Но брандмауэр сентябрьской ночи
Глух к его смехотворным слезам.
Минута молчания
1
Когда выгорит все, что когда-то могло гореть,
полыхать, раскаляться, взрываться, хотя бы тлеть,
и осядет пепел, седой, как морской рассвет,
как поверхность морей луны, как хвосты комет,
он укроет от глаз, все, что было и быть могло,
он смягчит очертанья и эхо шагов и слов,
и колесных пар, врезающихся в рассвет.
И минута молчанья продлится десятки лет.
Когда выгорит все, что когда-то гореть могло,
испарится и то, что журчало, лилось, текло,
как кусочки неба лежало на площадях,
что себе забирало скуку, усталость, страх,
устремляясь в пространство, прорвав притяженья плен,
словно узник, устав от решеток, оков и стен.
И взовьется пыль, и закроет собою свет.
И продлится минута молчания сотни лет.
Когда выгорит все, что когда-то могло гореть,
даже воздух не будет больше по нам скорбеть.
Кислород и азот, аргон, углекислый газ
станут просто ветром. Забыв навсегда о нас,
забирая с собой запах сна и твоих волос,
запах кофе, вина и мяты, уйдет без слез.
Он умчится с песней отсюда воде во след,
превращая минуту в тысячи тихих лет.
Когда выгорит все, что когда-то гореть могло,
распадется сталь, и рассыплется в пыль стекло.
Камень станет песком, песок обратится в прах,
и все будет бесплотней, чем руки твои во снах.
Никакая сила не сможет сдержать частиц,
и они разлетятся стаей безумных птиц,
потерявших и дом, и зимовье, и солнца свет.
И молчание будет звучать миллионы лет.
2
Я сижу на работе, время – четвертый час.
Этот город спит, и во сне он не видит нас.
Но, конечно, рассвет придет, и сведут мосты.
Где-то будет цвести пустыня, и петь киты,
кто-то выйдет в утро и кофе возьмет с собой,
сизый дым родится над чьей-то печной трубой.
На вокзале, где мы попрощались в вечерний час
не осталось следа, не осталось ни тени нас —
безразличен мир, он посмел не сгореть дотла.
Моя жизнь – пепелище, на запах и цвет – зола.
И все кажется, если бы мог я освободить
все, что бьется, давит, болит у меня в груди,
не осталось бы камня на камне по всей земле,