Састер. Крымский детектив. Часть I

#7. АНЯ

Аня с трудом продиралась сквозь броуновское облако посетителей, которые рассаживались по местам в амфитеатре. Перед шоу людей набралось столько, что в неё то и дело врезались чьи-то плечи, ноги, руки; перед ней извинялись, ее обзывали.

Аня наконец увидела сотрудницу дельфинария и окликнула.

– Парень? – переспросила девушка, когда Аня показала удостоверение, фото Саши и объяснила ситуацию. – Я с ней не особо дружила. Кажется… кажется, в «Титанике» пару раз они встречались. Потом она его в игнор. Вроде в интернете познакомились.

– «Титаник», который в Феодосии? На Айвазовского?

Сотрудница кивнула и, извинившись, поспешила на вызов по рации.

Аня огляделась. За спинами едва виднелся бассейн, в толще воды мелькали серо-синие тела дельфинов, рядом со взрослыми барахтался детеныш, повизгивал, попискивал и напрочь не слушал инструктора.

«Аквамарин» не капли не напоминал тот дельфинарий, который Аня посещала в детстве. Там был бетонный пирс и открытое море. Здесь – пластик и крыша. Вдоль круглого, как монета, бассейна тянулся амфитеатр с белыми, желтыми, красными сиденьями, над водой нависали три перламутровых шара. Синюю стенку-задник, откуда выходили дрессировщики, украшали цветные барельефы кораллов, медуз и дельфинов – явно из пластика.

Аня протиснулись на свободное место у бортика и, вытерев пот над губой, достала телефон.

14:03.

Под датой и временем на экране светилась инструкция вступительного испытания «Порога»: купить мерную ленту и в 14:00 быть у бассейна с дельфинами в «Аквамарине».

Как будто здесь был еще какой-то бассейн.

Аня обновила сайт, нащупала в кармане мерную ленту и тут же устыдилась: что она здесь делает с этой лентой, что забыла?

Кто-то толкнул её спину, извинился.

Она ещё раз обновила сайт. 14:04.

Справа пробежал охранник. Щёки его тяжело раздувались, живот трясся, подобно желе, кепка едва не падала с головы. Он придерживал её рукой и что-то говорил в рацию.

14:05.

Аня в третий раз обновила сайт и увидела, что текст задания изменился:

«Измеряй дельфина. Сними».

Ей сделалось смешно и неуютно. В голове бешеной бегущей строкой неслись вопросы: зачем, к чему, для кого?

Плохо соображая, она нащупала в кармане мерную ленту и замерла: из воды высунул веселую мордочку дельфинёнок. Аня машинально отступила, и в этот момент кто-то полез через бортик.

– Прекратите немедленно! – раздался мужской голос сбоку.

Было поздно: ещё несколько человек ступили в воду. Начался шум, гам. Сердце у Ани застучало, в груди поднялся полубандитский восторг. В последний раз она чувствовала его, когда сбегала с лекций и упивалась в хлам – до амнезии, до обнимашек с унитазом.

Люди подходили к бортику, бросались вниз, пытались поймать дельфинов. Вода вспенилась, какой-то ребёнок заплакал. Повсюду носились работники океанариума – пытались остановить странный флешмоб и не могли.

Вбежала охрана.

Или сейчас, или…

БУХ – ударило сердце и приостановилось.

Лёгкие горели без воздуха.

Аня, как зачарованная, медленно вытащила ленту, медленно спустилась в холодную воду. Брюки отяжелели и тянули ко дну, по спине пробежал озноб. Она ждала дельфинёнка, который, явно играя, кругами носился от обезумевших людей. Вот малыш подплыл к Ане, будто просился на руки, будто ей одной доверял или видел в ней что-то общее.

– Извини.

Лента мягко опустилась на нос животного, вытянулась к хвосту. Сотовый подделал щелчок диафрагмы.

– А ну стой! – прорычали в ухо, и предплечье Ани до боли стиснула чья-то горячая рука.

Она повернулась и увидела молодого охранника с родимым пятном на щеке. Губы его шевелились, но в общем бедламе слов не было слышно.

Что-то тяжёлое навалилось на Аню. Представился осуждающий взгляд Константин Михайловича, очередные подколки Рыжего. Резким, сильным движением Аня вырвалась и полезла прочь из бассейна.

– Стой! – донеслось сквозь крики и топот.

Аня оглянулась и увидела, как молодой охранник поскальзывается на мерных лентах, выловленных другим сотрудником из бассейна, и падает. Она засмеялась и бросилась в боковой проход между сиденьями, свернула в служебный коридор, в еще один. Тяжёлая от воды одежда мешала и путалась под ногами, за Аней по полу вилась дорожка из воды. Тело била дрожь, зубы стучали, в голове опустело.

На ходу Аня открыла телефон и подцепила фото на свою страницу в «Пороге». В плечо больно ударился косяк, заорала сигнализация, и тут что-то с силой толкнуло Аню в спину.

Она упала на бок – телефон отлетел в сторону, в локоть и бедро ударил небесно-голубой, в цвет волн, линолеум. Проскользив по нему по инерции, Аня с трудом развернулась и увидела пузатого охранника. Лицо его перекосило от ярости, он до боли заламывал Ане руки, хотя она даже не сопротивлялась.

– Посмотрим, как ты в полиции побегаешь!

Телефон Ани, лежащий на полу, бренькнул, и она выгнулась дельфином, чтобы посмотреть на экран. Высветилась надпись, что регистрация пройдена, и следом отобразилась страница Ани: пустой список выполненных заданий, пустой список друзей, рейтинг пользователей.

На первом месте висело фото Саши. Её красивое лицо перечёркивала лента, чёрная, как могильный гранит. Голову венчала нелепая золотая корона с недостижимыми для остальных двумя тысячами пятьюстами восьмью баллами.

#8. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ

Автоматические двери поскрипели и разъехались, в лицо подул прохладный ветерок. Константин Михайлович вышел из супермаркета на одноэтажную старокрымскую улочку, перехватил удобнее пакет с торчащими из него багетом и панамкой, закурил. Тёплый дым заполнил грудь, на сердце полегчало. Уже на ходу Константин Михайлович надел гигантские, как осиные гнезда, наушники, которые ему на пятидесятилетие подарили Слава и Аня. Казалось бы, дурацкий подарок для руководителя следственного отдела, но куда теперь без музыки? Без музыки – тоска, хтонь, увядание. Без музыки…

Константин Михайлович включил радио. Был перерыв между передачами, и играла песня: что-то западное, тяжеловатое. Константин Михайлович такое не любил, но голос вокалиста звучал приятно и бодрил шаг. Менять частоту не хотелось.

Позади осталась четырёхэтажная гимназия и банк, у халяльного магазина Константин Михайлович свернул на Горького и с удивлением заметил сына. Слава подпирал их забор из красного оргстекла и, как подросток, что-то бездумно тыкал в телефоне.

За сыном и забором выглядывал типичный старокрымский домик из самана: побелённые известью стены; черепица «татарка»; деревянные красные окна; застеклённая веранда, на которой раньше так любили сидеть и Марина, и Слава.

Константин Михайлович стряхнул пепел с сигареты и попытался придать лицу невозмутимое выражение. В последние годы Слава всегда пропускал дни рождения матери, стоило уже привыкнуть.

– Знаешь, кто поёт? – спросил Константин Михайлович, подойдя. Он снял и протянул наушники.

Слава послушал, театрально покивал головой в такт ударным.

– Аннушку спрошу. Я не настолько стар душой.

– Голос приятный.

– Уже знаешь про Иннокентия Александровича?

Константин Михайлович затянулся сигареткой.

– Вы на особом контроле.

Слава на секунду растерялся, и Константин Михайлович почувствовал лёгкое и стыдное злорадство, что хоть какая-то вещь ещё волновала его балбеса.

– Мстишь? – с лёгким вызовом поинтересовался сын и рывком протянул наушники обратно.

– Две девушки, Слав. При очень странных обстоятельствах. И на всех документах – ваши с Аней фамилии.

– Мстишь, что я не вывез его.

Константин Михайлович снова затянулся.

– Слав, послушай. Знаешь, когда пишут на полях фамилию какой-нибудь погонистой лысины, а под ней – «на контроль»? Так вот, на вас такую написали. Сейчас погонистая лысина положила вас в шкаф и на время забыла – ровно до того момента, пока не придёт ещё один документ с такой же пометкой. И вот, кладя второй отчёт в шкаф, погонистая лысина увидит две одинаковые пометки и две одинаковые фамилии. Понимаешь, что дальше?

– Посиделки старых пердунов.

Константин Михайлович в последний раз затянулся и с раздражением потушил сигаретку о фонарный столб. Бычок полетел в пакет.

– Станислав, – он чудом успокоил себя, – у меня всего один голос. А зная Аню и, особенно её отца…

– Я не нянька.

– Не перебивай меня! Следователь должен что? Направлять ход расследования! А не быть печатной машинкой… к неопытному оперу.

– УПК я знаю.

– Тебя Аня почему всюду за руку водит? Почему? Вот и получаешь. И получать будешь дальше. Кто кем руководит?

Слава заметно покраснел.

– Бать, я…

– Что «бать»? Ну что?! – голос зазвенел, и Константин Михайлович усилием воли замолчал, перевёл дыхание. – Ты почему к матери не пришёл?

– Нормальные люди день рождения празднуют, а не ходят на кладбище.

– Один раз в году, Слав. Всё, что я прошу, – прийти и поставить со мной свечку.

– Ба…

– Единственное, о чём я прошу.

– Ау? – Слава пощелкал пальцами перед лицом Константина Михайловича. – Она не видит твою свечку. Там её нет. Там пусто.

От слов сына будто ледяная, влажная рука скользнула по затылку и спине. Константин Михайлович почувствовал, что вот-вот сорвётся, но тут раздалась навязчивая трель. Слава неловко достал телефон, едва не уронил его и наконец принял вызов.

– Герасимов. Да. – Слава кивнул на вопрос невидимого собеседника. – Ну конечно, сын! По голосу неясно?

Константин Михайлович дёрнул головой, резким жестом надел наушники и направился в калитку из синего, как кровь, оргстекла. В груди все кипело, бурлило, будто чайник выключили, но он ещё не успел остыть.

– Кого вы задержали в океанариуме? – донёсся сквозь музыку в ушах возмущённый голос Славы.

Вопрос был, конечно, риторический.

#9. АНЯ

Тёмно-синяя машина с поцарапанной дверцей нетерпеливо посигналила, подгоняя Аню и Рыжего.

– По голове себе погуди, – огрызнулся Рыжий и пошёл еще медленнее.

– Конечно. Пешеход всегда прав, даже когда размазан по асфальту.

Рыжий скосил на Аню взгляд, но ничего не ответил.

Они пересекли зебру, и машина, рыкнув, разметав палые листья и пыль, помчалась вдоль набережной.

– Варенья и блинчиков, – сказала Аня и попыталась убрать волосы, упавшие на лицо. В наручниках это оказалось не очень удобно.

– А?

– Ты спрашивал, чего меня не устраивает в их меню. Нет варенья и блинчиков.

Аня подошла к витрине «Титаника» с неуместным французским триколором и двумя руками потянула дверцу. В отражении блеснуло небо в кружевах облаков, белые красавицы-берёзы вдоль дороги и синяя чаша залива.

– Только представь: блинчики с маслом, блинчики с мясом, блинчики с икрой…

В помещении было чисто и ухоженно. Пастельно-голубые стены оттеняли фотографии круизных лайнеров начала XX века, с карнизов тяжёлыми волнами свисали кремовые занавески. Деревянные стулья, старинные шкафы с псевдоантиквариатом… у двери – доска объявлений. Объявления хлопали на сквозняке, будто маленькие ладошки: экскурсии и отели, такси и прогулочные катера.

– …Блинчики с зеленью. Блинчики с грибами, блинчики с шпинатом… – Желудок утробно заурчал и окончательно прилип к позвоночнику. – …Блинчики с сыром, блинчики с ягодами…

– Галактионова, мать твою! Сядь уже.

Аня сделала вид, что закрывает рот на замок, и оглядела кафе. Ее внимание привлёк столик между стеной и окном: ближний к выходу стул задвинули, дальний – стоял едва ли не в проходе. На стене блестели бежевые потёки. Эта неправильность притягивала, раззадоривала, и Аня села на ближний к выходу стул, закинув ногу на ногу.

Рыжий швырнул куртку на вешалку, упал на место у стены и тут же вскочил, закружился, словно пёс, который ловил свой хвост. На пятой точке Герасимова-младшего стремительно темнело пятно.

– Какого?..

– Седушки кусаются? – поинтересовалась Аня.

Рыжий наклонился и понюхал стул. Ласточками полетели салфетки.

– Кофе!

– Всё субъективно. Представь, что его нет.

– Опять за своё? – пропыхтел Рыжий, вытирая след чьего-то ботинка на батарее.

Аня с дребезгом положила сцепленные руки на стол, щёлкнула средним пальцем по мятой бумажке, оставленной прошлыми посетителями. Та проехала пару сантиметров и ударилась в заляпанную рекламодержалку. Аня задумалась, как называется эта стойка на самом деле, – должна же вещь, которая встречается в любом кафе, продаваться в магазине, учитываться в бухгалтерии и плане закупок.

Вертикальное меню?

Рекламный щиток?.. Щиточек?..

– Напоминаю: я зарегистрировалась на «Пороге».

– Слышать об этом не хочу! – Рыжий замолчал было, но потом не выдержал: – Господи! Как можно быть!.. Такой!.. Тупой!..

– Максимум, что мне можно дать, это выброс отходов в неположенном месте. Сколько там… Две тысячи? Могу скинуть на Сбер-онлайн.

Рыжий приостановил уборку и вытянул в её сторону длинный, как гарпун, указательный палец.

– Больше ни слова о службе. Мы обедаем. Иначе я за себя не ручаюсь.

Аня изобразила, что закрывает рот на замок и глотает ключ. Тут к столу подошла официантка. Некрасивая, усталая, без макияжа. По виду ей казалось лет шестьдесят, по факту она училась в школе Ани, класса на два младше. Даша… не то Парамонова, не то Сафронова. Вежливость у нее была усталая, с примесью недокуренной в перерыве сигареты.

С вежливой, будто приклеенной улыбкой Даша успокоила Рыжего, заменила грязный стул на чистый и вытерла следы со стены – лениво и не до конца.

– Ох, вы не хотите пересесть? – зевая, спросила она и показала на алую лужицу под сапогом Ани.

– Не хотим, – ответил Рыжий, пока Аня передвигала стул от лужицы. – Аннушка наказана. Мне «бизнес».

– Аннушке, которая наказана, что-нибудь из заказа людей, которые здесь сидели до нас. И пару твоих воспоминаний.

– Галактионова!..

– Саша… Александра здесь работала.

– А я обедаю!

Взгляд Рыжего сделался угрожающим, и Аня обречённо застонала. Официантка покачала головой, словно мама, уставшая от проказ детей, и ушла на кухню.

По кафе растеклось ледяное молчание.

– Могу сказать одно про сидевших здесь: кому-то не обломилось, – прервал тишину Рыжий.

– И чему-то.

Аня взглядом показала на стену, и Рыжий, будто послушная овчарка, понюхал потеки.

– Кофе.

– Он тут, видимо, только что не летал.

В ожидании заказа Аня развернула мятую бумажку, которую Даша так и не убрала со стола, – билет на Юрия Лозу. На белом фоне пылали губы из ярко-красной помады.

– Говорят же, не злите девушку во время еды. – Аня продемонстрировала билет Рыжему. Тот взял его, вытянул подальше, сощурился подслеповато. Надел очки и быстро снял, точно до сих пор стеснялся их носить на людях.

– С Лозой? Скорее уж пенсионерку.

– Я не то чтобы очень настаиваю, но ты меня собираешься расцеплять? – Аня подняла руки и позвенела наручниками.

– Я – думаю, – Рыжий постучал пальцем по своему виску. – И тебе бы это тоже не помешало, прежде чем…

Аня решила не слушать и не отвечать.

Они помолчали, вернулась Даша. Загремели ложки-вилки, запелёнатые в салфетки; зазвенели стаканы, тарелки, блюдца. Рыжий тоскливым взглядом проследил за чашкой кофе Ани – весь путь от подноса до стола, от стола до губ.

– Мм, – довольно замычала Аня, когда распробовала кремовую пенку с кусочками арахиса.

Рыжий скривился и долго, механически пил апельсиновую бурду. Временами хмурился, временами взмахивал руками, будто мысленно спорил с собой.

Аня поглядывала на него, отщипывала черепички шоколада с пирожного и думала, что Рыжий являет собой яркий пример необратимого роста энтропии. Ему исполнилось уже тридцать пять, и год от года Герасимов-младший разъезжался в стороны. Округлялся. Ка-ба-нел. Сидячая следячая работа помогала мало, как, впрочем, и переизбыток желчи в поведении, и единственный на свете друг Ани медленно подыхал. И это волновало её куда меньше, чем следовало бы.

Потому что её отец – убийца?

Живот стянуло холодком.

– Она не уверена в себе, – выдал Рыжий и стукнул пустым стаканом о столешницу.

Аня покачала пальцем.

– А-а. Домыслы. Ты не можешь определить это по билету.

– Да что ты мне пальцем водишь?! Домыслы! Домыслы – это буянить в океанариуме в тупейшей надежде, что это приблизит к преступнику. Домыслы – это селить у себя девку с неустойчивой психикой, а потом стоять над ней как над твоей козой, там, или лошадью. Домыслы…

Рыжий замялся и заглох. Аня подождала продолжения, затем двумя руками подняла чашку и глотнула кофе. Горячая жидкость ошпарила язык, пробежала по пищеводу и согрела желудок. Во рту остался лёгкий ореховый вкус.

– Я вся внимание.

– Помада на билете слишком яркая для её возраста; место выбрано так, что лицо всегда в тени. Черты от этого сглаживаются, она выглядит моложе.

Аня покачала головой.

– Ну, я тоже сюда села, разве я не уверена в себе?

Рыжий фыркнул, подцепил ветку зелени из салата и пожевал. Его глаза с вожделением смотрели на кофе Ани – на кофе, который Рыжему запретили во время последнего медосмотра, как и все жареное, копчёное и перчёное.

– Коротышка, – начал он с набитым ртом. – Неудачница. В школе была похожа на Винни Пуха. Друзей нет. Твой отец…

– Меняем пластинку, – резко перебила Аня. – Женщине за сорок, она не уверена в себе. Что мужчина?

– Да, что?

Аня дёрнула бровью. Подумав, доела торт, допила кофе и промокнула губы салфеткой.

– Ладно… эм-м… Он и есть причина её неуверенности. Он ставит ногу на батарею… Изображает из себя?.. Ему лет двадцать, отсюда её желание выглядеть моложе. То есть мать и сын.

– Красная помада на билете для сына? Ты в своём уме?

Аня закатила глаза.

– Ну, хорошо, любовник.

Рыжий кивнул и снова без выражения, без удовольствия вгрызся в свой салат. Захрустели огурцы и капуста, зачавкали помидоры. Наконец он поднял вилку и помахал ею в воздухе, как дирижёр – палочкой.

– Бывший. Они давно не виделись.

– Это почему?

– Кофе, когда я сел на стул, ещё не высох. Они были тут буквально перед нами.

Аня наклонила голову и вопросительно посмотрела на него.

– И-и?

– Сколько сейчас времени?

– Я бы достала телефон, но… – Аня приподняла руки и поклацала наручниками. Стянутая кожа на запястьях отозвалась болью. – Ай-й… ты снимешь их когда-нибудь?

– Сейчас два часа дня. Рабочий день. Самое время для встречи в отеле или дома. Но они в кафе.

Рыжий вытянул руку и своим пальцем-гарпуном постучал Аню по голове.

– Мозги, ау?

– Больно же.

– Думай! Научись работать мозгами, а не… не…

Аня предплечьем оттолкнула его руку.

– Женщина, по-твоему, приносит билеты, чтобы возобновить знакомство. Доволен?

– И он ей отказывает, – Рыжий кивнул.

Аня улыбнулась и продолжила – продолжила то, что он хотел услышать, – ровным, безэмоциональным голосом:

– Она обижена и обливает его кофе. Она сильно его любит, раз надеялась, что он пойдёт с ней на такой концерт.

Рыжий подался вперёд.

– Он вскакивает и уходит, не поправив стул. Он в ярости.

– Она сидит ещё немного. Мнёт билет…

– Затем успокаивается. Аккуратно встаёт. Задвигает стул. Уходит.

Небо за окном слегка очистилось от темнеющих облаков, и выглянуло солнце, засверкало на волнах, на машинах, на стакане Рыжего, на вилках, ложках и ножах.

– Почему же он ей, по-твоему, отказал? – поинтересовалась Аня.

– Любой ребёнок поймёт.

– Ну?

Всё внутри завыло от его грубости. Аню всегда бесило, если Рыжий вёл себя так – бесило с детства, когда она ещё была пузаном с косичками, а Герасимов-младший – противным подростком. Сейчас ей хотелось послать его к чёрту и уйти, и больше никогда не здороваться.

– Другая женщина, – выдал Рыжий как само собой разумеющееся. – Что ещё могло так разозлить нашу знакомую, что она ошпарила молодого любовника? Скажи, легко найти ей будет ещё одного? В полтинник-то.

Аня попыталась отпить кофе, но на донышке было пусто. Она смутилась, поставила чашку на стол и нарочито улыбнулась.

– Окей, ты знаешь опыт Шредингера?

Рыжий посмотрел на нее со скептическим видом. Аня покачала ногой под столом и решила все же попытаться:

– Шредингер пихал кошку… не на самом деле, это мысленный эксперимент… пихал ее в чёрную, взглядонепроницаемую коробку. М-м-м, там яд и возможность отравления один к двум, потому что деление атома, запускающее яд, за час происходит именно с такой вероятностью. По законам физики получается, что состояние кошки представляет суперпозицию двух состояний: дохлого и живого.

Рыжий моргнул и запихнул в рот ещё немного салата.

– Это парадокс, – добавила Аня, когда поняла, что вся её тирада не возымела эффекта.

– Ну положим. Дальше-то что?

– Дальше представим, что наблюдатель может влиять на коробку.

Рыжий кивнул, но тут же спохватился:

– Галактионова, это ахинея.

– На волновом уровне. На уровне микромира, не знаю. Скажем, я желаю, чтобы твоя пожилая мегера оказалась милой девушкой.

Рыжий замахал вилкой, и мимо Ани пролетел кусочек моркови.

– Всё, уймись! Стыдно было бы рот открывать. Я тебе по логике объясняю, а ты мне… Волновой уровень! Господи, какая же ты… шляпа, сил нет. Только дельфинов мерить и…

– Ну и сиди один, – глухо сказала Аня и резко, не поспевая мыслями за своими же действиями, поднялась. – Д-даша, сколько с меня?

Рыжий опомнился, схватил её за наручники и потянул вниз.

– Стой.

– Отпусти! – она вырвала руки. – Даша?

– Галактионова!.. Сядь и прекрати меня бесить!

Рыжий посмотрел в глаза Ане, затем опустил взгляд: на её губы, её грудь, её бедра. Видно было, что он сделал это на автомате, но Аню пробрала дрожь, будто шершавый ледяной язык прошелся по ее загривку.

– Даш, – обратилась Аня не своим, высоким и звонким голосом к официантке, которая черепашкой тащилась к ним, – до нас здесь сидела МОЛОДАЯ пара?

Судя по лицу, Даше было все равно, кто, где и когда сидел.

– Ну да, МОЛОДАЯ.

Аня сверху посмотрела на Рыжего. Тот перекатил челюстями и опустил взгляд.

– Галактионова, сядь. Я сниму наручники.

– Сама разберусь, – глухо ответила Аня и направилась к выходу.

– Я достану дело твоей матери.

Она приостановилась, и Рыжий добавил:

– Я знаю, где батя его держит. И я куплю тебе ещё одно кофе, хотя ты столько его глушишь, что скоро начнёшь чесаться, как твой вшивый кот Шре… Шру… тьфу!

#10. ИННОКЕНТИЙ

Природа медленно и неотвратимо поглощала затон: сквозь бетон прорывались зелёные ещё сорняки, а из трещины в стене генераторной росла березка. Зелёные листья ее, едва поддёрнутые осенней желтизной, ворошил неумолкающий ветер. Воздух наполняла водяная взвесь и соль.

В домике охраны ни свежести, ни природы не было. Пахло спёртостью и гнильцой, свет едва пробивался сквозь грязные окна, но даже его хватало, чтобы очертить неуютное, неухоженное, давно нежилое помещение, похожее на изолятор. Или на «проходняк» между двумя шконарями, где обычно стояла покоцанная тумбочка и где зэки пили, громко отхлёбывая, крепкий, до опьянения, до одури, чай.

Иннокентий потянул на себя раму. Она заскрипела, затрещала и впустила в комнату узкую полосу света. Солнце озарило пылинки, танцующие в воздухе, и косой трапецией скользнуло на пол. Потянуло свежим воздухом затона.

Иннокентий сделал пару шагов и остановился у старой циновки, постелённой на полу. Он отодвинул её ногой, открывая огромное тёмное пятно, и мелкая дрожь пробежала по позвоночнику, винтом вошла в затылок.

– Ну здравствуй, Агата, – собственный голос прозвучал неуверенно и словно бы заглох в тенях.

Иннокентий с треском, с облаком пыли открыл второе окно, и в помещении заметно посветлело. Из дыр на месте отвалившейся штукатурки смотрели кирпичи из глины с соломой, усаженные на раствор и затянутые металлической сеткой.