Звезда Черноморья
Алешка догадался включить диктофон и записал, а я позже переписала запись. Вот она.
Шотландцы изобрели килт и скотч, чтобы держать хозяйство в холоде, а душу в тепле.
Англичане придумали чаепития, колонии, плюшевых медведей и джентльменство. Последнее предполагало, что если ты подыхаешь, то делай это с благородным выражением.
Рыцарство в 14 веке убил английский длинный тисовый лук.
Потому что если вкратце, то рыцарь – это благородный дебил в доспехах на бронированном коне. Мало того, что тяжелый дебил на коне стоил кучу денег, он ещё и был малоэффективен.
Для содержания рыцаря нужны были церковь, замок, куча ферм, кузница, конюшня, до фига еды, вина, пажей и регалий.
Для содержания лучника хватало похлёбки и веры в Англию.
Римляне очень любили греков, потому что украли у них культуру, которую те украли у островных племён.
Римские императоры предельно ясно осознавали, что народу нужно либо заниматься любовью, либо убивать друг друга, а в перерывах кушать. Это знание они передали средневековым королям, но из-за Библии любовь стала считаться грешной. Люди ею занимались, но грустненько и с виноватыми лицами.
Когда хлеба было много, крестьяне не жаловались. Когда хлеба становилось мало, Папа Римский объявлял, что пора в крестовый поход.
Крестоносцы были на 5 процентов идейными придурками, а на 95 процентов – просто придурками. По пути в Святую землю они чисто по приколу захватывали Италию, Польшу или другой аналог средневековой Белоруссии. Тогда возвращаться домой после того, как получили по морде от сарацин, было не так обидно.
В пустыне рыцари с удивлением осознали, что месяцами бродить в доспехах под палящим солнцем неприятно.
У короля Ричарда Львиное сердце были трогательные отношения с Салах-Ад-Дином. Они обменивались письмами, где признавались друг другу в братской любви. Салах-Ад-Дин присылал бурдюки с ледяными фруктами и обещал, что если Ричарда ранят, то он отдаст ему своих лекарей и лёд.
Достать лёд посреди пустыни мог только истинный товарищ.
Ричард был очень самоуверенный и в целом здравый мужик до тех пор, пока случайный француз не попал стрелой ему в плечо. Ричард рану не лечил. Понимаешь, какое дело: как истинный англичанин, Ричард был убежден, что стрелы французов такие же тупые, как они сами.
Тамплиеры заработали на крестовых походах столько денег, что могли выкупить пару небольших государств. Когда к такой же мысли пришёл Папа Римский, он сказал, что тамплиеры плохие, и их немного посажали на колы. Тамплиеры обиделись, умерли, но золота не отдали. Где оно, до сих пор гадают историки.
Если почитать историю Польши, то можно стать поляком чисто из эмпатии. Потому что если в средние века какому-нибудь Вильгельму становилось скучно, он просто шёл бить поляков. Поляки злились и обрастали копьями. Это часто помогало, потому что рыцари не могли увязать попадание на копье со скорой смертью. Но чаще рыцарей не убивали, а брали в плен, потому что они стоили дорого. Лорд, чьи холопы взяли в плен благородного придурка, получал большой выкуп, а его холопы получали спасибо и кусок хлеба.
– Спишь, королевич?
– Нет. Я слушаю.
– А что-нибудь понимаешь?
– Нет. Просто картинки вижу.
– Красивые?
– Интересные. Асфальта нет, больших городов и поездов тоже нет, зато много лошадей и рыцари с мечами.
– С мячами?
– С мечами. Такие длинные железные палки. Очень острые.
– А кого много? – уточнила я, поскольку давно заметила, что Елисей очень странно произносит «лошадей»
– Ложодей, – терпеливо повторил мальчик.
Значит, не показалось.
– Говори внятно, – попросил Лёшка. – Половины не слышно. Что за поезда на Москву гоняют? Скрипит, лязгает, воет… с какого перепугу он воет? Что в нем воет?
– Римляне изобрели демократию в том виде, в каком она дошла до наших дней – то есть народ что-то решал, но что именно, понимал не сразу.
Когда римлянам надоедало выбирать консулов, они обзаводились императором. Так у них появлялся крепкий хозяйственник, который должен был думать за всех и иногда слушать философов, желательно греческих, потому что в Греции оливки вкуснее и юноши румянее.
Каждый император правил в меру своих личных убеждений, почти всегда считаясь только с пантеоном многочисленных богов, и иногда со здравым смыслом. Нередко доходило до абсурда.
Так, будучи молодым патрицием при одном императоре, ты тратил все отцовские сбережения на организацию пышных оргий с участием рабов и диких животных, а в сорок лет внезапно узнавал, что оргии – это плохо и аморально, и делал целомудренное выражение лица. К шестидесяти, когда уже привык быть благонравным, всё возвращалось на круги своя: завози гепардов и рабов, кути и наслаждайся.
В истории часто случалось так, что то, что не должно работать в принципе – работало очень хорошо.
На краю обозримого мира, где фьорды, волки и холодрыга, жили скандинавы. Жили скромно, но весело. Приносили в жертву Фрейру всякую живность, включая плохих скандинавов, и частенько набегали друг на друга с топорами. Земли у них были неплодородные, скалистые, характер сурово-нордический, – казалось бы, что может из этого всего вырасти.
Выросли викинги! Викинги изобрели драккары, тактику «стена щитов» и половое равенство.
Когда им стало скучно и тесно на своих островках, самый сметливый из них – Рагнар Лодброк сказал: пацаны, давайте на время перестанем убивать друг друга и сплаваем в никем не открытые земли.
Неоткрытой землёй оказалась Англия. Если говорить точнее, то её предок – Нортумбрия. Плюшевых медведей и чай туда ещё не завезли, из развлечений были Библия и сельское хозяйство. И то и другое очень на руку викингам, потому что они обожали сжигать чужие храмы и приватизировать скот.
К тому же у викингов было невероятно прогрессивное по тем временам мышление. Если викингу отрубали руку, он начинал усерднее точить меч и делать крепкие заклепки на щите. Если англичанину отрубали руку, он начинал усердно молиться.
Помимо этого викинги обладали очень удобной системой убеждений. Каждый уважающий себя викинг мечтал погибнуть в бою и вознестись в Вальгаллу, либо, на худой конец, стать очень богатым конунгом, а уже после этого погибнуть в бою и вознестись в Вальгаллу. Возносили викингов не бесполые ангелы, а вполне по-женски фактурные валькирии, кто ж не захочет с ними лететь, тем более в страну вечных пьянок и мордобоев, проще говоря – в Чертоги Одина.
Отношение к правителям можно описать так: если бы англичанин наткнулся в толпе на своего короля, он бы упал на колени в полном экстазе. Когда викинг встречал в толпе конунга, он просто орал дурным голосом: «Здарова, конунг!», а тот отвечал: «Здарова, Бьёрн, как сам, как детишки?»
Викинги приплыли к англичанам, разграбили аббатство, угнали аббатов в рабство, немного полюбовались плодородными по их меркам землями, и уплыли обратно к жёнам и фьордам. Англичане трезво оценили разгром своих войск и… начали молиться еще усерднее.
Набегать на Англию викингам понравилось. Когда англичанам было лень с ними биться, они платили огромный выкуп и в течение года-двух могли выдохнуть спокойно и расслабиться. Если вообще можно применить наше представление «расслабиться» к людям, которые большую часть дня пахали землю, молились и делали детей, чтобы те пахали землю и молились, когда родителей скрутит от болезней.
Ты уже, наверно, догадался, что я не люблю учебники, с их бесконечным перечислением царей-однодневок и сухими описаниями битв.
Когда мне нужно понять эпоху, я просто влезаю в тело и голову какого-нибудь резидента того времени.
Сейчас я, допустим, Карл Лысый, он же Карл II. Кликуха так себе, но окружение ещё хуже.
Я сижу на холодном и неудобном троне, от меня воняет даже больше чем от слуг, потому что они тайком моются в реке, а мне по канонам нельзя, башка чешется от вшей. Последний раз я мылся при крещении, в следующий раз помоюсь после смерти. Я вроде как избранник божий, но отчего-то всё равно грустненько. Крестьяне тупые, советники подобострастные, вечно какие-то интриги, инцесты, всё время кого-то приходится пытать и казнить. Теперь ещё долбанные викинги набегают, то скот уводят, то казну. Вокруг всё серое, неброское, под сапогами руины великой римской империи. Вот у римлян были бани, дороги, оргии, а мы какие-то скучные все, без искры, сидим-трындим, иногда набегаем на соседей-англичан, но без азарта, чисто поржать и компенсировать комплексы после набегов викингов.
Киплинг и Лондон родятся еще не скоро, что такое бремя белого человека, мы пока не знаем, просто тянем лямку. Ладно, хоть через четыре века приплывём во Францию и будем там разбойничать больше ста лет, пока не родится Жанна Д’Арк.
А вообще заняяяятно, что из такой вот грязюки того времени вырастут Туманный Альбион, Рыцари Короля Артура, Меч в Камне, да и рыцарство в том красивом виде, в каком я по нему фанател, когда был маленький, пока на своё горе не увлёкся исторической литературой. Хочешь быть эрудированным? Читай. Хочешь быть счастливым? Не читай. На вывеске одной кофейни я видел надпись, что «счастливые люди читают книги и пьют кофе». Хочешь быть счастливым – пей кофе и читай книги.
А ещё раньше была Спарта. Смотри, древние спартанцы были как гепарды. То есть, они понимали, что самки, в целом, существа полезные и прикольные, но чаще всего понимали это непосредственно перед тем, как делать новых спартанцев. Будь я поэтом того времени, я добавлял бы в свои Эдды нечто вроде «подержи моё копье, брат» и потом ржал над тем, как историки ломают голову над двусмысленностью ситуации.
Извини, Елисей, но не могу удержаться: фрагмент несуществующей рукописи тех времён:
– Отчего ты щуришься, воин? – вопрошает царь Леонид.
– Солнце светит слишком ярко, мой царь.
– Но сейчас пасмурно, воин.
– Ты моё солнце, царь.
Греки спартанцев откровенно побаивались и лишний раз за помощью к ним не обращались. Спартанцы, в свободное от тренировок время, делали как ты уже понял, АБСОЛЮТНО ВСЁ. Мужики тех времён набегали на соседей.
Потом они эффектно зафигачили себя в историю, одолев тьму-тьмущую персов при Фермопилах. Спартанцев было, по легенде, всего триста, своими мышцами они закрыли узкий проход между скал, и тыкали персов копьями, мешая пройти так долго, что те устали и почти перестали верить в свою непобедимость. Позже у персов появился лазутчик, они обогнули изрядно потрепанный отряд царя Леонида и мстительно поубивали спартанцев.
Конечно, история и здесь немного подпортила красоту момента – помимо трёхсот спартанцев, проход держали ещё около шести тысяч греков, но кому это интересно, если персов было четверть миллиона, и все красивые и отлично мотивированные.
Так или иначе, при Фермопилах спартанцы показали, что если их и можно победить, то только зайдя с тыла.
– Еще красивый фильм про Генриха IV, есть там рыцари, Франция.
Ни одного негра, араба и китайца. Сценариста спрашивают:
– У вас в кино нет афроамериканцев. Почему?
– Я уверен, что во Франции 14 века их не было.
– А где они были?
– В Африке. Иногда в цирке.
– Алё, Елисей, ты спишь? Спит! Забирайте вниз.
Иветта Давыдова
Бомж
Убедившись, что дочка заснула, Лера бережно прикрыла за собой дверь спальни и вернулась на кухню. Муж досматривал новости. Когда по нижней кромке экрана понеслась строка с температурой воздуха в городах страны, недавно освободившейся от республик, она сказала себе: «Ап!»
– Олег, я хочу взять учеников. Я хочу работать.
– Как ты себе это представляешь с маленьким ребёнком?
Вытянутой вперед рукой Олег направил на телевизор пульт и, будто выстрелив, убил: экран погас.
– Что тут представлять? Обыкновенная работа репетитора. Пара-тройка школьников, не выходя из дома…
– Долбить «жи» -«ши»? – перебил муж.
– Лучше, чем ничего. Ну, и… какие-никакие деньги.
– Ой, прекрати. Чи не заработок! – Олег снисходительно улыбнулся. – Тебе что, не хватает?
Это «чи» Олег перенял у своего отца. У того были казацкие корни, и когда ему было необходимо обесценить собеседника, он иногда прибегал к балаканью, которое в этих южных краях было разговорной нормой простолюдинов.
– Не хватает! – не ожидая от себя, выпалила Лера. – Мне не хватает на ковёр!
– Лера, я же сказал, денег сейчас нет. Видишь, полный двор машин, рынок стоит. Еще я Серёге обещал занять. Продам что-то, дам я тебе на ковёр.
– Да не мне! Не мне нужен ковёр. Не я застудилась на голом полу. Ну не умещается уже Маша с игрушками на старенькой циновке твоей мамы. Сейчас вылечили – и снова на голый пол!
Олег поднялся с растерзанного временем дивана, направился в прихожую. Полез в нагрудный карман джинсовой куртки, вынул пачку сигарет, вышел во двор. Он всегда хватался за сигареты, когда нервничал. Лера вполглаза наблюдала за ним через окно кухни. Иногда, покурив, он мог вернуться с облегчённым сердцем и продолжить дельный разговор. Муж сидел на корточках между калиткой и маленькой клумбой. Очередная затяжка распаляла кончик тающего сигаретного столбика, будто ветер раздувал уголёк. Отнимая сигарету от губ, Олег не опускал руки, а рассматривал пышущий жаром кончик, и вскоре снова жадно впивался губами в жёлтую полоску фильтра. Это значило, что курение не приносило ему облегчения. Напротив, вместе с сигаретой распалялись и мысли.
Докурив, он медленно, как бы раздумывая, загасил окурок в импровизированной пепельнице – жестяной банке из-под индийского кофе – вернулся в дом.
– Так что насчёт ковра? – решила требовать Лера.
– Хватит! Ты меня не слышишь… – вскрикнул и сразу понизил голос Олег. В спорах он всегда демонстрировал выдержку и контролировал тон. Считал, это придавало значимости его словам. – Ты сидишь дома и думаешь, что деньги берутся из кошелька.
– Я?!. Из кошелька?!. – У Леры перехватило дыхание. – Я, которая зарабатывает с шестнадцати лет?! И ты это знаешь! Ты применяешь ко мне эту расхожую пошлость?! Мы вместе четыре года, а я до сих пор донашиваю студенческую одежду!..
– Всё! – позабыв о выдержке, взревел муж. – На ковёр не дам, а на одежду деньги – вон они, я их не прячу! – схватился за пульт телевизора, давая понять, что разговор окончен.
Лера взяла паузу. Расходные деньги действительно лежали рядом с купленными впрок печеньем и конфетами в «сладком» шкафу кухни. Только она почему-то никогда не считала себя вправе брать эти деньги без предупреждения, даже когда отправлялась за продуктами. «Дурацкое мамино воспитание», – беспомощно признавалась себе она. – «Всегда рассчитывай только на себя. Муж – человек чужой!». А раз чужой, значит и деньги его чужие, запретные – логично выводила Лера и всегда обсуждала с мужем даже мелкие предстоящие траты.
Выйдя замуж за Олега и родив, Лера невольно снова попала в зависимость, из которой, совсем недавно казалось, вырвалась навсегда, покинув родительский дом, уехав из периферийного городка в краевой центр.
Она училась на очном, но подрабатывала во время летних каникул на местных фабриках, вязала на заказ свитера мужьям однокурсниц, писала доклады и курсовые. Привыкла к собственным деньгам.
– Олег, мы год в новом доме, у нас не на чем гостю сесть. У нас из приличного – только кроватка ребёнка. Давай подумаем о мебели. Иначе одалживать друзьям, вкладывать в бизнес, экономя на себе, можно всю жизнь, – подавив обиду, вернулась она к трудному для обоих разговору.
– На что тебе ещё не хватает? – не отводя глаз от экрана, спросил Олег.
– А ни на что! – снова понесло её. – Мне не хватает на колготки и губную помаду. Я хочу покупать это без предварительных бесед с тобой! Я хочу работать!
Олег поднялся со скрипучего венского стула и полез в карман джинсов.
– На ковёр сейчас не дам. Этого тебе хватит на помаду и колготки?
Его кулак с зажатыми в нём деньгами раскрылся над столом и три смятых купюры упали в центр.
– Почему ты ведёшь себя со мной так, будто ты нашёл меня на помойке или вытащил из публичного дома?
– Бери деньги, я сказал.
– Такие деньги мне не нужны.
– А какие, интересно, деньги тебе нужны?
– Не такие… – она уставилась в экран телевизора, чтобы не позволить себе расплакаться.
Душила горечь понимания, что её протест выглядел совсем не протестно, что она снова оказалась слабачкой, не способной защитить собственные интересы и достоинство. В такие моменты её накрывали одновременно волны жалости и презрения к себе, и каждый раз, не умея выплыть, она в них тонула.
Олег, снова вынув сигарету из пачки, направился к двери. Лера подошла к раковине, но мыть посуду передумала. С ногами забралась на старенький угловой диван кухни, раскрыла книгу. Нервный кипяток, разлившийся внутри, не позволял вникнуть в текст. Продолжать разговор с мужем не хотелось. Однако три купюры на столе ждали развития действия. На них и упал взгляд вернувшегося в кухню Олега.
– Так ты не берёшь?
– Нет, – закрыла она наконец книгу.
Олег подобрал деньги со стола, подошёл к плите, зажёг газ и положил купюры на голубую корону конфорки. Цветные листки беззвучно заёжились, пожираемые мелкозубчатой челюстью пламени. Однажды Лера уже видела такое. Только в прошлый раз Олег воспользовался зажигалкой.
Она заканчивала филологический. Он приезжал к ней на свидания, часто меняя машины. В обновлённой стране только-только открыли границу, и торговля подержанными иномарками успела стать бизнесом его отца. Поскольку дело спорилось, рано вкусивший прелести достатка, Олег уволился с тренерской работы, уложил свой диплом института физкультуры в коробку с общими семейными документами, сделал загранпаспорт и махнул с родителем сперва в Германию, потом в Литву за видавшими виды «альфаромео», «бэхами» и «мерсами». Дешёвые расходились как горячие пирожки. Со временем стали выбирать подороже, потом и вовсе гоняли только под заказ. Вскоре и перегоны посчитали делом суетным, начали перекупать внутри местного рынка. Своей постоянной машины не было, ездили на том, что было на продажу. На одной из таких «тачек», как неизменно называл их Олег, он и приехал в очередной раз на свидание к Лере.
Поздно вечером они припарковались за неуклюжими металлическими гаражами во дворе стареньких пятиэтажек в трёх минутах ходьбы от университетской общаги. Лера не разрешала подъезжать ближе: меньше знают, крепче спят.
Букет её любимой фрезии и полтора килограмма сладчайших абхазских мандаринов лежали на заднем сиденье. Однажды пакет с такими же мандаринами летел из окна их машины прямо под ноги ожидающих троллейбуса на остановке. Леру тогда задела какая-то реплика Олега, она отказалась забирать мандарины с собой. И он, сбавив скорость, на ходу открыл пассажирское окно и швырнул в него целлофановый пакет. Оранжевые мячики разлетелись по асфальту под изумлённые взгляды прохожих: то была пора окончания дефицитов и время пока ещё недоступного многим кооперативного изобилия.
Но в этот вечер всё было иначе. Терпко, непривычно по-заграничному благоухал ароматизатор-ёлочка, подвешенный на зеркале заднего вида. Лера полулежала на правом плече Олега. Его руки обвивали со спины её талию, смыкаясь под грудью. Она любила, когда он обнимал её. Сама любила касаться его тела, класть голову на его крутое, крепкое плечо. Она любовалась его смуглой кожей, даже зимой хранившей ровный загар цвета молочного шоколада. Ей нравилось гладить его живот. На нём и через футболку проступали «кубики», которые почему-то напоминали ей игру-головоломку «15» из её детства: замкнутые в контур мелкой коробочки квадратики-костяшки со слегка выпуклыми поверхностями. Ещё Лере нравились пальцы его рук, умеренно длинные, с чуть увеличенными суставами. Сейчас они поигрывали на её животе, и она накрывала их своими ладонями.
Ей вдруг захотелось почитать стихи о любви. Никогда потом не могла она вспомнить, кто из поэтов пришёл ей тогда на ум, но было что-то очень подходящее к ситуации и настроению.
Читать поэзию Лера умела. Этот талант очень рано раскрыли школьные учителя, и ни один концерт, ни одна постановка не обходились без её участия до самого выпускного класса. Декламировать стихи, лёжа на мужском плече, ей ещё не доводилось, поэтому она высвободилась из объятий Олега, уселась поудобнее на своём пассажирском кресле, развернувшись как можно полнее к своему единственному зрителю, и начала читать. Некоторое время Олег смотрел на неё растерянным взглядом.
– Причёска у тебя сегодня красивая, – перебил он.
– Ну дослушай, – предложила она и продолжила читать.
Олег рассмеялся, повернул на половину хода торчащий в замке ключ зажигания, приоткрыл пошире своё окно и потянулся за пачкой сигарет.
– Не хочешь?.. Ну и ладно… – она умолкла, не дочитав строфы.
– Да продолжай… – он прикурил, глубоко затянулся сигаретой и, как факир из Лериного детства, слегка закинув голову назад, выпустил стремительный густой клуб дыма в окно.
– Всё, никогда больше не буду читать тебе стихов, – с лёгким упрёком выдохнула она.
– Будешь, – уверенно произнёс Олег.
– Не буду! – запротестовала Лера.
– Не будешь? И не надо. Я найду, кто почитает.
Она строго взглянула ему прямо в глаза.
– За деньги-то почитают, – ухмыльнулся он со знанием дела.
Лера резко обмякла, будто из неё, как из надувной игрушки, выпустили часть воздуха, потом от какого-то внутреннего толчка пришла в себя и потянулась за сумкой на заднем сиденье.
– Ты это… Ты же в театр с девчонками собиралась… Хочу подарить тебе билеты. Этого хватит? – засуетился Олег.
В его пальцах образовалась купюра, равная половине её повышенной стипендии.
– Спасибо, не надо. Прибереги для тех, кто станет читать тебе стихи.
– Ладно, извини. Ну не лирик я. Учитель физкультуры… Возьми, пожалуйста, деньги. Это на театр.
– Нет, Олег. Нет… – медленно произнесла она, нащупывая пальцами ручку двери.
Он дёрнулся, свободной рукой быстро нашарил у кулисы зажигалку и поджёг купюру. Никогда в жизни ей не доводилось видеть, как жгут деньги, как они горят. Она, не мигая, смотрела на тонкую полоску шёлкового пламени, пожиравшего фиолетовую бумагу двадцатипятирублёвки, а видела медную пятикопеечную монету, которая однажды была нужна ей, старшекласснице, чтобы добраться до спорткомплекса на тренировку по волейболу. Добраться только туда. На обратном пути в автобусе всё равно за девчонок галантно платили мальчишки. Но в тот день та монета была ещё нужнее маме, чтобы доехать до работы. К счастью, то был день зарплаты, или аванса – Лера не помнила. И не в том было дело, что мама могла бы занять «до получки», а в том, что это были последние пять копеек из уже занятых, поэтому тренировку в тот день ей пришлось пропустить. В желтушных протуберанцах огня ей виделась сберегательная книжка, которую она, став студенткой, завела из соображений безопасности, чтобы не хранить деньги в комнате общежития. Сейчас она пыталась припомнить в этой книжке конечную цифру, прикинуть, сколько снять со счёта, когда на днях поедет погостить домой. В последние годы окунаться в разор невезучей маминой жизни она старалась со спасительной для семейства суммой.
Она смотрела, как быстро догорала бумага, и соотносила эту скорость со временем в жарком и оглушительно шумном ткацком цехе на местном комбинате, куда каждый год после летней сессии устраивалась подработать. Как долго и трудно зарабатывалась эта сумма, как легко и быстро сгорала она сейчас в руках Олега.
Только когда закончилось огненное шоу, Лера позволила себе молча выйти из машины.
Насколько сильно он обидел её, Олег понял не сразу. Много дней он приезжал к общежитию, но на его сигналы в три коротких гудка – их условный знак – окно комнаты не приоткрывалось, никто не выглядывал и не выбегал к нему в наспех накинутом плащике, лёгкие полы которого разлетались от стремительного шага хозяйки. Возобновить отношения с Олегом Леру заставила беременность— на первый аборт она не решилась. Он обрадовался, позвал замуж.
Теперешнее показательное выступление Олега на кухне не произвело на Леру ожидаемого эффекта. Выключая конфорку, он и сам запоздало понял, что был похож на опрометчивого фокусника, выступавшего с номером, секрет которого был известен зрителю.
Тишину кухни нарушил визг тормозов снаружи; за ним – тупой глухой удар и звук дребезжащего железа: очередной автомобилист, не вписавшись в поворот, воткнул своё транспортное средство в насыпной бугор на углу их дома. Они бросились сперва к окну в гостиной, потом вместе поспешили на улицу.
Когда Лера вернулась в дом, в дальней спальне рыдала Маша.
На следующее утро найти кого-то для земляных работ Олег засобирался сразу после завтрака.
– Говорил же, не поможет твоё хождение по административным комиссиям. Им же до лампочки, какая фура завтра въедет в наш дом! И плевать я хотел на их запреты огородиться. Я не только этот бугор не сравняю – я сейчас привезу работяг, пусть соберут слой земли с клумбы и набросают горку повыше. Если поставить бетонные кубы – будут трупы, а так – в дом не въедут и ладно.