Поступь хаоса
Все это – штобы я мог скрыться.
– Вперед, Мэнчи, – повторил я, и мы пробежали последние несколько футов до реки, и повернули направо, и двинулись по берегу под уклон, стараясь держаться подальше от камышей.
В камышах, там кроки живут.
Я вытащил нож из ножен и держал всю дорогу в руке, а шли мы и вправду очень быстро.
– Што, Тодд? Што, Тодд? – продолжал тявкать Мэнчи.
На его языке это означало: «Скажите же мне наконец, што такое у вас происходит?»
– Не знаю, Мэнчи. Заткнись и дай мне подумать.
Рюкзак прыгал у меня на спине на бегу, но мы держали темп изо всех сил, продираясь чрез кусты и перепрыгивая через лежачие бревна.
Я вернусь. Точно вернусь. Так я и сделаю. Они сказали, я пойму, што мне делать, и вот я понял. Пойду на болото и убью спакла, если смогу, а потом вернусь домой и помогу Бену с Киллианом, а потом мы все вместе уйдем в эти другие места, про которые Бен говорил.
Да, так я и поступлю.
– Обещал, Тодд, – горестно подал голос Мэнчи.
Тропинка неприятно прижималась к камышам.
– Пасть закрой, – сказал я. – Я обещал, што уйду, но штобы уйти, может, надо сначала вернуться.
– Тодд? – переспросил Мэнчи.
Да, я тоже в это не верю.
Мы уже отошли дальше предела слышимости с фермы. Река вильнула немного к востоку, прежде чем влиться в верховья болота, и так увела нас еще дальше от города, и вот уже минуту спустя ничего больше не было, только мой Шум и Мэнчи да звук бегущей воды, достаточно громкий, штобы заглушить Шум охотящегося крока. Бен говорил, это эволюшия, только предостерегал не увлекаться такими мыслями поблизости от Аарона.
Я уже с трудом переводил дух, а Мэнчи – тот вообще пыхтел так, будто сей же час перевернется кверху брюхом, но останавливаться мы не стали. Солнце начало клониться к закату, но было еще совсем светло – на таком свету хрен тебя што-нибудь спрячет. Пригорок закончился, мы спустились на уровень реки, и кругом тут же все начало заболачиваться. Земля просела, подтопила нас грязью; мы поневоле сбавили шаг. Камышей тоже стало больше, ничего с этим не поделаешь.
– Уши навостри, – приказал я Мэнчи. – Слушай кроков.
Река тут бежала опять медленнее, и если придавить как следует собственный Шум, можно расслышать их – где-то там. Стало еще мокрее. Мы уже едва держали обычный прогулочный шаг, мерно чавкая чрез грязь. Нож я сжал покрепче и выставил вперед, на всякий случай.
– Тодд? – сказал Мэнчи.
– Слышишь их? – прошептал я, стараясь глядеть, куда ставлю ноги, наблюдать за псом и следить за камышами – все это одновременно.
– Кроки, Тодд, – сообщил Мэнчи настолько тихо, насколько вообще еще возможно лаять.
Я встал и как следует прислушался.
И услышал их – там, в камышах, причем еще и в нескольких местах разом. Мясо, говорили они. Мясо, пожива и зубы.
– Вот дерьмо, – выразился я.
– Кроки, – поправил меня Мэнчи.
– Пошли. – И мы зашлепали дальше, потому што кругом была уже сплошная жижа.
На каждом шагу ноги у меня уходили в ил, и ямы поверх заполнялись водой, и идти было решительно некуда, кроме как дальше, через камыши. Я принялся размахивать ножом перед собой, штобы срубить любой подвернувшийся камыш.
Глядел я вперед и, куда мы идем, видел: вверх и вправо. Мимо города мы уже прошли, теперь там начинались дикие поля – сбегали мимо школы и встречались с трясиной; ежели чрез эту топь прорваться, выйдем на твердую землю, а там уже тропинки и до настоящих болот недалеко со всей их тьмой.
Неужто я тут только сегодня утром был?
– Мэнчи, наддай, – сказал я. – Мы почти пришли.
Мясо, пожива и зубы, клянусь, успели сделаться ближе.
– Быстро!
Мясо.
– Тодд?
Я упорно рубился чрез камыши и с чваканьем таскал ноги из грязи, мяса, поживы и зубов. Но тут донеслось еще и пес – вертун.
И я понял, што нам конец.
– Бегом! – крикнул я, и мы побежали, и Мэнчи в ужасе взвизгнул и ка-а-ак скакнет мимо меня, но впереди я увидел, как из камышей подымается крок и кидается на него, но Мэнчи так обезумел от ужаса, што прыгнул еще выше, выше, чем он вообще умеет, и крочьи зубы клацнули об пустоту, и все это рухнуло со всей дури в трясину рядом со мной, вид имея до крайности недовольный, и я услышал, как Шум зашипел малец – вертун, и бросился вперед, а он – на меня, и я без единой мысли в голове повернулся и выставил руку вверх, а крок рушится на меня сверху – пасть открыта, когти наружу, и я думаю, вот она, смерть, явилась, и как ринусь из грязи со всей силы назад, на сушу, а он на задних ногах ломит за мной из камышей, и дальше реально минута ушла – мы с Мэнчи оба орали благим матом на разные голоса, – пока я понял, што он на меня больше не валит, а наоборот, уже весь мертвый, и в голове у него мой новый нож, так и торчит в черепе, и единственное, почему крок еще двигается, это потому што двигаюсь я, и я его с ножа-то стряхнул, а он просто упал наземь, и я на него, сверху – счастливый до ушей, што, кажется, так и не умер.
И вот пока я хватал ртом воздух, и кровь у меня гудела, а Мэнчи лаял и лаял, и мы оба хохотали от облегчения, тут-то я и понял, што мы слишком громко себя вели, штобы расслышать кое-што важное.
– Собрался куда-то, молодой Тодд?
Аарон. Стоял. Прямо надо мной.
Не успел я охнуть, как он отвесил мне кулаком в рожу.
Я, понятное дело, упал навзничь на землю, прямо на рюкзак – получилось што-то навроде перевернутой черепахи. Щека и глаз взвыли от боли; я едва шевельнулся, а Аарон сграбастал меня за грудки – ладно бы еще за рубашку, так прямо за шкуру под ней – и вздернул на ноги. Тут-то я уже заорал – так больно это было.
Мэнчи свирепо гавкнул:
– Аарон! – и бросился ему на ногу, а тот, не глядя, пинком отправил его прочь с дороги.
Теперь он держал меня, чуть не уткнувшись носом в нос. Мне оставалось только глядеть на него в упор одним глазом – тем, который не болел.
– И что же, во имя сада Эдемского, Господнего, изобильно-прославленного, ты делаешь тут, на болотах, Тодд Хьюитт? – вопросил он, обдавая меня мясным запахом изо рта и Шумом, настолько жутким и диким, што вы ни в жисть не захотите такого услышать. – Тебе сейчас полагается быть у себя на ферме, мальчик.
Свободной рукой он двинул мне под дых. Я бы, может, и согнулся впополам от боли, но он все еще держал меня за грудки – за рубашку и шкуру под ней, больно.
– Тебе надо назад, – добавил он. – Там есть на что посмотреть.
Я едва мог дышать, но то, как он это сказал, и кое-какие намеки из Шума показали мне наконец кусочек правды.
– Это ты их послал, – выдавил я. – Это не меня они услышали. А тебя.
– Никудышные мужики выходят из умных мальчишек, – процедил Аарон и крутанул тем кулаком, которым держал меня.
Я, конечно, взвыл, но, черт его задери, не заткнулся.
– Они не в моем Шуме услышали тишину! Они ее в твоем различили! И ты их послал за мной, штобы они за тобой не пришли.
– О нет, Тодд, – возразил он. – Они ее в твоем Шуме услыхали. Просто я позаботился, чтобы она от них не укрылась. Чтобы они точно знали, кто принес опасность в город…
Зубищи его со скрипом изобразили улыбку под бородой – совершенно дикую.
– …и кого нужно наградить за все усилия.
– Ты спятил, – выдал я.
И, черт подери, это была чистая правда, но как же я хотел ошибиться!
Ухмылку он с губ уронил, а зубы стиснул сильнее.
– Оно мое, Тодд, – сказал. – Мое.
Я понятия не имел, што – оно, но раздумывать об этом не стал, так как понял одну важную вещь. Про которую мы с Аароном оба забыли.
Што у меня в руке до сих пор нож.
Ну а дальше сразу случилось много всего.
Аарон услыхал нож у меня в Шуме и осознал свой просчет – очень быстро. Он снова замахнулся кулаком…
… а я – ножом, раздумывая между тем, смогу ли вот так взять и пырнуть его…
…но тут в камышах раздался треск, и Мэнчи завопил:
– Крок!
И мы оба услышали: человек – вертун.
Аарон даже повернуться не успел, как на плече у него уже сомкнулись крочьи зубы, а когти схватили и поволокли в камыши. Меня он, конечно, отпустил, и я снова рухнул наземь, держась за грудь – очень уж крепко он ее прихватил.
Когда я поднял глаза, Аарон бился в грязи, сражаясь с кроком, а спинные плавники еще одного целенаправленно скользили к ним.
– Бежать! – почти провизжал Мэнчи.
– Золотые, еть их, слова, – сплюнул я, кое-как поднялся на ноги – рюкзак тянул меня назад, а подбитый глаз никак не желал разлепляться, – но медлить мы не стали и припустили: бегом, бегом и бегом.
Скоро мы выбрались из грязищи и понеслись по полевой низине к началу болотной тропинки и дальше, прямиком в болото. Мэнчи сам перепрыгнул через бревно, через которое раньше приходилось переносить его на руках, – даже шагу не сбавил, – и я вслед за ним. Впереди показались спакловы лачуги, где мы вот только сегодня утром побывали.
Нож я все еще сжимал в руке, и Шум гремел вовсю, а мне было так страшно и больно, и в голове такая чехарда, што я как будто знал без тени сомнения: вот сейчас я найду спакла, который прячется в своей Шумной дыре и убью его нахрен до смерти, до смерти, до смерти нахрен, просто за все, што сегодня случилось.
– Где та штука? – прохрипел я псу. – Где тишина?
Мэнчи как полоумный кинулся нюхать все кругом, бегая от дома к дому, а я изо всех сил пытался приглушить свой Шум, но это было совсем без шансов.
– Скорее! – велел я. – Пока оно не убежа…
Я даже не договорил, потому што услышал ее. Ту прореху в Шуме, громадную и страшную до жути. Немного в стороне услышал, за спачьими домами, дальше, где кусты.
На сей раз она никуда не делась.
– Тихо! – лает Мэнчи, весь навострившись, и кидается мимо хижин в кусты.
Тут тишина, конечно, тоже движется, и хотя мне снова давит грудь и страшная печаль так и течет в глаза, я не останавливаюсь и бегу за моей собакой, и не останавливаюсь, и с трудом перевожу дух, сглатываю тяжесть, и вытираю воду с глаз, покрепче берусь за нож и слышу, как лает Мэнчи, и тишину тоже слышу – она вон там, прямо за деревом, прямо за деревом, прямо вон за тем деревом, и я ору и заворачиваю за чертово дерево, и бегу прямо на тишину, оскалив все зубы, и кричу во все горло, и Мэнчи лает, и…
Я останавливаюсь.
Прямо на всем скаку.
И не опускаю, совершенно, ни разу не опускаю нож.
Вот он, смотрит на нас, дышит тяжело, сидит на корточках у корней дерева, закрываясь руками от Мэнчи, и глаза почти мертвы от ужаса, но все равно пытается выставить руки вперед, да только выходит совсем жалко.
А я просто остановился.
Держась за нож.
– Спакл! – брешет Мэнчи, хотя слишком трусит, штобы нападать, потому што я стою и не двигаюсь. – Спакл! Спакл! Спакл!
– Заткнись, Мэнчи, – бросил я.
– Спакл!
– Я кому сказал, заткнись! – проорал я, и он наконец замолк.
– Спакл? – уточнил Мэнчи, растеряв уверенность в происходящем.
Я еще раз сглотнул, прогоняя ком в горле, ту невероятную тоску, што все накатывает и накатывает, и гляжу, и в ответ глядят на меня. Знание опасно, и мужчины лгут, и мир меняется, хочу я того или нет.
Потому што никакой это не спакл.
– Это девочка, – говорю я.
Это девочка.
Часть II
7
Если бы на свете были
– Это девочка, – повторил я, все еще едва переводя дух. И в груди давило, и нож, конечно, по-прежнему был в руке.
Девочка.
Она смотрела на нас так, словно мы ее вот-вот убьем. Свернулась в комочек, стараясь сделаться как можно меньше, и глаза отрывала от Мэнчи, только штобы быстро глянуть на меня.
На меня и на нож.
Мэнчи сопел и пыхтел, поставив на загривке шерсть дыбом, подскакивал на месте, словно земля жгла ему лапы, – такой же разъяренный и смущенный, как я. И голова у нас обоих шла кругом.
– Што девочка? – бухал он глухо. – Што девочка?
Понимай: «Што такое девочка?»
– Што девочка? – гавкнул он еще раз, и когда девочка чуть не отпрыгнула за гигантский корень, за которым пряталась, свирепо зарычал: – Стой, стой, стой, стой, стой…
– Хороший пес, – брякнул я, понятия не имея, с какой такой стати он вдруг хороший, но што тут еще скажешь?
Во всем этом не было никакого смысла, ни малейшего смысла, и все уже начинало скользить между пальцев, будто мир – это стол, и он набекрень, и с него все едет, едет и валится вниз…
Я – Тодд Хьюитт, стоял и думал я, хотя кто его знает, может, и это уже неправда?
– Ты кто? – спросил я наконец… словно она вообще могла что-то расслышать сквозь мой грохочущий Шум и истерику Мэнчи.
– Ты кто? – повторил я громче и четче. – Што ты здесь делаешь? Откуда ты взялась?
Она задержала на мне взгляд больше чем на секунду, оторвавшись от Мэнчи. Посмотрела на нож, потом на лицо, которое над ножом.
Она на меня посмотрела.
Она и правда посмотрела…
Она.
Я-то знаю, што такое девочка. Еще бы мне не знать. Я их видел в Шуме отцов по всему городу – девочек тоже оплакивали, но не так часто, как жен. И на видаках я их тоже видел. Девочки маленькие, вежливые и улыбаются все время. Они носят платья, и у них длинные волосы, утянутые назад головы или по бокам. Они делают всю работу по дому, а мальчики – ту, што снаружи. Когда им стукнет тринадцать, они достигают женства, как мальчики – мужества, и с того дня они – женщины и жены.
Так это устроено в Новом свете. По крайней мере, в Прентисстауне. Ну, было устроено. Должно было быть, да только девочек больше нету. Они все мертвы. Умерли вместе с матерями, и бабушками, и сестрами, и тетушками. Всего через несколько месяцев после того, как я появился на свет. Все умерли, до единой. Но вот поди ж ты – одна осталась!
Волосы у него, впрочем, не длинные. У нее то есть. Гм… Волосы у нее не длинные. И никакого платья. Одета она примерно как я, только поновее – одежда такая новая, што смотрится почти униформой, только вся рваная и грязная. И не такая уж она маленькая – скорее размером с меня, по крайней мере с виду. И уж точно она ни разу не улыбается. Вот вообще ни разу.
Не улыбается – и все тут.
– Спакл? – тихо настаивает Мэнчи.
– Ты уже заткнешься, еть твою, наконец?
Откуда же я вообще знаю? Ну, што это девочка, – откуда я знаю?
Начать с того, што она – не спакл. Спаклы – они как мужчины, только всеми частями больше. Все у них длиннее и страннее, чем у мужчин, и рты малость выше, чем им полагается быть, и глаза с ушами, ну, совсем другие. И спаклы выращивали себе одежду прямо на теле, как лишайники, которые можно подстричь, как захочешь. Это потому, што они жили в болоте, – так Бен говорил, хотя он, конечно, не знал наверняка. В общем, она совсем не так выглядела, и одежда у нее была вполне нормальная, так што точно она никакой не спакл.
Ну, и потом, я просто знал. Просто знал. Не могу сказать как: смотришь, и видишь, и знаешь. Она была не похожа на девочек, которых я видел на видаках и в Шуме, и ни единой девочки я живьем, ясное дело, не встречал, но это была она, девочка, вот и весь сказ. Даже не спрашивайте. Што-то в фигуре, в запахе, не знаю даже в чем, но оно там было, и да, она – девочка.
Если бы на свете были девочки – вот ею-то она бы и была.
И она точно не другой мальчик. Вот совсем. Она – не я. И ничем на меня не похожа. Она – што-то совсем, вообще, абсолютно другое, и не знаю, откуда я это знаю, но я же знаю, кто я такой, я – Тодд Хьюитт, и я знаю, што я такое, и я – вот не это.
Она смотрела на меня, мне в лицо, в глаза. Смотрела и смотрела.
И я ничего не слышал.
Ох ты черт. Грудь… как будто падаешь.
– Кто ты? – спросил я опять и дал петуха, будто горло у меня перехватило, потому што мне ужасно грустно (заткнись).
Я скрипнул зубами, и кажется, еще немного тронулся головой, и сказал еще раз:
– Кто ты? – и чуть-чуть ткнул ножом в ее сторону.
Потому што другой рукой пришлось очень быстро вытереть глаза.
Што-то должно случиться. Кто-то должен пошевелиться. Кто-то должен хоть што-то сделать.
Только я здесь совсем один, што бы там мир ни вытворял.
– Ты говорить умеешь? – попробовал я.
Она только смотрела.
– Тихо, – буркнул Мэнчи.
– Заткнись, Мэнчи, мне нужно подумать.
А она все так же смотрела. И никакого Шума.
Што же мне делать? Это нечестно. Бен сказал, я доберусь до болота и буду знать, што делать, но я ничего не знаю. Они ничего мне про девочку не сказали и про то, почему от тишины мне больно, – тоже. И я никак не могу не реветь, как будто ужасно по чему-то тоскую.
Я даже думать толком не могу, будто эта зияющая пустота – не в ней, а во мне, и этого ничем никогда не исправишь.
Што же мне делать?
Вроде бы она начала успокаиваться. Дрожала уже поменьше, и руки задирала не так высоко, и вообще выглядела не так, будто сорвется с места при первой же возможности… хотя кто ее знает. Как понять, когда человек вообще никакого Шума не издает? Как вообще может быть человек, если у него нет Шума?
А она меня слышит? Может человек без Шума слышать другого человека?
Я посмотрел на нее и подумал как можно громче и яснее, ты меня слышишь? Слышишь меня?
Но она совсем не изменилась – ни с лица, ни вообще с виду.
– Ладно, – сказал я и отступил на шаг. – Ладно. Ты просто сиди, где сидишь, ладно? Вот там и сиди.
Еще несколько шагов назад, но глаз я с нее не сводил, а она – с меня. Руку с ножом я, правда, опустил и высвободил из рюкзачной лямки, а потом и весь рюкзак сбросил на землю. Держа одной нож, другой я полез внутрь и выудил книгу.
Што-то она больно тяжела для того, што сделано из слов. И пахнет кожей. А унутри – многие страницы, где моя ма…
Так, это может подождать.
– Смотри за ней, Мэнчи, – велел я.
– Смотреть! – буркнул он.
Я заглянул под обложку. Там и вправду обнаружилась сложенная бумага, как Бен и сказал. Я ее развернул: на одной стороне – от руки нарисованная карта; другая вся исписана, но там столько букв, што у меня никакого спокойствия Шума сейчас не хватит даже попытаться их разобрать, – так што я просто уставился на карту.
Наш дом – вот он, в самом верху, а под ним – город, и река сбоку, по которой мы с Мэнчи шли, течет в болото, где мы прямо сейчас и сидим. Но на этом все не заканчивается. Болото тянется, пока снова не превращается в реку, а по берегу у нее идут стрелочки, стало быть, это вот куда Бен хотел, штобы мы с Мэнчи пошли, и я повел по стрелочкам пальцем, а они прямо взяли и вышли с той стороны болота, прямо к…
ХРЯСЬ!
Мир на секунду стал очень светлый, потому как мне што-то прилетело в голову, как раз в больное место, куда мне двинул Аарон, и я, естественно, опрокинулся, но, опрокидываясь, махнул ножом куда-то вверх, и там слегка вскрикнули от боли, а я успел подхватиться, пока совсем уж не упал, и развернуться, и оказался сиднем на земле, прислонив тылом руку, которая с ножом, к боли в голове, глядя, откуда напали, и вот тут я первый свой урок и усвоил: то, у чего нет Шума, может подкрасться, а ты и не заметишь. Прямо к тебе подкрасться, будто и нет его там вообще.
Девочка тоже сидела на заднице на земле, поодаль, держась рукой за повыше локтя: между пальцами текла кровь. Палку, которой она меня саданула, она уронила, и лицо ее словно провалилось целиком унутрь себя – это из-за того, што она чувствовала от раны.
– ТЫ ЗАЧЕМ ЭТО НАХРЕН СДЕЛАЛА? – завопил я, стараясь не слишком хвататься за лицо.
Как же задрало, што меня все сегодня бьют!
Она так и смотрела на меня, молча, сморщив лоб, держась за руку.
Кровь текла реально сильно.
– Палка, Тодд! – сообщил Мэнчи.
– А ты, еть, где был?! – повернулся к нему я.
– Какал, Тодд.
Я рыкнул и кинул в него какой-то грязью. Он отскочил и принялся обнюхивать кусты, будто в целом свете ничего необычного не происходит. Внимания у собак хватает на длину спички. Идиотские твари.
Начало смеркаться. Солнце уже прямо садилось. И без того темное болото сделалось еще темнее, а мне так никто до сих пор и не ответил. Время-то идет, а мне как бы не полагается ни торчать тут, ни идти домой, и здесь точно не полагается быть никакой девочке.
Ух ты, как же у нее рука кровит.
– Эй, – голос у меня дрожал от бегущего сквозь меня заряда. (Я – Тодд Хьюитт, думал я, я – почти мужчина.) – Эй, – на этот раз чуть помягче.
Она смотрела.
– Я тебя не трону, – выдавил я, дыша тяжело, совсем как она. – Ты слышишь? Я тебя не трону. Если ты не станешь бить меня больше никакими палками, поняла?
Она поглядела мне в глаза. Потом поглядела на нож.
Она меня понимает?
Я опустил нож с уровня лица и дальше, почти до земли, но положить – не положил. Свободной рукой я принялся снова рыться в рюкзаке, пока не нарыл медипак. Вынул, поднял.
– Медипак, – сказал я; она не шелохнулась. – Ме-ди-пак.
Медленно показал себе на плечо, туда, где на ее руке была кровь.
– У тебя кровь.
Ничего.
Я вздохнул и стал подыматься. Она дернулась, села на попу. Я снова вздохнул, на этот раз злее.
– Да не трону я тебя. – Поднял медипак, показал: – Это лекарство. Штобы остановить кровотечение.
Опять ничего. Может, там, унутри нее, ничего и нет? Одна пустота?
– Смотри.
Я разорвал медипак, одной рукой неуклюже пошуровал в нем, вытащил антисипическую салфетку, зубами сорвал упаковку. У меня у самого наверняка идет кровь – там, куда мне сначала Аарон двинул, а потом она добавила. Салфеткой вытер глаз и бровь – ага, конечно, кровь. Протянул девочке салфетку.
– Видишь? – показал на глаз. – Она останавливает кровь.
Один шаг вперед, всего один. Она опять дернулась, но уже не так сильно. Еще шаг, и еще, и вот я уже рядом с ней. Она так и смотрела, не отрываясь, на нож.
– Я его класть не буду, так што просто забудь, – предупредил я и потянулся салфеткой к ее руке. – Даже если рана глубокая, она ее затянет, понимаешь? Я тебе помочь пытаюсь.
– Тодд? – бухнул Мэнчи; вопросительные знаки из этого коротенького слова так и сыпались.
– Минуту, – отмахнулся я. – Смотри, у тебя кровь везде. Я могу это вылечить, понимаешь? Только давай без всяких там шлепаных палок, усекла?
Она смотрела… смотрела… смотрела… Я старался вести себя очень спокойно, хотя на самом деле спокойно мне не было. С чего я вообще решил ей помочь – после того как она меня по черепу стукнула? Но я и правда больше ничего не понимаю. Бен сказал, на болоте будут ответы, но тут нет никаких ответов – тут только девочка, у которой идет кровь, потому што я ее порезал ножом, хотя она это заслужила, и если я смогу остановить ей кровь, возможно, это што-то изменит.
Я не знаю. Не знаю, што делать, поэтому просто што-то делаю.
Девочка все еще смотрит на меня и тяжело дышит. Но не убегает, не дергается, а потом берет и совсем чуть-чуть, так, што даже и не заметишь, поворачивает ко мне плечо, штобы я мог дотянуться до пореза.
– Тодд? – опять гавкнул Мэнчи.
– Цыц, – отрезал я, не желая ее больше пугать.
Так близко к ее безмолвию… у меня словно сердце взрывалось и разлеталось по всей округе. Меня словно тянуло в бездонную яму, словно звало оттуда из глубины – падай, падай, падай!..
Но я взял себя в руки. Я приложил эту антисипическую салфетку к ее руке и стал промокать рану, которая оказалась довольно глубокой. Скоро рана немного закрылась и прекратила кровить.
– Только смотри, будь осторожна, – предупредил я. – Это не навсегда иффект. Береги руку, пока твой организм не довершит начатое, поняла?
Ну, разумеется, она в ответ только посмотрела.
– Ну, ладно, – сказал я себе и заодно всем заинтересованным слушателям, потому што теперь всё – и опять надо было што-то делать дальше.
– Тодд? – это Мэнчи опять. – Тодд?
– И давай без палок, ладно? Не надо меня больше ничем бить.
– Тодд?!
– И да, меня очевидным образом зовут Тодд.
И вот тогда, только тогда, только тогда в тусклом вечернем свете у нее на губах вроде бы как надумала чуток проявиться улыбка. Да неужто?
– Ты… – Я заглянул ей в глаза, насколько позволяла тяжесть в груди. – Ты меня понимаешь?
– Тодд! – снова встрял Мэнчи.
Я наконец повернулся к нему:
– Што?
– Тодд! ТОДД!!!
Ну, тут уже услышали все. Кто-то ломился чрез кусты, ветви трещали, ноги топали – бегом! – и Шум… Шум, вот дерьмо, ШУМ!