– Да это понятно, – успокоил его Самарин, – как, впрочем, понятно и то, что имени своего человечка в Петросовете вы мне не скажете.
Одье на это только руками развел.
– Я, собственно, и не сомневался в этом, – ухмыльнулся Самарин. – Какой же дипломат по доброй воле сдаст столь ценного информатора? Но я надеюсь, вы восстановите в памяти тот разговор, который произошел между вами и вашим человечком накануне ограбления? Тем более что это останется чисто между нами.
– Вы обещаете мне это?
– Господин посол! – возмутился Самарин. – Во-первых, я человек чести, а во-вторых, я, кажется, не давал повода не верить мне.
– Извините, – скривился в улыбке Одье, – но и вы должны меня понять.
– Вне всякого сомнения. Так что, я слушаю вас.
Руководитель Швейцарской миссии в Петрограде оказался человеком с прекрасной памятью, которая зафиксировала едва ли не самые тонкие нюансы разговора четырехмесячной давности, и теперь Самарин уже не сомневался в том, что налетчики были хорошо осведомлены о том, что где лежит, а это еще раз подтверждало его версию, что кто-то сдал тайну Одье и «его друга Карла» по полной программе. Знать бы только, кто этот человек и кому он сдал эту тайну?
И еще один не менее важный вопрос не мог не волновать Самарина. Из каких источников информатор Одье мог узнать о готовящемся ограблении?
Однако ничего толкового руководитель Швейцарской миссии сказать не мог, и Самарин, прежде чем откланяться, попросил Одье позвонить по телефону в посольство Норвегии и представить его Мартину Андерсену как «личного представителя господина Луначарского», который хотел бы уточнить некоторые детали ограбления.
– С кем бы вы желали переговорить конкретно? – без лишних вопросов спросил Андерсен.
– Если позволите, то с теми, кто был свидетелем ограбления.
– Хорошо, приезжайте.
Повесив трубку и поблагодарив Одье за телефонный звонок, который сразу же снял множество дополнительных вопросов со стороны норвежского посла, Самарин направился уж было в прихожую, как вдруг его остановил голос Одье:
– Господин Самарин, простите ради Бога, что сразу не предложил вам… Коньяк, кофе, чай? Пока мой шофер будет заниматься машиной, у нас будет время и кофе попить, и поговорить. Мне недавно привезли настоящий бразильский кофе.
Он знал – этот дипломат старой европейской выучки, чем купить голодного, оставшегося не у дел следователя. Уже забывший вкус и запах кофе, тем более настоящего бразильского, а не того суррогата из ячменя и желудей, который подавали летом семнадцатого года в кофейнях на Невском, Самарин непроизвольно кивнул головой, едва не подавившись при этом слюной.
– Я рад, что вы не отказали, – произнес Одье, и на его лице отразилось нечто, отдаленно похожее на улыбку. Окликнув Рыжего, который словно из-под земли появился в гостиной, он что-то сказал ему, и Рыжий скрылся за дверью.
Свежезаваренный кофе с пенкой на поверхности и заправленный тремя бульками французского коньяка действительно был замечательный, и Самарин даже глаза закрыл от удовольствия, отпив глоток. Хрустнул печеньем, которое вместе с кофе подал Рыжий, и, почти физически ощущая, как проясняются мозги, поинтересовался:
– Скажите, а что за погром был в этом доме? Насколько мне известно, семья Фаберже никакого отношения к евреям не имеет.
– Погром? – едва не поперхнулся Одье, но. Видимо, сообразив, что имеет в виду Самарин, спросил в свою очередь: – А вы что, ничего не знаете о том, что случилось здесь в октябре прошлого года?
Наслаждаясь запахом и вкусом кофе, отчего голова могла пойти кругом, Самарин только пожал плечами.
– О-о, в таком случае вы многое пропустили, – со скорбной усмешкой на лице произнес Одье, – об этом в свое время говорил весь Петроград.
– Точнее говоря, весь дипломатический корпус?
– Можно сказать, что и так, но как бы то ни было, а шуму было много. И, насколько мне известно, это дошло даже до Москвы, я имею в виду Совнарком.
– Даже так? Это уже действительно интересно.
– «Интересно», – саркастически усмехнулся Одье, – а мне вспоминать об этом страшно. В общем, буквально на третий день после налета на посольство Норвегии примерно то же самое случилось и с нами. Но это уже было солнечным днем, да и налетчики имели на руках мандаты Петроградского чека.
Как бы ни относился к питерским чекистам Самарин, но в подобное невозможно было поверить, и он поначалу даже подумал, не затаил ли на них злобу швейцарский дипломат.
– А вы, случаем?..
Эдуард Одье понял его с полуслова и даже руками замахал, открещиваясь от столь кощунственного наговора.
– Что вы! Упаси бог, чтобы я стал возводить на господ чекистов напраслину.
– В таком случае расскажите, что произошло на самом деле, и, если можно, подробнее.
– Подробнее… – почти беззвучно протянул Одье, и на его лице застыла гримаса отвращения.
Судя по реакции швейцарского дипломата, в его душе еще не зажила кровоточащая рана от того беспрецедентного в дипломатической практике обыска, который провели на Большой Морской сотрудники Петроградского ЧК, но он все-таки заставил себя успокоиться и, обреченно вздохнув, произнес:
– Вы – интеллигентный человек, дворянин, и вы даже представить себе не можете, что произошло на самом деле, потому что это невозможно описать, но я все-таки попробую. Как я уже говорил, на третий день после того, как было ограблено норвежское посольство, к нашей миссии подкатили два грузовичка, набитые вооруженными людьми в кожаных куртках, руководила которыми председатель Петроградского чека госпожа Яковлева. Они ворвались в дом и, угрожая сотрудникам миссии оружием, приказали всем забиться в один угол. Когда я потребовал объяснить мне, чем вызвано это вторжение, госпожа Яковлева сунула в лицо какую-то бумагу, заявив при этом, что она имеет точную информацию о том, что контрреволюционные элементы прячут на территории миссии оружие, и она имеет полное право провести здесь обыск. Это была явная чушь, ложь и наговор, о чем я и сказал ей, однако госпожа Яковлева будто не слышала моих возражений и приказала своим людям начинать обыск.
Самарин верил и не верил услышанному. Но уже потому, КАК все это выплескивалось из руководителя Швейцарской миссии в Петрограде, можно было не сомневаться в том, насколько трудно и больно вспоминать ему тот страшный день. В какой-то момент Одье замолчал, видимо еще раз переживая то унижение, которое он испытал при обыске, промокнул платком уголки губ и только после этого постарался закруглить свой рассказ:
– Последствия этого «обыска» вы имеете возможность видеть сами, но это всего лишь сотая доля того, что господа чекисты оставили после себя на самом деле. Развороченный паркет, изуродованные подставки под вазы, которые сами по себе стоят баснословных деньг, содранные со стен картины, под которыми они искали тайники, а также сорванные с перил резные набалдашники из красного дерева, под которыми, судя по всему, пригретые мной контрреволюционные элементы должны были прятать бомбы, гранаты и револьверы. Но это еще можно было хоть как-то объяснить, а вот тот факт, что они стали выносить из дома китайские вазы, которые могли бы украсить любой музей мира, фигурки, вырезанные из полудрагоценных камней, китайские статуэтки и картины известных художников, к тому же стали выковыривать из эфесов развешанных по стенам кинжалов и сабель драгоценные камни – это уже напоминало откровенный грабеж, о чем я и сказал госпоже Яковлевой.
– И что она?
– Приказала своим людям искать дальше.
– Ну а опись изъятого? Она приказала ее сделать?
На губах Одье вновь застыла саркастическая ухмылка.
– О чем вы говорите? Опись… Была бы опись, я бы не стал жаловаться вам в жилетку на подобный произвол.
Самарин вопросительно уставился на швейцарского посланника. Даже если учитывать всю ту праведную обиду на петроградских чекистов, которая черным наростом скопилась в душе Одье, и то его слова несли в себе нечто более страшное, нежели всплеснувшийся гнев. Оттого и спросил осторожно:
– Вам не показалось, что госпожа Яковлева не полная дура и не враг самой себе, чтобы проводить подобные «обыски» на территории иностранных миссий? К тому же она должна была представлять себе, чем конкретно может закончиться для нее подобный «обыск». Принятый Совнаркомом Декрет о защите собственности иностранцев еще никто не отменял.
– Вот и я думаю, что не дура, – согласился с ним Одье. – И я не сомневаюсь, что она не могла не догадываться, на какой риск идет, когда ворвалась на территорию миссии и перевернула весь дом.
– Выходит, рисковала осознанно?
– Думаю, да.
– И что же она искала?
Одье отпил из чашечки глоток кофе, поставил ее на стол, прошелся вопросительным взглядом по лицу Самарина, словно желая лишний раз убедиться, можно ли полностью довериться этому человеку.
– Спрашиваете, что искала госпожа Яковлева? Да всё очень просто – бриллианты и драгоценности Фаберже. И я даже не сомневаюсь в том, что чекисты появятся в этом доме еще раз.
– С чего бы вдруг подобная уверенность?
