(А былые цари позарылись в янтарь —
Впрок медовой смолы наносили),
Где чем меньший творец я, тем большая тварь,
Где над садом сгущается снежная хмарь,
Но покуда (и если) я в силе,
Не отдам тебя вьюге – уж коли привел! —
Ибо крови ты царской: от истинных пчел,
Неподвластных слажёному дыму.
Будем жить налету, огибая шеол,
Может, хватит нам кровного золота смол
Пережить эту вечную зиму.
1988
Ожиданье
Дождь – косой полосой нефтяною
Светлеет, безгласный, за скользкой стеною,
Воздух около зренья гася.
Что же… кажется, ночь уже вся.
Кажется вся уже пепельной, сыпкой,
Мутной – сравня с заоконною рыбкой,
Всю ночь пронырявшей в верхней ночи.
Ну и приснула. Ну и молчи…
В городе тихо. В комнате тихо.
Рукою трехпалой, зыбкой от тика,
Время сумрака шерстку прядет.
Гостем незваным Бог не придет.
1988
Последние стихи года
Скоро ль закончится этот декабрь,
Этот бессердый год,
Кротко пляшущий danse macabre,
Кровью заливши рот?
На диске подпрыгивает игла,
Все уменьшается круг —
Так сходит изморозь со стекла,
Так линии сходят с рук.
Так входит хлеб вовнутрь зерна,
Так входят в лампу лучи…
И не то что музыка – тишина
Уже не слышна в ночи.
1988
Стихи и хоры
1989–1998
I
Three times the same
1
Меркнет облик тщедушныя жизни —
Вмиг кончается, как ни начнись,
Златогрубыми в зрительной линзе
Волосками парчовых ночниц.
2
Чуть помыслишь в пере изготовить
Насекомого шороха рой —
Вмиг спирально вкружается овидь
Запятой в темно-радужный слой.
3
Не успевший довоплотиться,
Треугольником ртутных лучей
Мир вонзается – мертвая птица —
В роговые воротца очей.
27–28.VII, 1989
Утро
Сжижённый луч, стекающий со лба
долгой горы Вонзается во сны.
Твердь смутная (как ветошка, слаба)
Вся под плотскою тяжестью луны
Просела уже, звездки потая
(Углится блеск лишь на одной звезде…).
Кто же возьмется разом за края
И прочь скатерку (или быть беде)?!
Кто же возьмется..? Ясно, что не я —
Я только здесь, а нужно быть везде
(В Израиле небесном, среди тех,
