Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке

Перевод сделан по: Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized?: Jaf é after 20 years // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 307–325.

I. Введение

Прошло двадцать лет с тех пор, как Уильям Жаффе сетовал на излишнее внимание, которое экономисты уделяли достижению, в то время казавшемуся важнейшим вкладом в экономическую науку: идее убывающей предельной полезности. Открытие это принадлежало в равной степени всем прародителям «маржиналистской революции»: Вальрасу, Джевонсу и Менгеру[136]. Однако основной интерес, утверждал Жаффе, представляют именно различия между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, те различия, которые «по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло»[137]. Дегомогенизация Вальраса, Менгера и Джевонса, считал он, позволит нам правильно понять и должным образом оценить значение того вклада, который каждый из них внес в экономический анализ.

Тем не менее попытка дегомогенизировать Джевонса, Вальраса и Менгера, возможно, привела к тому, что некоторые ключевые общие черты теорий ранних неоклассиков, особенно Джевонса и Менгера, оказались в тени. Я не хочу сказать, что Вальраса, Джевонса и Менгера надо регомогенизировать. Но внимательно изучая первоисточники (что Жаффе как раз призывал делать в своей статье[138]), можно обнаружить у Джевонса куда более сложные воззрения на человеческое поведение, чем те, что ему обычно приписывают. Эти воззрения имеют много общего с предпосылками теории Менгера: предрасположенностью человека к развитию, принятием им решений в условиях неопределенности, важной ролью ошибок, а также значением фактора времени при принятии решений. В своей статье я показываю, что некоторые ключевые черты Менгерова экономического человека, те самые, которые, как принято считать, отличают теорию Менгера от двух других маржиналистских теорий, также характеризуют и Джевонсова человека, принимающего решения. Хотя и у Вальраса можно встретить свидетельства того, что его занимал вопрос движения к равновесию на ощупь, он совершенно очевидно гораздо больше интересовался природой общего равновесия и определением равновесных цен. Для Джевонса и Менгера вопрос определения цен не был ключевым; хотя оба они рассматривали экономику как систему взаимосвязанных рынков, ни один из них не пытался дать математическое описание отношений между этими рынками. Может быть, в таком случае имеет смысл «регомогенизировать» Джевонса и Менгера, но не Вальраса?[139]

Статья построена следующим образом. Прежде всего [во второй части] я остановлюсь на различиях между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, которые подчеркивали Жаффе и другие исследователи. Моя идея заключается в том, что по большей части эти различия нужно рассматривать как различия между теорией Вальраса и теорией Джевонса и Менгера. Далее в третьей части рассматривается Менгерова концепция экономического человека. В четвертой же части я демонстрирую сходство между Менгеровым экономическим человеком и Джевонсовым человеком, принимающим решения. В результате оказывается, что и Менгер, и Джевонс были не вполне верно охарактеризованы Вебленом (и не только им). Как у Менгера, так и у Джевонса человек, принимающий решения, страдает от ошибок, нерешительности и отсутствия информации. Наконец, в пятой части приводятся некоторые замечания по поводу противоречивых утверждений, касающихся политической ориентации Джевонса и Менгера. Возможно, эти утверждения были сделаны вследствие ошибочного понимания природы экономического человека у Джевонса и у Менгера.

II. Различия

Рассматривая, c одной стороны, экономическую теорию Вальраса, а с другой – теорию Джевонса и Менгера, мы замечаем несколько взаимосвязанных различий. Эти различия обусловливают те общие черты, о которых речь пойдет в третьей и четвертой частях этой статьи[140]. Во-первых, как утверждал Жаффе, Вальраса отличает от Джевонса и Менгера его сосредоточенность на общем равновесии. Основным мотивом исследований Вальраса был поиск модели конкурентного рынка. В своем поиске он был одинок, так что на юбилейных торжествах по случаю окончания его карьеры Вальрас был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»[141]. Соответственно, Вальраса куда меньше интересовала разработка теории субъективной оценки потребительских благ. Он редко использовал слово «потребление», предпочитая термин «обладание». Такое «невнимание к потреблению» можно объяснить тем фактом, что Вальраса занимал только рынок и ничего, кроме рынка[142]. Он разработал каталлактическую теорию определения цен в условиях совершенно свободной конкуренции: «Наша задача заключается в том, чтобы открыть законы, которым эта покупка и продажа удовлетворяет автоматически. Для достижения этой цели мы предполагали, что на рынке существует совершенная конкуренция, так же как в теоретической механике мы для начала предполагаем, что в машинах совершенно отсутствует трение»[143].

У Джевонса были некоторые идеи о взаимоотношениях экономических агентов, и его анализ обмена предполагает существование каталлактического сообщества[144], но очевидно, что он никогда не разделял интереса Вальраса к поиску условий общего равновесия[145]. В пятой главе Джевонсовой «Теории политической экономии» мы находим математический довод, связывающий то, что мы сегодня называем предельной производительностью, с предельной полезностью. В предисловии ко второму изданию книги содержатся некоторые размышления об общем равновесии, но сам Джевонс пишет в этом же предисловии: «С нетерпением ожидая конечных результатов теории, я должен просить читателя не забывать, что эта книга никогда не претендовала на систематическое изложение экономической науки»[146]. Аналогичным образом, «общее равновесие» в вальрасианском смысле также не было приоритетом в исследованиях Менгера[147].

Отчасти это первое различие объясняется вторым, очень значительным и довольно очевидным: ни Джевонс, ни Менгер не занимались конкретно определением цен, как это делал Вальрас. Вальрас использовал идею предельной полезности для выведения кривой индивидуального спроса и других кривых, а затем для определения равновесных цен. Джевонс и Менгер подобного анализа не проводили. Более того, Джевонс даже подвергался довольно жесткой критике за то, что не уделил этой теме должного внимания.

Как для Менгера, так и для Джевонса ключевым экономическим явлением, требующим объяснения, был акт обмена[148]. При данных ценах процесс обмена происходил до тех пор, пока в результате него увеличивалась полезность; обмен прекращался, когда меновое соотношение благ сравнивалось с соотношением их последних степеней полезности. Джевонс совершенно четко пишет, что уравнения обмена предполагают существование того, что он называет «теоретически совершенным рынком: рынком, на котором цены можно считать данными». Часто критикуемая концепция «торгующих сторон» (trading bodies) Джевонса была важна потому, что позволяла определять равновесные условия обмена, при которых его участники не могут повлиять на цену[149]. Следующие разделы «Теории» Джевонс всецело посвятил ситуации торга[150], утверждая, как и Менгер, что в этой ситуации все решают «неэкономические» основания: относительное знание, «склонность», «сила характера», «упорство», «ловкость», «опыт» и «чувство справедливости или доброты»[151].

Таким образом, изначальный метод Джевонса заключался в том, чтобы предположить существование некоторого обменного соотношения, а затем, учитывая интересы сторон, рассмотреть, будет ли происходить торг и в какой момент он прекратится[152]. Однако Джевонс совершенно определенно писал, что в реальности цены постоянно изменяются. Так, описывая функционирование рынков, он с готовностью признавал, что цены непостоянны: «Реальное условие предпринимательства – это непрерывное движение и изменение»[153]. «Хотя цена одного и того же товара в любой отдельно взятый момент должна быть одинаковой, в разные моменты времени она может различаться, так что ее нужно рассматривать как находящуюся в состоянии постоянного изменения»[154]. Закон единой цены, таким образом, был отступлением от реальности, абстракцией[155]. В реальности же наблюдаемые цены постоянно изменялись в результате «прихотей» и «внешних обстоятельств», в том числе «недостаточного доверия покупателей» и их несовершенного знания[156].

Менгер в своих «Основаниях политической экономии», как и Джевонс, не стремился объяснить цены, скорее он фокусировал внимание на поведении людей в ходе обмена. Он считал, что цены «не представляют собой существенного в явлении обмена», будучи «только привходящими явлениями, симптомами экономического выравнивания между человеческими хозяйствами»[157]. В реальности, пишет он, цены постоянно колеблются[158]. Вследствие этого, хотя в конкретный момент времени мы можем наблюдать определенные цены, для будущих сделок эти цены, как правило, не будут действительными: «Попробуем на хлебном рынке или на фондовой бирже купить хлеб или фонды и снова продать их, прежде чем изменились условия конъюнктуры, или в один и тот же момент продать какой-нибудь товар и такой же купить, и мы легко убедимся, что разница между ценой при спросе и предложении – не простая случайность, но общее явление народного хозяйства»[159].

Таким образом, Менгер не пытался аналитически связать важность удовлетворения с рыночными ценами. Он никогда не прибегал к меновому отношению, демонстрируя связь между шкалами желания или удовлетворения и количеством продающихся лошадей или коров. Вместо этого он считал рыночную цену проявлением тех сил, которые показывают, как «хозяйствующие люди… приходят к тому, что отдают блага, а именно определенные количества их, в обмен на другие»[160].

При этом Менгер все же использовал понятие равновесия, или «точки, в которой нет обмена», в отношении индивида: «…этим обновляются основания для экономического обмена, и вот почему взгляду наблюдателя представляется беспрерывно продолжающийся ряд меновых операций. Но и в этой цепи экономических актов мы находим при более точном наблюдении для данных моментов, лиц и видов благ точки поля, в которых нет места обмену благ, потому что наступил его экономический предел»[161]. Но, как утверждает Вон, такие случаи равновесия описывались Менгером как «частные и эфемерные»[162].

Менгер утверждал, что в ситуации обмена, когда задействованы небольшие количества товаров, договорная цена обычно находится где-то посередине между ценой спроса и ценой предложения, что предполагает «одинаковые условия и равенство в экономической опытности индивидов»[163]. Однако, как и Джевонс, он признавал, что если одна из двух торгующихся сторон имеет перед другой преимущество, то итоговая цена может быть для нее более выгодной. Соглашаясь, что результат торговли отчасти зависит от «человеческого произвола», Менгер все же придерживался того мнения, что «обоюдное стремление контрагентов извлечь из обмена как можно большую выгоду очень часто взаимно парализуется, и цены имеют тенденцию направляться к этой… средней величине»[164] и поэтому остаются удаленными на равное расстояние от крайних пределов. Однако в дело могут вмешаться прочие, неэкономические факторы, «обусловленные индивидуальностью обменивающихся лиц или внешними обстоятельствами, в которых последние предпринимают мену», и тогда «цены могут отклониться от этой естественной средней в границах указанных пределов»[165].

III. Экономический человек Менгера

«Во всех имеющихся формулировках экономической теории, разработанных как английскими экономистами, так и учеными континентальной Европы, человек рассматривается с позиций гедонизма; иными словами, он представляется как пассивная и инертная, а также неизменная в своей данности человеческая сущность. Физиологические и антропологические концепции, из которых исходили экономисты, использовались уже несколькими поколениями исследователей в психологии и социальных науках. Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной»[166].

В полную противоположность определению, данному Вебленом, Жаффе описывает экономического человека Менгера как «неумелое, заблуждающееся, плохо осведомленное существо, страдающее от неуверенности, вечно колеблющееся между манящими надеждами и навязчивыми страхами, органически неспособное принимать взвешенные решения в своем поиске удовлетворения»[167]. Менгерова человека действительно можно представить как действующего в условиях неуверенности и далекого от обладания исчерпывающей информацией. Однако в «Основаниях» постоянно повторяется мысль о том, что принятие решений во многом зависит от получения информации, поскольку для людей «приобретает весьма большой интерес знание не только своего собственного состояния, но и состояния всех тех, кто находится с ними в меновых сношениях»[168]. Это поведение является совершенно целенаправленным (хотя и не всегда успешным), так что Жаффе, возможно, был слишком резок, используя слово «неумелый». Хотя Менгеров человек, принимающий решение, имеет мало информации о настоящем, он постоянно пытается увеличить свое знание, стремясь «составить себе суждение и о количествах благ, доступных в данное время распоряжению других индивидов, с которыми он связан обменом». Более того, он пытается получить также и информацию о будущих нуждах и желаниях: «Культурные люди тем отличаются от всех других хозяйствующих индивидов, что они заботятся об удовлетворении своих потребностей не на короткое, а на продолжительное время, стремятся к их обеспечению на многие годы»[169]. Он даже создает общественные институты для сбора информации[170].

Менгеров человек, принимающий решения, знает о будущем еще меньше, чем о настоящем: «Опыт учит нас, однако, что нередко по отношению к будущему времени более или менее недостоверно, проявятся ли вообще известные потребности в пределах этого времени»[171]. Раз за разом Менгер подчеркивает временной аспект благ и связанную с этим аспектом неуверенность. В свете позиции Джевонса, описываемой в четвертой части этой статьи, нам важно то, что Менгер, обсуждая межвременной выбор человека, подчеркивает близорукость его оценки будущих нужд, слабую способность предвидеть будущее: «Наслаждение, как учит опыт, кажется человеку более сильным, если оно предстоит сейчас или в ближайшем будущем, чем удовольствие такой же интенсивности, если его можно вкусить только через известное время»[172].

Получается, что экономический человек для Менгера – это не Вебленова быстродействующая машина для исчисления ощущений наслаждения и страдания, но и не существо, пассивно реагирующее на изменяющиеся ограничения. Его нельзя исчерпывающе описать при помощи статичной, четко определенной функции предпочтений. Он мало знает о мире вокруг, но целенаправленно стремится расширить свои знания о нем.

Важно помнить, что, хотя движение экономического человека к достижению равновесия было в глазах Менгера медленным и трудоемким процессом, он все же приписывал экономическому человеку достаточно четкую цель. Своей задачей в «Основаниях» Менгер называл демонстрацию того, «как люди на основе таких суждений применяют доступные их распоряжению количества благ (предметы потребления и средства производства) к возможно полному удовлетворению своих потребностей»[173]. Однако, хотя Менгер свято верил во власть предпочтений и в целенаправленность человеческой деятельности, он также предполагал, что потребители могут заблуждаться относительно того, что на самом деле составляет их благо[174]. Он подчеркивал, что существуют как «истинные», так и «воображаемые» потребности, а также, соответственно, «истинные» и «воображаемые» блага: «…люди могут так же ошибаться по отношению к ценности благ, как и по отношению ко всем другим объектам человеческого познания и потому могут приписывать ценность предметам, в действительности, согласно экономическому положению вещей, ею не обладающим, если только они ошибочно считают, будто от какого-нибудь блага или количества блага зависит более или менее полное удовлетворение их потребностей, тогда как на самом деле этого отношения нет; в таком случае перед нами явление воображаемой ценности»[175]. Так, например, писал Менгер, потребители ошибочно приписывают ценность примитивным лекарствам или любовным зельям. Как и Джевонс, он считал, что люди склонны переоценивать значение удовлетворения тех потребностей, которые «споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно»:

«Это, однако, ни в коем случае не исключает того, что нередко глупые люди благодаря несовершенству своего познания неправильно ценят значение отдельных удовлетворений потребностей, и даже те индивиды, хозяйственная деятельность которых разумна и которые, следовательно, стараются познать истинное значение удовлетворений потребностей в целях достижения таким путем правильной основы своей экономической деятельности, не свободны от ошибок, связанных со всяким человеческим познанием. Особенно легко поддаются люди заблуждению, придавая тем удовлетворениям потребностей, которые споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно, высшее значение, нежели тем, от которых зависит благополучие хотя и менее интенсивное, но простирающееся на долгое время, т. е. они часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»[176].

Подобное отношение позволяет оправдать вмешательство государства в экономическую деятельность, если его цель – исправить ошибки потребителей при оценке благ. Собственно говоря, Менгер как раз призывал государство принять меры к поощрению бережливости, выражая в этом призыве свое отеческое беспокойство о том, что люди «часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»[177]. Как и Джевонс, Менгер считал, что те народы, «которые наиболее бедны действительными благами», особенно склонны ошибочно оценивать способность благ удовлетворять их нужды[178].

Отношение Менгера к подобным истинным и воображаемым потребностям повлияло на его теорию цен. Поскольку в теории цены основываются на оценках потребителей, исходящих из предельной полезности благ, а в реальности потребители могут заблуждаться в оценке благ, Менгер разделял «экономические цены» и цены, существующие в реальном мире. Экономические цены – это цены, которые установились бы, если бы люди не ошибались, если бы рациональные экономические акторы преследовали свои интересы, располагая полной информацией о своих нуждах и о рыночных явлениях. Однако в реальном мире люди совершают ошибки, принимая решения, стремясь сделать добро другим людям и в прочих случаях. Таким образом, экономические цены устанавливаются редко; как правило, устанавливаются реальные цены[179].

Полностью рациональным экономическим человеком Менгер считал просвещенное существо, понимающее свои реальные нужды; движение к полному равновесию, к экономике, для которой будут характерны «экономические цены», он считал медленным и непредсказуемым процессом. Однако это движение было чем-то большим. Оно было, как недавно выразился один ученый, «движением всей истории человечества в том виде, в каком представляли его себе европейские либералы XIX в., вторя Кондорсе»[180], или тем, что может быть названо «усовершенствованием человечества», если использовать фразу, которая была употреблена в отношении трудов Дж. С. Милля и У. С. Джевонса[181].

IV. Экономический человек Джевонса

Метод Джевонса в «Теории политической экономии» заключается в анализе экономических явлений на основе нескольких важных аспектов (таких как собственный интерес индивида, эгоизм), которые можно выделить в качестве первичных факторов, влияющих на принятие экономических решений, но при этом признается существование и значимость множества дополнительных факторов. В общественных науках, утверждал Джевонс, «сложность» экономических отношений мешает точно формулировать теоретические законы. Он писал, например: «Как только мы пытаемся вывести уравнения, описывающие законы спроса и предложения, мы обнаруживаем, что они настолько сложны, что наших математических способностей для этого совершенно недостаточно»[182]. Вследствие подобной сложности задачи Джевонс принял «сравнительно абстрактный и общий» метод Милля, «рассматривая человечество с простых точек зрения и пытаясь вывести общие принципы человеческой деятельности»[183]. Этот метод заключался в том, чтобы провести теоретический анализ следствий, вытекающих из нескольких основных явлений, признавая в то же время существование дополнительных факторов. В экономической теории таким основным явлением, отправной точкой исследований, служил эгоизм индивида: «Мы можем начать с какого-нибудь очевидного психологического закона, например с того, что бóльшая выгода предпочтительнее меньшей, и рассуждать далее, чтобы предсказать те явления, которые породит в обществе подобный закон»[184].

При этом Джевонс признавал, что действия потребителей являются следствием множества «внешних», «прихотливых» или «пагубных» воздействий. Он также сознавал, что смешение этих факторов с чистым эгоизмом приведет к тому, что потребитель отклонится от теоретических условий максимизации своей полезности, а цены отклонятся от соотношения конечных степеней полезности. Но поскольку в реальности экономист наблюдает выбор индивида, осуществляемый под влиянием всех факторов (а не только основного), это наблюдаемое поведение редко, если вообще когда-нибудь, совпадает с упрощенной теорией экономиста. На практике выбор может выглядеть как прихоть, и нарушения условий максимизации полезности (ошибки) происходят постоянно. Говоря о решениях, касающихся сбережений, Джевонс называл потребителей близорукими за то, что они недооценивают важность потребления в будущем и, соответственно, сберегают недостаточно средств.

В самом деле, в анализе принятия решений, который проводит Джевонс, он обращает внимание на несистематические и систематические ошибки. Вначале Джевонс предполагал, что несистематические ошибки происходят при каждой сделке, когда вследствие вмешательства «прихотливых мотивов», вследствие нехватки информации или непонимания той информации, которая содержится в ценовых сигналах, покупатели или производители проводят ошибочную торговую операцию. Однако затем в «Теории политической экономии» он даже стал утверждать, что потребители часто неспособны точно оценить полезность того или иного действия: «Разум часто колеблется и находится в замешательстве, когда необходимо принять важное решение; это говорит либо о наличии противоречивых мотивов, либо о понимании неспособности осознать связанные с этим выбором величины. Я не стал бы утверждать, что человеческий разум способен сколько-нибудь точно измерять, складывать и вычитать чувства таким образом, чтобы прийти к точному балансу»[185].

Джевонс признавал тот факт, что на сделки влияют обстоятельства куда более сложные, чем те, что были учтены в его теоретическом анализе максимизации полезности. Поэтому проведение им различия между «теоретически совершенными» рынками и реальными рынками – рынками «на практике» – имело огромное значение. В «Теории» он описал три несовершенства рынка, которые «более или менее» характеризуют решения, принимаемые на практике: недостаток информации, недостаток конкуренции и существование нерациональных мотивов, прихотей[186].

На теоретически совершенном рынке информация точна и присутствует в полном объеме. На практике, однако, информация только более или менее соответствует этой предпосылке. Отличительным признаком совершенного рынка, считал Джевонс, является не его расположение, а информация, полная и доступная всем участникам сделок, совершающихся на этом рынке[187].

«На практике» теоретическая концепция совершенной информации реализуема лишь «в большей или меньшей степени»[188].

Не удивительно, что некоторые рынки характеризуются лучшими информационными потоками, чем другие[189]. Любое отклонение от предпосылки «общедоступной и непрерывной информации», утверждал Джевонс, ведет к заключению сделок, нарушающих равновесные условия обмена, что приводит к образованию «неестественных» относительных цен. Сговор, имеющий целью сокрытие информации, Джевонс считал одной из причин уничтожения «обычных рыночных условий», в результате чего «цены не отражают должным образом наличные количества благ»[190].

В дополнение к этому теоретически совершенные условия редко выполняются при сделках, заключаемых в реальном мире, поскольку то, что наблюдается, является конгломератом «случайностей», влияющих на поведение индивидов. Теоретический анализ обмена предполагает, что индивидов мотивирует лишь эгоизм: «Каждого индивида нужно рассматривать как обменивающегося из соображений исключительно собственных нужд или собственных интересов»[191]. В действительности же Джевонс признавал значение альтруизма и других внешних мотивов[192].