От 350 до 0
– Я дома, – говорю я громко, войдя в квартиру.
– Привет, – здоровается Ники, выходя мне навстречу из своей комнаты. – Друзья позвали меня погулять. Могу я сходить на пару часов? – спрашивает она.
– Да. Но сначала нам надо поговорить, – говорю я, проходя в квартиру.
– О чём? – интересуется она, тоже проходя в гостиную.
– Объявилась Мэг, грозится судом о возвращении себе родительских прав, – говорю я, внимательно глядя на Ники.
– Но, ведь, мой опекун ты? – растерянно спрашивает она.
– Да, но мои права временные. Мэг может через суд попробовать аннулировать мои права. Это, конечно, не сработает, да, и, думаю, ей это не надо. Просто пытается вымогать деньги…
– И что нам делать? – с надеждой спрашивает Ники.
– Вообще-то… – начинаю я, и запинаюсь. Такое волнение накатывает на меня, что дыхания не хватает закончить фразу. – Я хочу удочерить тебя, – с замиранием в сердце, произношу я.
– Удочерить? – снова растерянно спрашивает она.
– Да. Тогда Мэг лишится прав совсем, – твёрдо говорю я. Ники молчит. От этого мне не по себе. – Подумай, и потом вернёмся к этому… – предлагаю я ей.
– Да, нет. Я согласна, – как-то торопясь, отвечает она.
– Отлично, – говорю я с улыбкой. И чувствую такую радость, что, кажется, вот-вот меня разорвёт. «Хоть Ники и держит дистанцию, но для меня она стала родной за эти годы…» – с невероятной теплотой думаю я.
Следующий день – мой выходной. Так что я еду в опеку, подавать документы на удочерение. Ожидание в очереди, затем долгая процедура оформления, много бумаг, вопросов и разъяснений, занимает это не один час. Но, когда я отдаю заполненные и оформленные документы специалисту, то чувствую какое-то предвкушение, будто это станет для нас с Ники новым этапом. Это и радует, и пугает меня одновременно.
Когда я возвращаюсь назад, по пути домой, я издалека замечаю аварию на дороге. На обочине лежит байк, метрах в трёх, на спине лежит тело в экипировке и шлеме.
– Дерьмо… – ругаюсь я. Останавливаюсь, и бегу к нему. Приземляюсь на колени рядом с ним. Лица не видно, чёрное стекло шлема закрывает его. Аккуратно поднимаю стекло. Мужчина. Глаза закрыты, кожа бледная, испарина на лице. Он без сознания. Наклоняюсь, и слушаю. Дыхание поверхностное и учащенное. Прощупываю пульс, он высокий. Набираю девять один-один.
– Оператор девять один-один. Что у вас случилось?
– Авария с участием мотоциклиста. Мы на пересечении Северн-Гровроуд и Кингсвуд-роуд. Пришлите скорую, – быстро, но чётко говорю я.
– Поняла, скорая уже в пути, – отчеканивает она, и я слышу, как она стучит по клавишам клавиатуры. Я включаю громкую связь, а сама начинаю поверхностный осмотр мужчины. Мысленно хвалю его, что он в хорошей экипировке и шлеме. Видимых повреждений нет. Шлем не трогаю, травмы позвоночника у мотоциклистов – обычное дело.
– В каком состоянии пострадавший? – спрашивает оператор девять один-один.
– Без сознания. ЧСС – сто. Дыхание поверхностное и учащенное. Кожа лица бледная и мокрая. Начинаю осмотр, – говорю я.
– Не нужно, – пытается остановить она меня. – Дождитесь скорою, – строго говорит она мне.
– Я – хирург, – одновременно с этими словами, я очень аккуратно расстегиваю куртку и рубашку под ней. Шрам от торакотомии3 на груди, примерно, пятимесячной давности. Слева, в районе седьмого ребра гематома, возможен перелом рёбер. Внутри такое нехорошее предчувствие появляется. Аккуратно ощупываю ноги и руки. Переломов нет.
– Сколько до прибытия скорой? – спрашиваю я оператора девять один-один.
У мужчины начинается озноб. Я прощупываю пульс, он учащается.
– Две минуты, – отвечает она.
Тем временем, я пытаюсь нащупать пульс на запястье мужчины – ничего.
– У него начинается шок, – говорю я оператору, и возвращаюсь к осмотру живота и грудной клетки. Гематома стала больше, а живот вздулся. – Признаки кровотечения в брюшную полость… – сообщаю я оператору. Слышу вой приближающейся сирены скорой.
– Почти на месте, – говорит мне оператор.
– Да, слышу. В какую больницу его повезут? – спрашиваю я её.
– Медицинский центр Анны Арундел, – сообщает она мне.
– Отлично. Я там работаю, – говорю я, отключаю звонок, и встаю, чтобы дать знак скорой – машу им руками.
Пока мужчину стабилизируют и готовят к транспортировке, беру его рюкзак. Нахожу историю болезни, медицинские документы. Его уже грузят в скорую, а я кричу парамедикам:
– У него первая положительная группа крови…
– Принято. Вы с нами? – кричит мне парамедик, в дверях скорой.
– За вами, – отвечаю я, указывая на свой байк. Он кивает. В момент, когда мой взгляд снова возвращается к медицинским документам мужчины, я столбенею. «Не может быть…» – проносится у меня в голове, а моё тело покрывает полотно мурашек. Боковым зрением вижу, как парамедик закрывает дверь и скорая отъезжает. А я остаюсь стоять с бумагами в руках. Торакотомия проводилась этому мужчине в связи с пересадкой сердца… А дата пересадки сердца – это дата смерти Алекса…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Стою с открытым ртом, мысли несутся. «Не может быть! Какова вероятность, что именно этому человеку пересадили сердце Алекса?» – спрашиваю я саму себя.
Когда прихожу в себя, скорой уже нет. Я забираю его рюкзак с собой. Набираю Джулию, по пути к байку.
– Ало, – отвечает она.
– Джулия, в нашу больницу везут пострадавшего в ДТП мотоциклиста. Свободные хирурги есть? – даже не поздоровавшись, быстро спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она, сразу включившись в ситуацию.
– Приготовьте, пожалуйста, операционную. Я еду, – быстро говорю я, и не дожидаясь её ответа, кладу трубку. Завожу мотор и мчусь. Обгоняю скорую. Подъезжаю ко входу приемной скорой помощи. Быстро вхожу, говорю дежурному врачу:
– Сейчас приедет скорая с пострадавшим в ДТП мотоциклистом. Держите его стабильным и сразу поднимайте в операционную. Вот его история, – протягиваю я папку с медицинскими записями. Получаю подтверждение и бегу готовиться к операции.
Мою руки, в предоперационную входит Крейн.
– Привет. Мне сказали у тебя сейчас срочная операция? – спрашивает он серьёзно.
– Да. ДТП, мотоциклист. Кровотечение в брюшную полость… – не отрываясь от своего дела, отвечаю я.
– Ясно, – только говорит он, и тоже начинает готовиться. «Откуда он здесь? Сегодня не наша смена?» – думаю я. Но мысленно радуюсь его присутствию, сейчас мне нужна хорошая команда.
Входим в операционную мы вместе. Пострадавшего завозят. Дежурный врач скорой информирует:
– В брюшной полости примерно литр свободной жидкости, но причину кровотечения установить не удалось.
– Поняла. Спасибо, – киваю я ему.
Я начинаю лапаротомию. Подозреваю селезёнку. Так и выходит. Осколок сломанного ребра пробил орган. К счастью, разрыв единичный. Сгусток крови заблокировал кровотечение. Когда начинаю ушивать рану, орган снова кровит. Прикладываю гемостатическую губку4 и накладываю шов на рану. Проверяю, что больше ран нет и не кровит. Тут начинают пищать мониторы.
– Давление сто шестьдесят на сто, ЧСС – сто тридцать, – говорит Крейн.
«Черт!» – ругаюсь я мысленно.
– Остановка! – объявляет Крейн.
– Дефибриллятор на двести… – командую я. Крейн подкатывает реанимационную укладку и подаёт мне электроды.
– Разряд! – восклицаю я, производя кардиоверсию5.
«Ничего…» – констатирую я данные кардиомонитора.
– Триста! – не сдаюсь я. – Разряд!
И снова ничего…
– Не смей умирать! Триста шестьдесят! – почти в отчаянии восклицаю я. «Только не сейчас, когда я тебя уже спасла!» – не то в отчаянии, не то в злости, восклицаю я про себя.
– Стой! – останавливает меня Крейн. – Есть синусовый ритм!
– Вот так… Даже не думай умирать… – говорю я, отдавая электроды.
Я проверяю ещё раз брюшную полость пациента на предмет кровотечений. Чисто. Зашиваю. Его увозят в реанимацию. Я остаюсь стоять в операционной. Руки чуть подрагивают. По лицу скатываются капли пота.
– Ничего, он жив, всё хорошо… – произношу я, успокаивая себя. Снимаю операционную одежду, иду заполнять бумаги по операции.
Через два часа иду в реанимацию. Подхожу к кровати мужчины. «Просто невероятно – встретить человека, которому пересадили сердце Алекса.» – всё ещё поражаюсь я такому совпадению, в своих мыслях. Стою, рассматриваю мужчину.
Он, примерно, моего возраста, может, чуть старше. Тёмные, короткие волосы, приятное, доброе лицо, пухлые губы и выдающийся подбородок. Есть лёгкая щетина. Мужчина стройный и высокий. Глядя на него, у меня складывается впечатление, что это добрый и отзывчивый человек. «Алексу бы понравился… Он был бы рад, что его сердце спасло этому человеку жизнь…» – прихожу я к мысленному выводу.
– Он твой знакомый? – снова неожиданно рядом оказывается Крейн. Встаёт с другой стороны кровати, проверяет показатели пациента.
– Нет, – отвечаю я. «Я и имени его не знаю. Во всей этой суматохе даже не посмотрела в папке…» – понимаю я.
– Но, мне показалось, ты говорила с ним, как со знакомым… – вопросительно смотрит он на меня.
– Я говорила не с ним, – отвечаю я, спустя пару минут молчания. Крейн смотрит на меня, будто у меня на голове павлиний хвост вырос. Я молчу, он ждёт.
– Этому мужчине пересадили сердце Алекса… – зачем-то говорю я это Крейну. У него уходит пара секунд на осмысление.
– А Алекс это? – с осторожностью спрашивает он.
– Мы жили вместе восемь лет, Ники его дочь, – объясняю я.
– Откуда ты узнала, что сердце пересадили именно ему? – с нотами сомнения, спрашивает он.
– Я изымала сердце… Запрос был отсюда. В его документах я увидела дату, вот и сопоставила… – тихо отвечаю я.
– Ты? – с нескрываемым изумлением, спрашивает он.
Его удивление заставляет меня опустить глаза. Смотрю на этого человека, в котором бьётся сердце моего Алекса.
– Да, – всё-таки отвечаю я, сама не знаю зачем. – Когда Алекс поступил, мозг уже был мёртв. Запрос на сердце пришёл моментально, свободных хирургов не было, моё промедление могло стоить другому человеку жизни… «Этому человеку жизни…»
– Ясно… – произносит он, слегка растягивая слово, словно сомневаясь, но затем всё-таки спрашивает: – Значит, в твоём понимании, сейчас ты спасала Алекса? – вкрадчиво говорит он. У меня встаёт ком в горле.
– Я не могла позволить умереть ему… Снова, – с огромной печалью в голосе, говорю я.
– Но это не Алекс, – поправляет меня Крейн.
– Это сложно объяснить… – не глядя на него, говорю я. И молчу, но он не уходит.
– Выговорись, станет легче, – предлагает он мне. Я глубоко вздыхаю.
– Понимаешь… – начинаю я, пытаясь сформулировать свои мысли и чувства так, чтобы Крейн смог понять это, или, хотя бы, чтобы не посчитал меня выжившей из ума. – Я не могла спасти его тогда, я уже не могла ему помочь. Но его сердце – это часть него и оно живёт в другом человеке. Это… – перевожу я дух. – Это значит, что его смерть не была напрасной, он спас другому человеку жизнь. И Алекс, будто продолжает жить… В нём, – указываю я на мужчину, который несколько часов назад был на моём операционном столе. Глаз на Крейна не поднимаю. Вряд ли он сможет меня понять. А о том, что Алекс мёртв и этот человек не Алекс, я не хочу слышать.
– Мне очень жаль, – говорит он в конце концов с сочувствием, и уходит.
Я стою неподвижно какое-то время, а потом замечаю на тумбочке медицинскую папку пациента. Решаю посмотреть как проходил послеоперационный период и как приживалось сердце.
«Майкл Эванс» – произношу я мысленно его имя, глядя в документы.
– Ну, здравствуй, Майкл… – говорю я уже вслух, но самой себе.
– Здравствуйте… – раздаётся снизу, еле слышно, хриплый голос пациента.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сознание к пациенту после наркоза возвращается волнами. Глаза то открываются, то снова закрываются. Через пару минут к нему приходит понимание, что он не дома, а в незнакомом месте. Он пытается подняться. Мониторы начинают пищать.
– Майкл, успокойтесь. Вы попали в аварию, вы в Медицинском центре Анны Арундел. С вами всё хорошо, – объясняю я ему спокойным голосом и аккуратно возвращаю его в лежачее положение. Тут заходит Крейн. Сразу начинает записывать показатели в карту.
– Сердце? – спрашивает пациент, заметно нервничая.
– С сердцем всё хорошо, – снова успокаивая его, отвечаю я. Заметное облегчение отражается на его лице, он успокаивается и ложится на подушку. А я продолжаю:
– Что последнее вы помните? Он задумывается.
– Я еду.... А потом… Будто удар… И… – он зажмуривается от воспоминаний, которые накатывают на него.
– Всё хорошо, – успокаиваю я его, и кладу руку ему на плечо. – Вы были в шлеме и хорошей экипировке. Из повреждений – перелом седьмого ребра, осколочное ранение селезёнки. Сейчас уже всё хорошо. «Можно сказать, ему повезло.» – заключаю я про себя. А в мысли ко мне приходит Алекс.
– Зачем я сел на этот чёртов мотоцикл? – сокрушается Майкл.
– У вас не было противопоказаний, вы могли вернуться к привычному образу жизни, – говорю я ему.
– Да я вообще не люблю мотоциклы! Не любил… – произносит Майкл, сначала раздражаясь, а потом, кажется, огорчаясь. Я смотрю на него непонимающе. – После операции это, как наваждение. Мимо проезжает байк и внутри все трепещет. Я держался несколько месяцев. Потом не выдержал. Пошёл на курсы, сдал экзамен. И вот я еду на мотоцикле. А внутри двоякое чувство – эйфория и страх. Я понимаю, что подвергаю себя опасности, но не могу ничего с этим поделать, – рассказывает он. А я стою, как громом поражённая.
– С тобой всё нормально? – вмешивается Крейн. Я не сразу возвращаюсь к реальности и понимаю, что он обращается ко мне, пристально, и даже как-то взволнованно, глядя на меня.
– Да, – отвечаю я, как в прострации.
«Я слышала о том, что у реципиентов после пересадки донорского органа, появляются воспоминания, привычки, которые были у донора. Но это откровение Майкла всё равно повергает меня в шок. Алекс был одержим мотоциклами, это была его страсть. Таких, как он, среди байкеров, называют «летчиками». Пугает и то, что Алекс погиб в результате хайсайда. Это, когда заднее колесо теряет сцепление с дорогой, теряет траекторию. Когда сцепление восстанавливается, от возникшего толчка, байкер перелетает через руль. Алексу не повезло. Он ударился головой о бетонное ограждение, когда приехала скорая, он был в коме четвёртой степени. А, когда его привезли в больницу, мозг был мёртв. И, кажется, Майкл попал в аварию именно в результате хайсайда, судя по его рассказу…» – от осознания последнего мне становится жутко. Я стою, смотрю на этого мужчину и не могу произнести ни слова.
– Вы не против, мы отойдем? – спрашивает Крейн у Майкла, и протягивает ко мне руку. Затем Крейн выводит меня из палаты под руку, потому что я вообще не осознаю, что я делаю. Он даёт знак медсёстрам, чтобы они пошли к пациенту.
– Что с тобой происходит? – спрашивает он, и терпеливо ждёт моего ответа, внимательно вглядываясь в моё лицо.
– Алекс… – тихо произношу я. – Алекс любил мотоциклы… Погиб, разбившись на мотоцикле… – говорю я машинально, и перевожу взгляд из ниоткуда на Крейна. Не знаю, что он видит на моём лице, но выглядит он встревоженным. А я чувствую внутри столько эмоций, что невозможно их все разобрать. Моё тело просто трусит мелкой дрожью под воздействием обрушившейся на меня информации. Крейн подходит ближе, пытаясь положить свою руку мне на плечо. Но я останавливаю его движением руки. Понимаю, что, если он это сделает, то мои чувства будет уже не остановить, меня прорвёт, как дамбу. Он даёт мне пару минут прийти в себя.
– Всё хорошо, я в порядке, – говорю я ему наконец. Он не отвечает и ничего не предпринимает, но всё ещё выглядит обеспокоенным. Я закрываю глаза, и делаю глубокий вдох, а затем решаю вернуться в палату к пациенту.
Когда мы заходим в палату, с Майклом разговаривают полицейские. Один из офицеров идёт к нам.
– Добрый день, – обращается он к нам с Крейном. Мы здороваемся с ним. – Из рапорта парамедиков следует, что на месте аварии был врач. Кто из вас доктор Льюис? – спрашивает офицер.
– Я, – отвечаю я.
– Вы обнаружили пострадавшего? – спрашивает он и готовится записывать мои ответы в свой бланк.
– Да, – киваю я. Офицер делает пометки в своих бумагах, а Крейн отходит в сторонку, чтобы не мешать нашему разговору.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Холецистэктомия – операция по удалению желчного пузыря.
2
Лапаротомия – хирургическое вмешательство, представляющее собой разрез в области живота (брюшной стенки) для получения полного или частичного доступа к органам брюшной полости и таза.
3
Торакотомия – открытый хирургический доступ к грудной клетке.
4
Губка гемостатическая оказывает кровоостанавливающее и антисептическое действие, стимулирует регенерацию тканей.
5
Кардиоверсия – процедура, в ходе которой нарушения ритма сердца преобразуют в нормальный ритм посредством электричества или лекарств.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги