– Здорово у тебя, тихо, спокойно. И зачем я родила детей, жила бы как ты.
– Не дури, ты счастливая, только он, похоже, у тебя гавнюк, – Света хихикнула.
– Похоже.
– Ревнует?
– Еще как, туда не ходи, сюда тоже, на того не смотри и не одевайся. Вчера порвал белую кофточку, помнишь ее?
– Не, а какую, с кружевами?
– Нет, ту я испортила, случайно постирала с детскими, стала розовой. Я после купила другую, у нее рукава как фонарики на завязочках, такая прелесть. В клочья.
– Козел.
– Я ему так и сказала, вот и получила.
– Дважды козел. Он у тебя какой-то больной, бешеный. То нормальный, то псих.
– Сказала, разведусь.
– И правильно, пусть знает свое место, нечего распускать руки.
– У меня болит.
– Что, где?
– Вот здесь, – и прикоснулась к бедру.
– Сейчас дам обезболивающее, если что пойдем в больницу, мало ли что. Хорошо?
– Пройдет, уже было.
– Нет, не пройдет. И забудь, что было. Это же надо быть идиотом бить женщину, мать своих детей. Все будет хорошо. Может, и правда разведись, разменяйте квартиру.
– Он не станет.
– А кто его будет спрашивать, подашь в суд на раздел имущества, у тебя ведь двое деток, а пока у мамы поживешь или у меня.
– Спасибо. Слушай, я, наверное, пойду, схожу в ванную. Можно?
– Я сейчас пущу воду, пока полежи. Видишь, Барсик заволновался, он тебя еще не долечил.
Оксана пустила воду, достала свой халат, полотенце и, забрав кота, отправила подругу в ванную.
– Не спеши, а я пока приготовлю покушать.
Сколько раз Света уже скрывалась от мужа у нее, раза три или четыре. «Когда-нибудь, он ее точно убьет. Вот идиот, и что теперь?» – думала Оксана, накрывая стол на кухне.
Через полчаса появилась Света и, отдернув в сторону ткань, показала огромный, уже почерневший синяк на бедре. Оксана промолчала, подошла и сняла халат с подруги. На спине, на ногах, на руках были старые синяки. Некоторые из них уже пожелтели, некоторые приобрели синюшный цвет, а некоторые были новые, еще красные.
– Идем.
Света, не надевая халата, пошла за Оксаной. Та поставила ее около телевизора, включила новости и, отойдя чуть подальше, взяла в руки телефон.
– Так нельзя, надо что-то делать. Поломает кости. А потом начнет бить детей. Повернись боком и подними руку. Больно? – Оксана прикоснулась к ребрам, на которых была длинная красная полоса. Света кивнула. – Теперь повернись спиной.
Оксана запечатлела буквально каждый синяк, что смогла увидеть, насчитала не один десяток, были маленькие и большие, размером с ладонь.
– Одевайся и пойдем, накормлю тебя, а потом подумаем, что делать. Так оставлять нельзя.
– Я боюсь.
– И…
– Я молилась, свечку ставила.
– Брось. Религия не работает, и никогда не работала. Верующие злятся, убивают, завидуют. А потом идут в церковь и молятся. Наверное, больше половины войн на земле из-за религии. Это кровавое лжеучение.
– А что тогда делать? – обреченно спросила Света.
– Я тебе помогу.
– Как?
– Это мое дело, и даже не спрашивай как, но я попробую, – сказала Оксана и, поправив на Свете халат, повела ее на кухню.
22. Раз, два, три, четыре, пять, сволочи, я иду искать…
«Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать», – эту считалочку Оксана помнила с детства, когда играли в прятки. Могла спрятаться на видном месте, а ее никто не видел. Однажды, когда все места в доме были уже забиты, она просто взяла в руки большое полотенце, обычно таким вытиралась после ванны, и, вытянув руки, встала в угол и закрыла себя, словно штора. Мишка тогда всех нашел, а ее так и не смог, вот было его удивление, когда она убрала полотенце.
Оксана решилась на самый отчаянный поступок в своей жизни. Она шла к Женьке поговорить о его непристойном поведении. Он открыл дверь. Почему-то Оксана не любила волосатых мужчин, словно они звери. Большое пузо выпирало вперед. «Фи, как неприлично», – подумала она и прошла в зал.
– Ты бы оделся, я ведь не твоя жена.
– Она у тебя спряталась?
– Одевайся и поговорим.
– Будешь?
– Нет, я не пью, ты же знаешь. А себе наливай для храбрости.
– Зря, нормальное, крепкое, бодрит.
– Странный ты, Жень, вроде добрый и в то же время изверг. Работаешь в полиции, должен быть примером, а сам.
– Бывает, погорячусь, но ведь прошу после прощения, а она что? Визжит, словно режу, вот и срываюсь.
