Они сидели друг перед другом за круглым столиком открытого летнего кафе: он — мужчина средних лет, в белой футболке с какой-то надписью на груди и синих джинсах, и черноглазая темноволосая девушка лет двадцати, в легком, но довольно длинном платьице. Он и она – Минни. Перед ним на столе— раскрытая тетрадь и чашка кофе. Перед ней…
– Кофе пить будешь?
– Это что, глупая шутка?
– Прости, я забыл…
А перед ней – ее дневничок в бархатном переплете.
Сидят двое и тихо беседуют.
«Со стороны может показаться, что это заботливый отец привел дочку-студентку на эту выставку, чтобы она отдохнула, отвлеклась от своих учебников перед институтскими экзаменами. От жаркого июльского солнца их укрывает спасительной тенью серый брезентовый навес и густые кроны старых лип, а вокруг, на залитых солнцем аллеях самой большой выставки страны – огромного, вечно шумного города-парка, нескончаемое броуновское движение праздно гуляющих людей, веселый хаос толпы, – записывает он в своей тетрадке, совершенно забыв, что, кроме него, его собеседницу никто не видит. – По обочинам главного проспекта выстроились стройные ряды павильонов-дворцов, удивительных творений воспрянувших духом после кровавых лет войны архитекторов.
Музыка, льющаяся из репродукторов, сливаясь с музыкой воды цепочки удивительных фонтанов, птичьим гомоном и говором толпы, создает неповторимую симфонию воскресного дня.
– Как здесь красиво! – задумчиво глядя по сторонам, говорит девушка. – Как хорошо, что мы сегодня здесь. Это место чем-то напоминает мне Петергоф: такой же простор, такая же красота и такое же буйство цветов и фонтанов…»
– Впервые я оказалась в Петербурге осенью 1866 года, – между тем продолжает свой рассказ Минни. – Была середина сентября, но день был таким же теплым и солнечным, как сегодня. Я покинула дом и прибыла в Петербург вместе со своим братом Фердинандом. До свадебной церемонии было еще далеко, и Саша, кажется, ни на час не хотел оставлять меня одну, знакомил меня с красотами русской столицы. И все же нам редко удавалось уединиться, укрыться от бесконечно окружающих нас своим вниманием и попечением многочисленных Сашиных родственников и придворной знати. А когда удавалось, мы были счастливы, весело болтали, смеялись, радуясь нашей встрече и продолжая узнавать друг друга. Саша говорил, как не хватало ему меня, когда мы расстались и он вернулся из Копенгагена сюда, в Россию. А я рассказывала ему о том, как ждала нашей встречи и как страшилась того, что какая-нибудь новая случайность может помешать нашему счастью… «Я была уверена в искренности ваших чувств, – говорила я ему, – но вы снова были так далеко от меня, и кто знает, думала я, не разлучит ли меня и на этот раз жестокая действительность с теперь уже по-настоящему любимым человеком…» Не разлучила. Жизнь вручила нам на долгие годы счастье быть вместе… Я вижу, я слышу и переживаю эти первые дни, первые впечатления снова и снова так живо, так ярко, словно все это было вчера. Саша рассказывал мне, что вернулся домой в сильном возбуждении после нашего объяснения. Ему не терпелось поделиться с близкими своими переживаниями. Однако в Петербурге всем было не до него. Отец, рассеянно выслушав его рассказ, поспешил к своей новой любовнице – Екатерине Долгоруковой, которая как раз была на сносях. А мать, переживая очередную измену похотливого супруга, уехала из Петербурга и слегла. Сидя у ее постели, Саша как мог старался ее успокоить, отвлечь своим рассказом о том, как все происходило в Копенгагене, о своих переживаниях, но тщетно. Слезы катились по ее лицу, и он понимал, что это не слезы радости за сына, а слезы горечи обманутой женщины. Знал он и то, что не найдет сочувствия у брата Владимира, который после смерти Николая втайне надеялся стать наследником престола и теперь, затаив обиду и зависть, отдалился от старшего брата. Не найдя отклика в душах близких, Саша замкнулся в себе, ему оставалось лишь одно – набраться терпения и ждать моего прибытия. И вот настал день нашей встречи… Я буду рассказывать, а уж твоя забота, мой дорогой автор, облечь мой рассказ в литературную форму и постараться при этом ничего не напутать и поменьше фантазировать. Договорились?
– Что ж, постараюсь, – обещал автор.
…День долгожданной встречи выдался на редкость теплым и солнечным. В небе ни облачка. С моря дул легкий бриз, доносящий всегда волнующие воображение запахи моря. С самого утра вся Романовская семья собралась в царском павильоне у Кронштадтской пристани. Но Александр не мог усидеть на месте, сгорая от нетерпения, он то и дело выходил к причалу и вглядывался в морскую даль.
Лишь к полудню на горизонте показался знакомый ему силуэт яхты «Шлезвиг». Сердце Александра сладко защемило от предвкушения долгожданной встречи с невестой. Он наблюдал, как навстречу «Шлезвигу» вышла императорская яхта «Штандарт». И очень скоро оба корабля бросили якоря на рейде неподалеку от берега.
«Дагмар, милая, ты уже почти здесь!..»
И совсем скоро «Шлезвиг» в сопровождении императорской яхты «Штандарт» встал на рейде неподалеку от берега.
Встреча была церемонной, но уже почти по-семейному искренне радостной. Все были счастливы снова встретиться. Александр как старого знакомого и будущего шурина крепко обнял принца Фредерика. Поцеловал руку Минни.
– Я так рад, так счастлив, любимая, вот мы и снова вместе! – успел прошептать он ей.
– И я… – только и сказала она, но так взволнованно, так страстно, что он услышал гораздо больше: «И я так ждала этой встречи, считала дни! Разлука с вами показалась мне вечностью…»
Затем, после всеобщих объятий и поцелуев, все вместе морем на поджидавшем их корабле «Александрия» отправились в Петергоф, а оттуда, уже на лошадях, в Царское Село.
Перед Большим Царскосельским дворцом кавалькаду карет встречал почетный караул солдат кавалергардского полка. Юные кавалергарды в парадных мундирах с восторгом приветствовали весь кортеж, но с особым вниманием рассматривали красавицу принцессу, а она растроганно кланялась и махала им белой перчаткой из окна кареты.
Но вот процессия подъехала ко дворцу, и тут послышался волшебный перезвон церковных колоколов.
У Минни захватило дух от этих волшебных звуков…
Почему-то именно теперь она поняла, что эта страна, этот дворец стали ее домом и ей предстоит большая, огромная работа – она должна стать русской.
В Царском Селе они прожили три дня.
Александр был счастлив и не отходил от нее ни на шаг. Казалось, теперь, с ее прибытием, для него больше никого не существовало, кроме нее. Он старался быть всегда рядом с ней, выполнять все ее пожелания. Ему хотелось в первые же дни ее пребывания показать все, что ему дорого в родном городе, познакомить со всеми его красотами. А в Царском Селе не осталось ни одного уголка, где бы они не побывали.
Он безмерно гордился своей невестой и старался перезнакомить ее со всеми, кто ему дорог и чьим мнением он дорожил. А она изо всех сил старалась стать своей среди этих людей, в этом новом, но уже успевшем полюбиться ей мире.
С прибытием невесты наследника престола Петербург охватила круговерть торжеств, посвященных предстоящей свадебной церемонии, – приемы, балы, премьеры, народные гулянья…
И тут Минни пришлось проходить первые испытания. С утра и до вечера она ощущала на себе множество пристально изучающих ее взглядов, отчего ей казалось, будто она негласно сдает некий экзамен на соответствие своему новому положению. Но юная принцесса держалась молодцом, блистая элегантностью, прекрасным воспитанием и своим удивительным обаянием.
Минни с честью выдержала этот экзамен, с легкостью окончательно и бесповоротно покорив всех окружающих, особенно представителей мужского пола. На первом же балу не было отбоя от желающих пригласить ее на танец.
«Образ Дагмар, соединяющий в себе нежность и энергию, выступал особенно грациозно и симпатично. Она решительно всех пленяла детскою простотою сердца и естественностью всех своих душевных движений», – отмечал Иван Сергеевич Аксаков.
Александр, неважный танцор, даже начал ревновать ее к молодым светским повесам. А Минни было приятно видеть, что он не сводит с нее влюбленных глаз. Сама же она все это время была в таком взвинченном и одновременно восторженном состоянии, что порой совершенно забывала об осмотрительности и от души резвилась и ребячилась. Но именно такая непосредственность, совершенно несвойственная и недоступная людям этого чопорного круга, скованным бесчисленным множеством условностей, и подкупала их, заставляя восторгаться этой маленькой принцессой.
«Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее», – восторженно писал молодой князь Феликс Юсупов.
Тайно влюблялись в нее, наверно, все молодые мужчины при дворе.
Но она отнюдь не была легкомысленной. Если было надо, она умела быть серьезной, сосредоточенной и целеустремленной. Еще дома, в Копенгагене, вместе с французским и английским она начала изучать русский язык. И теперь, в Петербурге, изъяснялась на нем довольно сносно. Но все же ей не хватало практики. И хотя при дворе был больше в ходу французский, при каждом удобном случае в разговорах Минни переходила на русский.
Она всюду носила с собой крохотную записную книжечку и, услышав новое слово, улучив удобный момент, тайком записывала его в эту книжицу. А когда заканчивался очередной день с его непривычными для нее бесконечными обедами и балами, когда наконец она оставалась одна в своей комнате, Минни садилась за словари и учебники и продолжала занятия – открывала свою записную книжечку с новыми услышанными ею за день словами и выражениями, листала словарь, выискивая их значение, и повторяла, повторяла до тех пор, пока не начинала произносить их безукоризненно и не запоминала.
– Буд-то лью-без-но, – разбирала она по слогам, – будьте лубьязно… будьте любезны… Какая чудая подога… какая чадная подога… какая чудная погода… Получилось, получилось! – радовалась она.
И так до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Тогда она задувала свечу, засовывала записную книжечку под подушку и, прежде чем уснуть, с уже закрытыми глазами, каждый раз шептала:
– Спокойной ночи, мамочка…
Все же тосковала она здесь по родному очагу, по ласке матери…
Со временем Минни отметила, что и Саша не любит общаться с близкими на французском и не жалует всех этих, как он выражался, «светских выкрутасов». И это ей нравилось в нем. Ведь для нее была в новинку вся эта помпезность, эта чрезмерная чопорность и роскошь, окружавшие императорскую семью. Там, дома, все было проще, естественней. Теплым летним утром, едва проснувшись, она могла потихоньку выпорхнуть в парк, пробежать босиком по мокрой от росы траве к морю, втайне от всех искупаться и в мокрой рубашке вернуться в свою комнату, по пути ухватив на кухне чего-нибудь вкусненького. Или могла одна, не спрашивая у отца разрешения, пойти на конюшню, оседлать свою лошадь и поскакать по пустынным окрестностям замка, а вернувшись, надолго заболтаться с простым конюхом – о лошадях, о погоде, о его семье…
Поэтому она с такой радостью отметила и в своем Саше его простоту и эту нелюбовь к ограничивающим свободу человека условностям этикета. Она разглядела в нем родственную душу.
Но юная принцесса безумно любила танцы. Это была ее слабость. Там, в Копенгагене, балы устраивались нечасто. Зато здесь, в Петербурге, с ее приездом они следовали один за другим, и она отводила душу – танцевала без устали.
Однажды на очередном балу, когда они с Сашей ненадолго остались наедине в пустом зале, в отдалении от танцующих, отдышавшись от очередного танца, Минни вдруг спросила:
– А почему вы, Саша, так мало танцуете со мной? Мне даже обидно!
– Не обижайтесь, – засмеялся наследник. – Не люблю я этого…. Бессмысленное занятие. Эти бесконечные празднества и балы сводят меня с ума! В такие радостные, счастливые для нас с вами дни мы совершенно не принадлежим ни сами себе, ни друг другу. Нас все время куда-то тащат, куда-то везут, нас заставляют с кем-то встречаться и говорить ни о чем, есть, пить, веселиться даже тогда, когда ни есть, ни пить, ни веселиться уже нет мочи. Я, право, удивляюсь, как стоически вы, бедняжка, выносите все эти мучения.
– А я безумно люблю танцевать! Мне кажется, я растворяюсь в музыке, в этих движениях, похожих на порхание бабочки, я ощущаю такую легкость! Мне даже иногда кажется, что вот еще чуть-чуть, совсем немного – и я полечу!.. И сколько бы я ни танцевала, я ничуть не устаю. А еще я счастлива оттого, что меня так тепло приняла не только ваша семья, а и все окружение, такое множество совершенно разных людей. Я знаю, что когда-нибудь все это будет уже позади, мы сможем вздохнуть спокойно и наконец принадлежать только друг другу. Я живу предвкушением этого дня. А пока… Вы знаете, когда я была еще совсем маленькая, папа, танцуя на балах, иногда брал меня на руки. И я кружилась вместе с ним на волнах музыки. Ах, это было такое счастье!
И сюда, в этот пустующий зал, где были только они, вдруг донеслись звуки музыки. Неожиданно Минни подхватила своего жениха и увлекла его в танце.
– Вот так… Вот так… – повторяла она в такт музыки. – Разве это не прекрасно, разве это не волшебство?! Только мы и музыка!.. Я знаю, что когда-нибудь в старости все эти свадебные хлопоты, эту, кажется, нескончаемую суету вокруг нас мы будем вспоминать с грустной улыбкой, думая о том, что вот – было, но прошло, промелькнуло, растаяло, словно сон, канув в прошлое. Так что теперь мы с вами танцуем и веселимся ради наших будущих воспоминаний… Погодите-ка, я вам что-то сейчас покажу! – неожиданно остановившись, со смехом сказала она.
И, оставив его в полной растерянности, вдруг с разбегу подпрыгнув и легко перевернувшись в воздухе, сделала настоящий цирковой кульбит. Потом второй, третий!
Александр застыл, пораженный ее поступком, этой легкостью и непосредственностью, а потом в восторге расхохотался.
