуляторы?
– Не скажи, – возразила Закревская. – Хорошая память в наше время редкость. Знаешь, сколько пациентов обращаются ко мне именно с целью улучшить память?
– У меня с детства память отличная.
– Повезло тебе, Калитин. А почему ты не пошел в математики? Был бы сейчас профессором.
– Я бы рехнулся от скуки, – признался Марат. – Формулы, уравнения и корни – это не для меня. Я не могу долго сидеть на одном месте, а тем более корпеть над бумагами. В олимпиадах я принимал участие только по требованию учительницы. А так… меня за уроки не загнать было. Все делал на ходу и как попало, но учился хорошо. Отличником не был, признаюсь, но четверок в аттестате имею буквально пару штук – по пению и литературе.
– Честно говоря, я считала тебя хулиганом и двоечником.
Марат смешно скривился.
– Вот это да! – возмутился он. – Хорошее же я произвожу впечатление на людей.
– Ну, извини… что есть, то есть.
– Кстати, а почему ты интересуешься Ревиным? Он что, твой пациент?
Ангелина Львовна была связана врачебной тайной, поэтому не могла сказать правду. И серьезного повода для этого не видела. Пока.
– Нет, – ответила она. – Даниил Петрович – муж моей школьной подруги. У них возникли проблемы.
– Семейные?
– В общем, да…
Глава 4
– Эй, Мельникова, помогай, чего рот раскрыла?
Зычный голос принадлежал Глафире – старшей по костюмам и прочему киношному инвентарю. Когда Лариса, на школьный манер, назвала ее завхозом, Глафира страшно обиделась.
– Ты кто? – возмутилась она. – Новенькая, что ли?
– Ага.
– Сразу видно! Я, милая, никакой не завхоз. Я – администратор.
– Извините, – растерялась Мельникова.
– Ладно, – смягчилась администраторша. – Будешь при мне. На подхвате.
Вещей и вещиц, которыми ведала Глафира, было столько, что новая сотрудница запуталась в них. Многие предметы и технику Лариса вообще видела впервые. Они с Глафирой занимались тем, что упаковывали разнокалиберную утварь в большие деревянные ящики, помеченные жирным черным клеймом – «Дебют».
Работа была не тяжелая, только очень суматошная. Все бегали, кричали, ругались, искали то одно, то другое, беспрерывно что-то выясняли и уточняли. К концу дня Мельниковой казалось, что она немного оглохла, а перед ее глазами мелькали разноцветные круги. Киностудия уже не представлялась Ларисе сонным царством, как при первом посещении. Наоборот, жизнь здесь кипела и бурлила.
Через неделю Глафира подошла к ней с ведомостью.
– Получи аванс и распишись вот здесь.
– Ой! – обрадовалась Лариса. – А мне положено?
Деньги оказались как нельзя кстати. Об уплате долга конечно же речь не шла, но хоть на питании не придется экономить.
– Чудеса! – удивился Мельников, когда Лариса, усталая и счастливая, пришла домой с полной сумкой продуктов. – Неужели заплатили?
– Как видишь.
Прошли еще две недели, и Глафира предложила Ларисе командировку.
– Ты не пугайся. Это недалеко, – сказала она. – В Геленджик. Там какой-то эпизод снимать будут. Поедешь?
– Не знаю. С мужем хочу посоветоваться.
Мельников не пришел в восторг от перспективы на десять дней остаться одному, но… подумал и согласился, что ехать надо. Тем более за поездку обещали заплатить по двойному тарифу.
В Геленджике выпавший снег сразу таял, с моря дули влажные ветры, а сахарные вершины гор напоминали Ларисе сказочные картинки. Она бродила по мокрой прибрежной гальке и слушала прибой. Работы было немного – приносить на съемочную площадку горячие обеды, выдавать и приводить в порядок костюмы, убирать инвентарь.
Мельникова никогда не видела моря зимой. Впрочем, она его и летом-то видела всего один раз, когда они с Володей ездили дикарями в Крым.
Время съемок пролетело быстро. Москва встретила путешественников густой метелью и холодом, от которого все успели отвыкнуть. Ларисе бросилось в глаза, что муж осунулся и похудел, пока ее не было.
– Соскучился? – спросила она, входя в знакомый теплый уют комнаты.
– А ты нет? Понравилось гулять?
Володя ревниво оглядывал ее фигурку в синем трикотажном костюме, купленном на новую зарплату.
– Я не гуляла, а работала, – мягко возразила жена. – Вот деньги.
Она постепенно привыкала к работе на киностудии, и даже командировки уже не пугали ее. Ничего страшного в них не было – обычная рутина: принеси – унеси, подай – возьми, найди, убери, сбегай, позови, сложи. Вот и весь нехитрый перечень обязанностей. Наблюдать за съемками оказалось не так интересно, как она думала. Дубли повторялись по нескольку раз, один эпизод совершенно не вязался с другим, актеры нервничали, режиссер срывал голос, операторы требовали что-то свое. Каждый качал права, и никто никого не слушал. Утешала в этой ситуации зарплата, которую платили исправно.
Мельниковы успокоились. Они отдали часть долга за квартиру, послали немного денег бабушке в деревню, где гостила их дочка, купили новый телевизор и подержанный ноутбук. Жизнь налаживалась.
– Слушай, Лорка, ты хоть расскажи, как кино снимается! – просил Владимир.
Ему было скучно сидеть одному в четырех стенах, пока жена пропадала на работе.
– Да так и снимается, – вздыхала Лариса. – Обыкновенно. Все ругаются, кричат, суетятся, а потом… все получается.
– Что за фильм? О чем? Мельникова пожимала плечами.
– Вроде про любовь… и про спортсменов каких-то. Про горы. Я толком не знаю.
– Как это? Тебе разве не интересно?
– Не-а, – лениво отвечала Лариса. – Не интересно. Наверное, Глафира права: я не создана для кинематографа. Это особый мир, который подходит далеко не каждому.
– Неужели тебе не хотелось быть актрисой, играть разные роли?
– В детстве, может, и хотелось, а с возрастом прошло. Думаешь, приятно, когда на тебя все пялятся?
– Что здесь такого?
– Вот представь, тебе надо плакать или в любви объясняться при всех. Или целоваться? Ты бы смог?
Мельников долго думал, но так и не нашел, что ответить.
– Я бы не смогла, – сказала за него Лариса. – Мне стыдно. Как это люди могут самое сокровенное выставлять напоказ?
– Привыкли, наверное…
– Разве к такому можно привыкнуть?
– Люди ко всему привыкают, – философски рассудил Владимир.
– Ну да… – согласилась Лариса.
После этих разговоров у нее почему-то портилось настроение. Работа на киностудии «Дебют» вызывала непонятное беспокойство. Гораздо комфортнее Мельникова чувствовала себя в школе, где ей все было мило и знакомо.
– Вот рассчитаемся с долгами, и снова буду преподавать свою биологию.
Владимир кивал головой. Ему тоже не по душе пришлась новая работа Ларисы. Но… человек предполагает, а Бог располагает.
– Я скоро снова в командировку уеду, – однажды сказала Лариса.
– Надолго?
– Кажется, да. И надолго, и далеко.
– Куда, если не секрет?
– Точно не знаю пока. Ходят слухи, что снова в горы. Только на этот раз в другое место. На Памир, кажется.
– На Памир? – удивился Мельников. – В такую даль? Что ваша киностудия забыла на Памире?
Ларису саму интересовал этот вопрос. Единственный человек, с которым она тесно сошлась на новой работе, была Глафира. Но суровая администраторша хранила молчание. Мельникова все ходила вокруг да около, намекала так и сяк на предстоящую поездку, но тщетно. Глафира как воды в рот набрала.
Тем временем съемочная группа усиленно готовилась к работе в горных условиях. Лариса понимала это по характеру инвентаря, который они с Глафирой упаковывали все в те же деревянные ящики с клеймом «Дебют».
Сборы скорее напоминали подготовку группы альпинистов к штурму горного хребта, чем к съемкам фильма: подвозились и укладывались палатки, бухты капроновых веревок, скальные крючья, карабины, примусы, сахар и сухари в тюках, банки со сгущенным молоком и тушенкой, медикаменты и многое другое.
– А что за эпизоды будут сниматься? – в очередной раз спросила Лариса, уже не ожидая ответа.
Но администраторша вдруг сменила гнев на милость: ее лицо смягчилось, губы тронула легкая улыбка, а монументальная грудь взволнованно колыхнулась. Она доверительно наклонилась к помощнице и прошептала:
– «Взрыв в туннеле»…
– Что? – не расслышала Мельникова. – Где взрыв? Какой?
– Да не «какой», а фильм так будет называться – «Взрыв в туннеле»! Про катастрофу!
– Как интересно! – преувеличенно восхитилась Лариса.
– Я сама только вчера узнала. У нас насчет болтовни строго. Начальство не любит, чтобы работники обсуждали творческий процесс.
– Почему? Ведь…
– Это дело художественного совета, – перебила администраторша. – У нас на киностудии все они решают.
Лариса согласно кивнула, хотя подобная секретность удивила и сильнее раззадорила ее любопытство.
– Глафира, миленькая, – взмолилась она. – Расскажите еще что-нибудь!
– Ну… меня особо тоже никто в тонкости не посвящает. Так… что случайно услышу, о чем сама догадаюсь… Вот, давеча актеры обсуждали, что Чаров нанял группу каскадеров: среди них есть и пиротехники, и альпинисты бывшие, и даже один циркач.
– Циркач-то зачем? Пышная дама пожала плечами.
– Разве я знаю, что режиссер замыслил? Ему такое может в голову взбрести, что нарочно не придумаешь. Наверное, супертрюки какие-нибудь будет снимать.
– Мы тоже поедем? – поинтересовалась Лариса.
– Обязательно. На этот раз без нас никак не обойдутся. Во-первых, добираться далеко, а во-вторых, уж больно барахла всякого много. А в нем только я одна быстро разобраться могу. С твоей помощью…
– Мы на поезде поедем? – не унималась Мельникова. – Я самолетов ужасно боюсь.
– Туда на поезде неделю пилить придется, так что предстоит тебе, дорогуша, опасный перелет, – захохотала Глафира, увидев, как вытянулось и побледнело лицо помощницы. – Не дрейфь, я уже не первый раз летаю и до сих пор жива.
– Утешили… Куда лететь – то?
– На Памир. Кажется, в Таджикистан. С географией у меня в школе не сложилось, – вздохнула администраторша. – Ну, ничего, посмотрим на карте. Может, и на вертолете лететь придется.
Лариса решила держаться поближе к группе каскадеров и слушать все, о чем они между собой говорят. Авось удастся разузнать побольше.
Грубые, шумные мужики с обветренными лицами не вызвали у нее особого восторга. Они болтали о каких-то ледниковых речках, перевале Акташ, о долине Западного Пшарта и загадочном «снежном человеке», который якобы обитал там. Этого «снежного человека» они называли голуб-яван…
* * *Утром Ангелину Львовну разбудил телефонный звонок Самойленко.
– У меня для тебя сюрприз! – возбужденно-радостным тоном сообщил он.
– Олег, ты хоть иногда, для разнообразия, смотришь на часы?
– А что такое? – ничуть не смутившись, спросил психотерапевт.
Его трудно было сбить с толку, особенно когда им овладевала очередная «мания», – так доктор Закревская называла его увлечения.
– Позволь напомнить тебе, что за окнами – тьма-тьмущая, а на часах – всего лишь семь утра.
– Ой, я тебя прошу, не будь такой закоренелой материалисткой, – напирал Самойленко. – Что значит время для свободы духа, который парит…
– Олег! – потеряла терпение Ангелина Львовна. – Поздравляю. Тебе еще до рассвета удалось вывести меня из спокойного состояния. Так что берегись! Я приду на работу страшно злая, и ты не получишь кофе.
– Ерунда. Когда ты увидишь, что я принес, ахнешь! Жду тебя в офисе…
Закревская обреченно вздохнула, встала с постели и поплелась в ванную. Все равно заснуть уже не удастся. Она приняла душ, и через десять минут остатки сна улетучились.
Сегодня у нее трудный день: придут три пациента, среди которых бизнесмен Ревин. Почему-то сеансы с ним давались Ангелине тяжелее всего. Ревин блуждал вокруг да около, не раскрывая истинных причин своего душевного недомогания. А то, что недомогание присутствует, Закревская поняла еще во время первой беседы. Скорее всего, болезненные переживания, наложившие отпечаток на психику, связаны с альпинистским прошлым бизнесмена.
Размышляя, как правильно построить диалог с Даниилом Петровичем, она поставила чайник и принялась готовить себе завтрак. Еда по утрам составляла часть ее повседневного ритуала, который нарушался крайне редко и исключительно по серьезному поводу. Выбирая между овсянкой и бутербродом, Ангелина остановилась на последнем. Большой кусок хлеба она густо намазала майонезом, положила сверху два листа зеленого салата, толстый ломоть ветчины и пластинку сыра.
– Ну, теперь можно наливать кофе, – пробормотала Закревская, откусывая от бутерброда и на ходу жуя. – Олег бы завопил от возмущения, увидев, какое варварское у меня питание.
Самойленко время от времени проповедовал здоровый образ жизни, ел только проросшую пшеницу и ужасался, что ему никак не удается приобщить к этому Ангелину Львовну.
«Ты не понимаешь! – с пафосом вещал он, поднимая вверх указательный палец и закатывая глаза. – Тело нуждается в очищении от скверны не меньше, чем душа!»
Ангелина кивала, соглашалась и… продолжала поедать колбасу, сливочное масло, копченья, соленья и сладости. Причем это ничуть не вредило ее завидному здоровью, тогда как Олег Иванович то и дело маялся желудком, печенью и общим расстройством пищеварения.
Уже сидя в набитом пассажирами вагоне метро, Закревская вспомнила об обещанном сюрпризе.
«Что у него за очередной бзик? – думала она, перебирая в уме варианты. – Не дай бог, опять монаха какого-нибудь блаженного притащил! Или бабку-ворожею…»
Однажды во время приступа «религиозного экстаза» Самойленко пригласил в офис братьев-отшельников из сомнительной староверческой общины. Они исчеркали стены подозрительными иероглифами и двое суток «изгоняли сатану», наводя на пациентов ужас своими черными хламидами, гнусавым пением и неистово горящими глазами. После вышеописанной процедуры в помещении долго пахло ладаном, свечами, паленой шерстью, а весь пол был укапан воском. Приходящая уборщица ругалась на чем свет стоит, соскабливая с линолеума липкие пятна.
– Станция «Белорусская», – произнес мелодичный голос, возвращая Ангелину Львовну из неприятных воспоминаний в будничное настоящее.
Поток людей устремился к выходу в город. У цветочного киоска сонный милиционер заигрывал с дородной продавщицей, которая выставляла товар. Из черноты туннелей тянуло сырыми затхлыми сквозняками.
Госпожа Закревская вышла из подземки и сразу попала в густую снежную круговерть. Огромные снежинки летели в лицо и на воротник, превращая прохожих в призрачных Сайта-Клаусов. Издалека, сквозь снежную пелену был виден свет в окнах кабинета Самойленко.
К счастью, на сей раз обошлось: никаких посторонних личностей в офисе не оказалось.
– Пришла все-таки пораньше! – восторженно закричал Олег, встречая ее и помогая раздеться. – Ухты, сколько снега. Подожди, я вытряхну…
Он вышел на порог и встряхнул Ангелинину дубленку.
– Вешай сюда, к печке.
В холле уютно гудела газовая печь, пахло свежезаваренным чаем. На стеклянном столике стояла открытая коробка конфет.
– По какому поводу угощение? – удивилась Закревская, бросая жадный взгляд на конфеты. Она обожала шоколад.
– Сейчас узнаешь, – торжественно заявил коллега, потирая свою бородку, что являлось у него признаком величайшего удовлетворения. – Закрой глаза.
– Ой, Олег, только без этого! – взмолилась Ангелина. – Давай, не томи, показывай.
– Ну, ладно, – смилостивился он. – Идем. Он взял ее под локоть, увлекая в свой кабинет.
Там, на середине письменного стола, красовался прозрачный шар размером с небольшой мяч.
– Что это?
Закревская протянула руку, но доктор Самойленко дернулся и закричал:
– Не трогай! Не прикасайся!
– Ты что, Олег? – возмутилась она. – Белены объелся? Пусти, рукав порвешь.
Тот смутился, поспешно отпуская рукав ее костюма.
– Извини…
– Взбесился совсем?
Вежливая и безукоризненно корректная с пациентами – в общении с хорошо знакомыми людьми Закревская не стеснялась в выражениях и вполне могла отпустить крепкое словцо. Самойленко знал эту ее черту и не обижался.
– Понимаешь… – начал оправдываться он. – Магическую вещь нельзя просто так трогать руками. Мне один клиент привез эту штуковину из Японии. Я его просил.
– Ты объяснишь наконец, что это?
Психотерапевт принял эффектную позу и заявил:
– Думаю, мы видим перед собой настоящий… совершенно подлинный гадальный шар. Их делали в Японии пять тысяч лет назад из естественных, то есть натуральных, природных кристаллов кварца. Представляешь?
– С трудом, – вздохнула Ангелина Львовна. Похоже, у Самойленко очередной бзик. – И зачем тебе этот шар? Ты же врач, а не бабка-вещунья! Насмотрелся по телику про экстрасенсов, и крыша поехала? Да?
– Какая ты, Ангелина, прозаическая женщина. Просто жуть берет. Ты… калькулятор, а не человек.
– Спаси-и-ибо, – засмеялась Закревская. – Уважил. Ты, Олежек, признанный мастер изысканных комплиментов. Вот чего у тебя не отнимешь, так это умения доставить даме удовольствие. Любой поэт умер бы от зависти, услышь он твои речи.
– Ты лучше посмотри на это чудо! – воздевая руки к потолку, нараспев затянул Самойленко. – Какая прозрачность, какое дивное преломление света! Какая необъятная глубина! Шар живой. Он дышит, существует. Разве ты не чувствуешь? В его кристаллической бездне можно прочесть не только прошлое, но и будущее…
– Серьезно? – подняла брови Ангелина. – Ты не шутишь?
– Не веришь? – обиделся коллега. – Напрасно. Все вы, скептики, рано или поздно убедитесь, что в мире существуют не только стетоскопы, градусники и таблетки. Есть нечто неизмеримо большее, непостижимое разумом, сверхъестественное! А вы, вы…
– Давай выпьем, Олег, – перебила его взволнованную тираду Закревская.
Она знала: если вовремя не остановить этот бурный словесный поток, то он унесет Самойленко в такие запредельные дали, что ни у кого не хватит терпения слушать подобную белиберду.
– У тебя есть? – мгновенно переключился он. – Что? Коньяк, водка?
– Я имела в виду чай.
– Пф-ф-ф… – разочарованно фыркнул доктор.
– По-моему, ты и так… навеселе.
Самойленко не стал спорить. Он действительно чувствовал некую эйфорическую приподнятость, и сомнения, высказанные Закревской, не могли остудить его. Она просто не понимает. Женщина! Что с нее взять? Житейский приземленный ум, трезвый расчет. Ангелина – хороший специалист, но интеллект у нее слабенький. Никакого полета фантазии, никаких прозрений. Она ученый сухарь, скучна и правильна, как таблица умножения. Слишком логична, слишком благоразумна. Истинный же гений всегда немного безумен!..
– Эх, Закревская! – преувеличенно сокрушался он. – Не быть тебе ни Платоном, ни Ньютоном. А тем более Аристотелем. И до знаменитой Ванги тебе далеко.
– Я и не претендую. Меня вполне устраивает то, что есть. Мы будем чай пить или нет?
За чаем Ангелина Львовна поглощала конфету за конфетой, вызвав настоящий ужас на лице своего коллеги.
– Как можно есть столько сладкого? Ты же доктор! Зачем ты столько лет изучала физиологию организма? – не выдержал Самойленко.
– Чтобы безжалостно губить его, – парировала она, запивая чаем следующую конфету. – Зачем же еще?
– Вот так всегда. Не могу понять, шутишь ты или говоришь серьезно.
– Ах, Олег, посмотри лучше на себя. Зачем ты приволок в офис какой-то шар? Это же кабинет врача, а не приемная шарлатана. Хочешь строить из себя Калиостро, бросай медицину.
– Почему шарлатана? – возмутился Самойленко. – Если у человека нестандартный взгляд на вещи, так он сразу и шарлатан? У меня просто особый подход к вопросу…
Ангелина Львовна всплеснула руками.
– Надеюсь, ты хоть воду не собираешься заряжать космической энергией? Чтобы потом продавать пациентам в качестве лекарства от всех болезней?
Коллега отрицательно помотал головой, потом призадумался.
– А что? Неплохая мысль…
– Господи! – Закревская отодвинула чашку и встала. – Я, пожалуй, пойду. Почитаю что-нибудь. Сегодня ко мне придет Ревин.