Собирай и властвуй

[Симбиоз, подготовка] Пролог

[1]

Метки вспыхивали, расходились по внутренней поверхности обзорного купола концентрическими кругами, Аваллах наблюдал. Один раз в декаду ему разрешалось посетить верхний город, город людей. Иногда поднимался днём, иногда ночью, но больше любил всё же день. Обзорные купола, объединённые в сеть, располагались по всему городу, в наиболее оживлённых местах. Тот, в котором Аваллах находился сейчас, занимал центральную часть южной торговой площади, людское море охватывало его со всех сторон. Увидеть Аваллаха не могли, разрушить купол тоже: внешний слой был зеркальным, а от повреждений надежно защищало силовое поле. Лучи полуденного Игнифера, отражаясь от гладкой поверхности, играли на лицах людей: кто-то отворачивался, кто-то щурился, прикрывая глаза рукой, были даже такие, что улыбались Игниферу в ответ. Сам Аваллах органов чувств, подобных людским, не имел, мир большей частью воспринимал через астральные нити. Плотью его была лава Огненных гор, заключённая в кокон магнитного поля, на внешней поверхности лавы бурлил и клокотал родничок – самоё жизнь.

Особенно яркая метка указывает воровку, что одним ловким движением расщёлкнула и стянула с запястья заговорённый браслет. Хозяин браслета, пузатый и невысокий, хватает за руку, но девушка высвобождается, отскакивает, исчезает в толпе. Аваллах тянется к ней астральными нитями – коснулся, обвил. Задор воровки обжигает, из серых нити в долю мгновения становятся ярко-жёлтыми; другой пучок Аваллах направляет в сторону вопящего толстяка, гнев и отчаяние которого пылают багровым, с переходом в чёрное; третьим дотягивается до городских стражников, ауры которых переливаются бирюзовым и голубым.

Шесть узлов связывают астральное тело Аваллаха с остальными, в том числе и физическим. Энергия похищенных эмоций перетекает в энергию магнитного кокона, дарит чувство полноты и силы, но дальше определенной черты, тем не менее, заходить нельзя. Контрольные системы следят, отмечают. Ведь переизбыток энергии может привести к сбою в процессе сращения с людской душой, когда тому придёт время, и тогда Аваллах умрёт. А такая смерть – смерть навсегда. Успех симбиоза во многом зависит от состояния магнитного кокона, потому-то и приходится подчиняться строгому распорядку.

В нижний город Аваллах вернулся, когда торговая площадь опустела, по периметру зажглись фонари. Долгий спуск по круглой в сечении шахте, какое-то неприятное чувство, скребущее изнутри. Будто, пока обкрадывал он, обокрали его самого, и потери значительно больше, чем прибыль.

Внизу ждали големы – тоже из лавы, тоже в коконах магнитного поля, но без той судорожно бьющейся капли, что отличает живое от неживого. Подкатили скользящий шар (основное средство передвижения как по нижнему городу, так и по верхнему), загрузили Аваллаха внутрь, и, как только тот устроился, запустили по руслу. Шар скользил, гнетущее чувство не отпускало Аваллаха – обернулось вокруг ещё одним коконом, давило, душило. В пору орать тем толстяком, разливая вокруг чёрное и багровое. Хотя толстяку было проще: он-то знал, что похищено, кто похитил.

Путь оканчивается у сферы контроля (размерами та могла бы поспорить с парой обзорных куполов, если составить их днищами). У основания сферы – ряды пультов, место за главным занял сам Ансей, опекун Аваллаха. Лавовое тело его имеет вид человеческой фигуры: округлая голова без лица, колонноподобные руки и ноги, огромный торс, охваченный не одним магнитным коконом, а двумя. Аваллах только в начале пути, Ансей же движется к его завершению: достиг последней ступени развития, и теперь так называемый двуликий. Повезёт ли и Аваллаху стать в своё время таким же?

Выбраться из скользящего шара снова помогают големы, на этот раз механические. Аваллах чувствует, что боится сферы, очень боится. Что, если лишился чего-то важного, неотъемлемой частицы своего естества, и в симбиозе будет отказано? «Нет, невозможно, – думает он, – но больше с моей стороны никаких вольностей! И визиты наверх прекращу тоже…»

– Ты подавлен, – от кокона к кокону протягивается астральная струна, звенящая голосом Ансея. – Что-то случилось?

– Нет… не уверен… не знаю… – ответы Аваллаха терзают астральную нить, лавовое тело вытянулось цилиндром.

– Хорошо, расскажешь после.

Перетекая по ребристой поверхности, Аваллах поднялся в контрольный отсек, големы захлопнули за ним лепесток аппарели, закрепили. Быстро набирая обороты, сфера раскрутилась, растянула магнитный кокон от верхней своей точки до нижней. Лавовый ком скользил по силовым линиям то вверх, то вниз, а внутри Аваллаха вверх и вниз скользил ледяной комок страха. Какими окажутся результаты проверки, какое решение примет Ансей?

– Всё в порядке, – сказал опекун после процедуры, – отклонения в пределах нормы. Но ты хотел поговорить, не так ли?

Растревоженные сферой, астральные нити слушались плохо, тем не менее, Аваллах изложил всё, и в мельчайших подробностях.

– Слишком большой эмоциональный заряд, который куполу не сразу удалось подавить, вот и всё. – Ансей не придал рассказу значения. – Отправляйся к себе, отдыхай.

[2]

Новые люди, как и прежние, называли их цвергами – неверное определение. Первое Противостояние закончилось Разделением, вселенской катастрофой, отсёкшей одну часть мироздания от другой, а их – от Отцов, и цверги стали кадаврами. С отсечёнными душами, они продолжали жить, более изощрённой кары нельзя было бы и придумать. Всё дело в том, что, в отличие от других рас, отдельных душ цверги не имели, высшие их тела соединял в себе соборный дух Отца. И когда пришло Разделение, оно оборвало связи, проложило между миром соборного духа и мирами, стоящими ниже, барьер.

Отцы – это четыре бога пантеона Тверди, имена же их таковы: Эдр, Гро, Яри и Шерл. Эдр дал жизнь кристальным цвергам, Гро – крылатым, Шерл – чёрным, Яри – огненным. К роду огненных и принадлежали Ансей с Аваллахом.

Отцов больше нет, но остались, перешли в новое время три возведённых ими обители, три горных массива: Кристальные скалы, Огненные горы, Чёрная гряда. Имелся перед последней битвой Противостояния и четвёртый массив – утёсы Грома – но теперь на его месте провал в ничто, прореха через все слои мироздания. Та сверханомалия, которую люди нового времени назвали Дырой, а сами кадавры – Раной. Ибо пал Гро, уничтожены его владения, как сгинули и крылатые цверги.

Все три обители теперь находятся рядом, охватывают север, восток и юг материка Играгуд. Над западной же его границей стеной до неба вознёсся Великий Хребет, уходящий затем дугой к полюсам мира. И породило Великий Хребет, как и Великий Риф с другой стороны ойкумены, само Разделение. Рана пролегла как раз вплотную к Хребту, расположена там, где должны были бы находиться утёсы Грома.

Из Раны то и дело выплёскивается Ихор, Кровь богов, что, соприкасаясь с материей, обращает неживое живым. Первые десятилетия после Разделения не зря названы Кровавым временем – Ихор тогда хлестал без остановки, плодя чудовищ, разрывая края Раны. Если бы горы не продолжали рожать, восстанавливая кадавров снова и снова, их смело бы вместе с армиями подготавливаемых в спешке големов, вместе с линиями многочисленных укреплений. А так удалось устоять, возвести со временем вокруг Раны два кольца подавления, объединив затем в Единый комплекс, известный теперь как Концентратор.

Река Ивинга берёт начало в Кристальных скалах, стремится строго на юг, и, пересекая Играгуд от края до края, впадает затем в Гремящий залив. По ней огненные кадавры проводят свои рубежи: с кристальными кадаврами на севере, с чёрными – на юге. В среднем течении, в излучине, стоит город Крюлод – не такой большой, как города побережья, но один из крупнейших на Ивинге. Рана много западнее, однако же город с ней на одной линии, потому хорошо укреплён, имеет статус форпоста Внешнего кольца. Именно здесь, в нижнем городе, расположена центральная база контроля, куда доставляют кадавров, дождавшихся своей очереди на симбиоз. Выбросов Ихора со стен Крюлода не увидеть, лишь светится полоса неба на западе, растягивается до зенита искрящейся лентой, когда выброс пиковый. Летний и зимний пики и дают полноценные души, которыми «заполняют» пустых кадавров, обеспечивают симбиоз.

После эпизода с воровкой в верхний город Аваллах больше не поднимается, время в основном проводит с Ауном, ещё одним пустым.

– Ты думал над тем, как это будет, – спрашивает тот однажды, – симбиоз?

– Как об этом можно не думать? – отвечает вопросом на вопрос Аваллах.

– Я боюсь его, – астральная нить Ауна дрожит, дёргается, – пусть Ансей и уверяет, что у нас, огненных, симбиоз самый лёгкий.

– Так и есть, – говорит Аваллах. – Кристальные, впустив душу, мягчеют и трескаются, чёрные претерпевают метаморфозу за метаморфозой, у нас же слияние происходит на уровне высшего астрального тела, почти не затрагивая другие тела.

– Я бы остался пустым, – признаётся Аун, – пустым навсегда, но это ещё более страшно…

Через декаду Ансей собрал их у себя, заговорил с двумя одновременно: нить от одного кокона к Ауну, от другого – к Аваллаху.

– Переходим к финальной фазе, фиксации астральных тел. Последствия необратимы, потому в третий и последний раз прошу подтвердить согласие на симбиоз.

– Подтверждаю, – сразу же сказал Аваллах.

Аун долго молчал, протянутая к нему нить натянулась, готовая в любой момент лопнуть, но ответ всё же последовал:

– Согласен.

– Принято, – Ансей склонил голову, вдоль спины лопнула череда пузырьков. – Прошу проследовать к сфере контроля.

[3]

Многоместный скользящий шар проходит по тоннелю под Ивингой, устремляется дальше на запад. Новорождённые души легко захватить, но сложно удержать, потому к выбросу следует быть как можно ближе. Базы слияния растянуты по периметру Внутреннего кольца, к одной из них и направляется шар. В центре его, в силовых капсулах, Ансей, Аун и Аваллах. Кратчайшим путём была бы телепортация, но в пределах Внутреннего кольца она недоступна. Потому шар, что скользит, и скользит, и скользит…

– Приближаемся к контрольно-пропускному пункту Внешнего кольца, – между коконами Ансея проходят короткие нити, будто их сшивает игла.

– Я знаю.

Шар останавливается на платформе у неприступных стен подземного бастиона, платформа крутит его во всех направлениях. Пропуск признан действительным и движение теперь не вперёд, а вверх. Подняв на поверхность, платформа ставит шар на линию, линия тянется меж рядами боевых куполов, в два ствола на две стороны света. Вдалеке слева высится форт, над ним кружит огромный механический голем. Подлетает, рубя винтами воздух, берёт шар в когти, несёт над твердью. Впрочем, твердь вскоре сменяется песком, песок, по мере продвижения к западной окраине мира, меняет цвет: с жёлтого – на красный, с красного – на чёрный. Дни полёта сменяются ночами, ночи – днями, пока голем не достигает укреплённой по всем направлениям базы Внутреннего кольца. Не видно ни песка, ни тверди, пространство внизу заполняют плотным ковром простейшие. Есть похожие на жуков, на пауков, на многоножек, есть не похожие ни на что, но самая распространенная форма – черви. Круглые и плоские, в палец длиной и огромные, с кольцами зубов внутри, они бурлят, расплёскиваются, расползаются…

Небо свинцово-серое, с него сыплется хлопьями то ли грязный снег, то ли пепел, и где-то там, в этом сумраке – Рана. Силовое поле над одной из посадочных площадок исчезает, голем опускает шар в углубление, сам занимает место рядом, будто орёл у гнезда. Перепонка силового поля восстанавливается, а над базой поднимается стена огня, расходится, медленно угасая, вокруг. Простейшие обращаются пеплом, пепел возносится к небу…

Шар тем временем, скользя по жёлобу, опускается на нижние уровни, останавливается у машины, известной как соединитель-разделитель, или со-раз. По виду это та же сфера контроля, только в несколько раз больше. Персонал базы исключительно из двуликих, обступают скользящий шар полукругом. Первым из него появляется Ансей, долгой дороги почти не заметивший – приятно, когда можешь беседовать сам с собой. Движения Аваллаха и Ауна, что выбираются следом, замедленные, вялые – скорее спят, чем бодрствуют.

– Кого подготавливать первым? – спрашивает у Ансея глава базы.

– Его, – не раздумывая, тот указывает на Аваллаха.

[Жизнь первая] Рута (803–833 от Р.)

[Год шестой] Первая кровь

Хлада, посёлок Лучистый

[1]

Мама опять плакала. Никто не услышал, только Рута, потому что могла слышать тайное, другим недоступное. Проснулась от тихого перезвона, будто бы колокольчик, а потом почувствовала горячие слёзы и подставила под них ладошку, а они – кап, кап, кап… – горячие, такие горячие! Как же это у неё получается? Ведь не рядом они: мама внизу, Рута вверху, на лежанке, а тут – будто бы рядом. Так хотелось во всём разобраться – очень-очень хотелось! – но всему своё время, как говорит бабушка, всему своё время.

Мама встала, оделась, подбросила в печь дров, начала стряпать. Рута вслушивалась напряжённо, но больше никакого перезвона. Ощупала ладони: сухие и даже совсем не горячие – может, всё ей только приснилось? Нет, знала, что не приснилось, просто зверёк волшебства то трогал лапкой, то прятался, подобно игривому котенку. Тронет – и чаровать у Руты получается, отпрянет – и никаких тебе чар, лишь пустоту руки ловят. Должно быть, она для всех этих дел ещё слишком маленькая, потому и так, но приручит этого проказника, обязательно приручит!

Однако, почему же плачет мама, о чём? Ой, нет, не о чём, а о ком! Рута почувствовала, что может понять, расколоть секрет, как кедровый орешек, и потянулась, стиснув кулачки, изо всех сил. Нолан? Страшно погиб, живодрев разорвал на части, но после него остался крохотулечка Нин, мамин внучек, нянчится с ним – нет, не Нолан. Крохотулечка, крохотулечка… Прошлой декадой отец мать побил, крепко, а потом, когда сильно кричала ночью, Фаргал и Бригитта увели, долго не было. Вот! Скорлупа тайны треснула, открывая ответ: у мамы был ребёночек, совсем ещё маленький, но умер у неё в животе, и деток у мамы больше не будет.

Рута напряглась, вытянулась на лежанке; свернувшаяся в ногах клубком Мельда, любимая кошка, подняла голову, навострила уши. В висках стучали молоточки, по щекам бежали слёзы – как же так? Ведь неправильно, невозможно! Однако же она успокоилась, надёжно спрятала образовавшийся внутри ледок, и когда спустилась к завтраку, матери ничего не сказала, лишь обняла крепко-крепко, прижалась к груди.

– Что с тобой, кроха? – удивилась Ламанда, обнимая в ответ.

– Кошачьи нежности, – фыркнула Айрис.

– А вот и нет! – показав сестре язык, Рута поспешила к рукомойнику.

В бадейке жил Чистюля – кусочек волшебного льда, заговорённый на чистоту. Когда вода подходила к концу, он смешно булькал, не давал потянуть за устроенный внизу язычок. Бульк да бульк, пока снова до краёв не наполнишь, бульк да бульк. Руте и Айрис он всегда радовался, подпрыгивал вверх, будто серебристая рыбка.

– Ух, холоднющая! – плеснув горстью в лицо, Рута взвизгнула, – Чистюля, почему не следишь?

Основных комнат в их большом доме три: в средней печь, сложенная из блоков волшебного льда, по левую от неё руку мужская половина, по правую – женская. Хотя теперь всё не так, перемешалось – зима же, в зиму всегда так. А ну-ка, представим себя волшебным глазом и поглядим: на мужской половине Фаргал, старший брат, с женой Сабриной, и бабушка, и отец; на женской, понятное дело, мама, а ещё вдова Нолана Бригитта с малюткой Нином, а ещё Айрис, старшая сестра, задира и забияка, и, конечно же, сама она, Рута. Ух, сколько много, даже волшебный глаз устал!

Просеменив от рукомойника к столу, Рута кружится, будто танцует. Место занимает поближе к Бригитте, хотя по эту сторону стола только Бригитта и есть.

– Не скачи, егоза, – ворчит та, – стол длинный, места хватит всем.

На самом деле Бригитта добрая, пусть и угрюмая, и не очень красивая. А вот Сабрина злая, хоть и красавица.

– Стол всех накормит, – говорит Фаргал, – печь обогреет.

Пока отец в смене, он за старшего, и почему бы не поважничать? Отец… Рута ещё не решила, как к нему относиться, отложила на потом. Может, поговорить с бабушкой, попросить совета? Но тогда узнает, что у Руты дар, и все узнают – нет, такое никуда не годится. Значит, своими силами, только своими силами, как бы ни казалось сложно.

– Мельда, отстань! – Айрис пихает кошку ногой, – пусть твоя любимая Рута тебя кормит!

– За своей бы Мелиссой лучше следила… – любимице Айрис достается уже от Руты.

– А я и слежу, и гребнем расчёсываю, это твоя Мельда всегда лохматая, как растрёпа!

– Не лохматая, а пушистая!

– И сама ты тоже растрёпа!..

Слово за слово, дело доходит до ссоры. Хорошо, сёстры по разные стороны стола, а то бы, никаких сомнений, вцепились друг в дружку.

– Сейчас обе получите, – осаживает дочерей Ламанда.

– Нужно дать им одно дело на двоих, да-да, – шамкает бабушка Пенута, – лучше нет средства, чтобы сдружиться…

– Правильно! – Фаргал хлопает по столешнице.

Девочки затихают, но поздно: брат уже загорелся желанием их сдружить.

– Кучу дров видите? – спрашивает после завтрака, когда одеваются, собираются, выходят на задний двор, – нужно сложить под навес. И поторапливайтесь, поторапливайтесь, сейчас големы подойдут!

– Как же, такую кучищу не заметишь, – бурчит Айрис. Глаза у неё голубые, как ясное морозное небо, волосы светлые до белизны. – Давай, ты слева, я – справа.

– Давай, – Рута натягивает рукавицы, поправляет шапку из лисьего меха. Она и сама как лисица, только не здешняя, белая, а заморская, с другой стороны света. Волосы у Руты рыжие, глаза зелёные, озорные, улыбка хитрая, с ямочками.

Вразвалку подходят два голема: в большой глыбе туловища, как в печурке, помигивает огонёк, собранные из блоков руки и ноги нанизаны на ниточки чар. В передний блок руки можно встраивать разные приспособления, сейчас у одного колун, у другого зажим, и вот один подставляет, а другой бьёт.

– Эх, молодцы! – Фаргал хлопает в ладоши, – эх, красота!

[2]

После работы Рута на печной лежанке, согревается. В руках у неё ком волшебного льда, заговорённый так, чтобы можно было лепить, как из глины. Лепить, а потом разыгрывать сценки – излюбленная её забава. Вот и разыгрывает: то о цвергах из волшебной страны Играгуд, то о грозных драконах Беллкора, то о лукавых саламандрах. Но сегодня другой сюжет, о Ламанде и Баглае, матери и отце. Он не бьёт, она не плачет, и рождается ребёночек, которого все любят. На миг Рута задумывается, сынишка это или дочь, решает, что сынишка всё же лучше. А как он появляется на свет? Не придумав ничего лучше, Рута отделяет от фигурки матери большой живот и лепит из него маленького человечка.

– Вот ты где! – над краем печи показалась голова Айрис.

– Что тебе надо? – от неожиданности Рута вздрогнула, быстро сгребла фигурки в кучу, смяла в ком.

– Там баржи плывут, побежали быстрей!

Раздумывала Рута недолго: Айрис, конечно, задавака и вредина, а на печи тепло и слезать не хочется, но баржи – всегда событие, пропускать такое нельзя.

– Бегу!

У ограды встретили мальчишки – Казарнак, Ратма, Маклай.

– Ну, сколько можно ждать? – Казарнак приплясывал от нетерпения, – всё с вами пропустим!

– Не бойся, не пропустим, – Айрис задрала нос, – айда!

Свою компанию они называли «кулаком», потому что пятеро, как пальцев. Казарнак говорил, что это он первый так придумал, Айрис – что она. Большой палец – это Маклай, сын Пилипа-кузнеца. И такой же, как и Пилип, крепкий, кряжистый. Казарнак – это указательный палец, ибо самый главный. Черноволосый, остроглазый, пронырливый, почему и получил прозвище Шило. Айрис – это средний палец, потому что самая высокая и тоже считает себя главной (ну-ну, как же!). Ратма – это безымянный палец, так как имени своего у него не было, дал алхимик Киприан. Пришёл Ратма откуда-то с севера, а откуда, не помнит, и вообще не помнит ничего. Худосочный, лопоухий, губы серые, вывернутые, будто бы варёные. Если бы не Киприан, Ратму бы прогнали, а то и в жертву реке отдали, но тот почувствовал в мальчике способность к чародейству, взял в ученики. Ну, а мизинец – это Рута, потому что, чего уж там, самая маленькая.

Пристань от посёлка отделял вал, сложенный из плотно пригнанных друг к другу глыб тороса – огромных, просто огромадных. Казарнак утверждал, что привезли их в незапамятные времена аж с самого Прохладного моря, но даже простак Маклай в этом сомневался. Людей у вала собралось уже много, поднимались по прорубленным в толще ступеням на плоский гребень. Взрослому бы не протолкнуться, но у «кулака» имелись свои лазейки, ребята быстро оказались наверху. А река Горячая несла свои тёмные до черноты воды, река Горячая не замерзала никогда. Начало она берёт на крайнем-крайнем севере, где Великий Хребет сходится с Великим Рифом, держат друг друга за руки. А Великий Хребет связан с Дырой, оттого вода в Горячей волшебная, а из волшебной воды получается волшебный лёд. Так рассказывала Руте бабушка.

– Едут! – пронеслось по толпе, – едут!..

Потянуло кислой вонью ржавчины, по чёрной речной глади волнами пошло марево, из марева показались баржи – одна, вторая, третья. Две прошли мимо, третья замедлилась, стала забирать к причалу. У бортов её стояли големы-стражи, большие и высокие, меж ними расхаживал речной капитан. И Рута вдруг увидела, поняла, что он такой же чёрный, как и река. Нет, не внешне, конечно, а внутри – разъела его Горячая, пройдя сквозь защитные чары, как проходит сквозь скорлупу ореха червь.

– Никак ещё одна! – крикнул Казарнак.

Рута сначала услышала, потом уже увидела: четвёртая баржа шла еле-еле, надсадно скрипя, на палубе её были люди, много людей.

– Переселенцы, – высказал очевидное Маклай, он любил так высказываться.

– С последней что-то не так, – сказал Ратма тихо, но Рута разобрала, и ей стало страшно. Сейчас что-то случится, поняла она, что-то плохое.

– Почему так скрипит-то? – наморщил лоб Маклай, – может, самоходный механизм сломался?

– Да ну, – отмахнулся Казарнак, – просто там людей очень много, вот и скрипит!

Однако прав оказался всё же Маклай: баржа с переселенцами дёрнулась, будто ей отвесил пинка великан, понеслась в сторону той, что была по счёту третьей. Поселковые смотрители, встречавшие у причала, кричали, размахивали ледяными дубинками, толпа на гребне замерла, затаила дыхание, как один человек.

– Вот это да… – протянула Айрис, большие глаза её влажно блестели.

Два марева встретились, баржи со скрежетом прошли бок-о-бок, вверх взметнулись алые искры чар. Борт грузовой сломался, чёрного капитана сбросило вместе с двумя големами на палубу баржи с переселенцами, накрыло волной.

– Смотри, смотри, дерутся! – Казарнак пихнул Руту в бок, показал пальцем.

На барже с переселенцами и правда началось неладное: големы-стражи, обожжённые водой, размахивали во все стороны квадратными кулачищами, топотали ножищами. Оно и понятно: на людей Горячая действовала, но зимой совсем чуточку, и если человек умеет плавать, и не нахлебается, то переживёт без труда, но не так, совсем не так с големами. Если говорить просто, вода из Горячей их плавила, как и положено горячей воде, пролитой на лёд. Одному голему досталось особенно: вода разрыхлила и голову, и грудь. Рута увидела, как крепкий мужчина заслонил женщину и двух мальчишек – жену и детей, понятное дело, – а голем снёс ему голову, будто раздавил в руке сочный плод. И тогда младший подпрыгнул, вцепился в грудь стража, повис на одних только пальцах, словно кошка. Ещё миг, и голем расплющил бы, сведя вместе кулаки-блоки, но парень отпрянул, повалился на палубу, в руке его горел головнёй артефакт-сердце…

[3]

Столкновение барж в посёлке обсуждали долго, Руте понравилось, как об этом сказала Бригитта – мелят, мелят, мелят, что твоё зерно в муку. Только к весне улеглось, поутихло, о другом стали думать да говорить, о привычном. То бишь о предстоящем разливе. Порой Горячая разливалась обычно, а порой нет – в позапрошлом году как раз такой случай и был. С южной окраины посёлка, за лесопильней, залило много леса, и вода долго стояла, а когда вода из Горячей долго стоит, дерево становится волшебным. До того дошло дело, что из земли вылезать начали, на корнях ходить, на людей нападать – один такой живодрев и убил Нолана, разодрал сучьями-крючьями. Рута брата, самого в их семье старшего, очень любила, очень по нему плакала. А потом воду осушили, живодревов изловили да извели, одну заимку поставили, другую, третью, и получился починок, который назвали Заливным. Теперь туда переселенцев много стекается, волшебное дерево добывать.