Князь Роман Рожинский лежал в маленькой келье Иосифова монастыря на жёстком, убогом топчане завзятого анахорета [4 - Анахорет – отшельник, пустынник.]и бредил. Уже вторые сутки он был без сознания, бессвязно что-то кричал, грозил кому-то, а то ругался и богохульствовал. И келья содрогалась, глотая эти звуки, а то как будто затыкала уши…
Полковой лекарь Франц Касинский не отходил от него и ожидал, когда наступит, наконец-то, перелом. Казалось, вот-вот начнёт спадать жар, князь перестанет метаться и всё уляжется. Тогда можно будет и выспаться.
Франц уже устал от бессонных ночей и, сидя на низенькой лавочке, клевал носом. Изредка он вздрагивал от беготни дворовых слуг, непрерывно меняющих мокрые холодные тряпки, прикладывая их к пылающему лбу князя.
Франц подошёл к постели, пощупал у князя пульс, приложил ко лбу руку, озабоченно промолвил: «М-да!» – и присел рядом.
– Ян, где твоя голова, обормот! – вскричал Рожинский и что-то нечленораздельно зашептал.
– Успокойся, тихо, тихо… – наклонился над ним Франц, поправил съехавшую набок подушку.
Рожинский схватил его за руку и притянул к себе.
– Я же хотел… – обдал он лекаря горячим дыханием. – И с кем увяз!.. Сам метишь?.. Вижу, вижу – боишься! Не усидишь! Димитрий-то, может, был природным?.. Не знают это… А может, он сын Батория?.. На царство руку поднять!.. Дух слаб, на то не хватит… Слаб, слаб… – зашептал он, как будто засыпая.
Франц попробовал было освободиться из его цепких пальцев: но не тут-то было.
– Нет, нет, не уходи! – снова быстро заговорил Рожинский. – Я попробую! Это стоит… Ты слаб, не осилишь!.. Ишь как перекосило! Ты же завидовал ему? Да, да… Мелкий… И это съело тебя. А ну-ка, вспомни, из-за чего под Троицей сцепились?.. Вот, вот – затрепетал! Вспомнил! Ха-ха!.. Ничего-то нам не досталось. Слава и та ушла к нему!..
Франц подозвал слуг и велел держать князя за руки. Он разжал ему рот и влил маленькой ложечкой горького кардамонового масла, затем рейнского вина с корольковой солью.
Вскоре Рожинский затих, уснул. Франц устало вздохнул и вышел из кельи. Но радость его была преждевременной. Вечером у князя снова пошёл жар, и он метался в бреду всю ночь. К утру жар спал, и князь успокоился: тихо, молча, навсегда вытянулся он на узком монашеском ложе в тёмной крохотной келье, конечном пристанище его мятежного духа.
Выполняя последнюю волю гетмана, Станислав Мнишка с его племянником Адамом Рожинским отправили его тело в Польшу для погребения в родовом склепе.
Глава 4
Шуйские
Дружинка и Ивашка, два мальчишки лет тринадцати, вышли со двора и направились в сторону Сретенских ворот. Идти было далеко, но они были готовы выдержать и больше, только чтобы не пропустить то, от чего заранее захватывало дух. Им хотелось хоть одним глазком взглянуть на войско Скопина, которое было на пути к Москве и, по слухам, сегодня должно было подойти к стенам города.
С утра день выдался ясным. Яркое солнце слепило глаза, а под ногами хрустел ледяной коркой снег. Вскоре солнце начало припекать, снег размяк, и идти стало тяжело.
– Э-эй, поберегись! – раздался вдруг крик, и рядом с мальчишками пронёсся верховой.
Из-под копыт коня брызнули комья мокрого снега и с головы до ног заляпали Дружинку.
– Что ты делаешь-то, харя! – погрозил тот маленьким кулачком вслед коннику.
– Дружинка, берегись! – истошно вскрикнул Ивашка и толкнул приятеля к забору какой-то усадьбы.
И вовремя… Мимо них на рысях прошла сотня стремянных стрельцов с протазанами, затем прошла ещё одна.
– Во дают! – воскликнул Ивашка, не сводя восхищённого взгляда с красных кафтанов, белых берендеек и самопалов, притороченных у сёдел стрельцов.
– Пошли, чего разинул рот! – пихнул его в спину Дружинка. – Нам ещё далече!
К Сретенским воротам Земляного города Дружинка и Ивашка подошли к полудню, когда на церквушке, что стояла как раз напротив ворот, ударили четыре раза.
Напирая, толпа вытолкала Дружинку и Ивашку за ворота Сретенской заставы, пронесла за Земляной вал и разметала на широком поле, как половодьем щепки.
– Ух ты! – чуть не с плачем вырвался Ивашка из давки с изрядно помятыми боками.
В толпе ему порвали зипунишко, и где-то там остался кушак.
– Я же говорил тебе: не отставай, затиснут – и пропадёшь! – упрекнул Дружинка его, когда с трудом отыскал в толпе. – Не то обкрадут! А мне за тебя отвечать перед твоей мамкой!
– Не холоп, чтоб ты глядел за мной, – пробурчал Ивашка, придерживая руками порванный зипунишко.
– Ты захребетник[5 - Захребетник – человек несамостоятельный, зависимый от кого-либо, живущий «за спиной» у кого-либо; безземельный и бездомный, но лично свободный человек, живущий в чужом дворе на правах подчинённого или работника.], и я за тебя в ответе! – безапелляционно заявил Дружинка и решительно насел на приятеля: – Ладно, айда за мной!
– Куда это ещё? – заканючил Ивашка.
Ему уже наскучила их затея, после того как его чуть не затоптали в давке, порвали одежду и исчез кушак, за который отец задаст ему теперь трёпку.
– На вал, дурень! Здесь мы не увидим ничего!
Они протиснулись назад, за Земляной вал, и вскарабкались на него с обратной стороны.
На валу было так же тесно, как и на поле. Но с его высоты было далеко видно, и все цеплялись за свои места.
С большой свитой дворян подъехал Михаил Кашин. Дородный, с широкой окладистой бородой, он выглядел внушительно. Поверх красного цвета атласной ферязи[6 - Ферязь – верхнее мужское платье без воротника и без талии, с длинными рукавами.], вышитой золотом и жемчугом, на нём была накинута нараспашку турецкая шуба на соболях с огромным отложным воротником. На голове у него громоздилась высокая горлатная [7 - Горлатный – сделанный из меха, взятого с шеи, горла зверя.]шапка из чернобурки. Сидел он на холёном аргамаке, в роскошном седле, неподвижный и неповоротливый. Стремянные помогли ему сойти с коня.
И тут же подъехал со свитой думный дворянин Василий Сукин, которому Шуйский указал быть при Кашине. Подошли и выстроились барабанщики и трубачи. Поглазеть на встречу войска Скопина явились бояре и окольничие со своими дворовыми холопами. Те бросились расчищать им место на валу. Но их там стенкой дружно встретили ярыжки. К ним присоединились ремесленники, и тотчас же завязалась потасовка. Боярские холопы схватились за сабли, и посадские дрогнули. Задиристых, неуступчивых, холопы тут же скинули в глубокий ров.
Подъехал в возке Коломенский митрополит Иларион. За ним на санях подвезли иереев и певчих дьячков, облачённых в стихари[8 - Стихарь – длинная, с широкими рукавами, обычно парчовая одежда дьяконов и дьячков.]. Из саней выгрузили большие выносные кресты и икону Богородицы.
– Доброго здравия, владыка! – поклонился Кашин митрополиту.
– Да хранит тебя Господь, Михаил Фёдорович! – перекрестил Иларион боярина.
– Иду-ут! – раздался в этот момент истошный вопль на Земляном валу, его подхватили сотни глоток.
На поле сразу всё пришло в движение: забегали сотники, стали равнять ряды служилых; толкаясь, подтянулись к митрополиту и Кашину дворяне и духовные.
– Слава тебе, Господи! – перекрестился митрополит.
– С Богом, батюшка, с Богом! – заволновался Кашин, стал поправлять на груди широкую золотую цепь. – А где гостиная сотня?! [9 - Гостинство – звание гостей, т. е. привилегированных купцов в Московском государстве кон. XVI – XVII в.]– заозирался он, занервничал.
– Здесь мы, здесь, Михаил Фёдорович!
– Давай на своё место! Что вы там, где не надо быть?! Сукин, почему не держишь приставов в строгости?
– Михаил Фёдорович, они знают наказ добре!
– Ну-ну!..
А далеко на дороге тёмным расплывчатым пятном показалось войско.
