Кружево дорог

Идя следом за Злыдней, он попробовал поддержать разговор:

– А у меня тоже есть бабушка. Вот как раз ей за лекарством ходил. На обратном пути срезать хотел, чтоб быстрей и вот… Злыдня заинтересованно обернулась на ходу:

– И что за лекарство, что далеко так ходить надо?

– Дак это, настойка корпун-травы. Редкая, говорят, и чудодейственная.

– Ну-ка, дай гляну.

Злыдня понюхала пузырёк с лекарством, который Яшка бережно нёс в мешочке на шее.

– Ха-а, ну ты простофиля. Обманули тебя. С этого разве что понос случится. Чудодейственный, конечно.

– Как же так-то? – расстроился парнишка. – Что ж делать теперь? Болеет бабушка. А деньги последние отдал за это…

– Ладно уж. Завернем на поляну одну. Есть такая трава в моем бору, – успокоила его Злыдня и свернула на неприметную тропинку.

Яшка поспешил следом. Не сделав десятка шагов, весь в мыслях о оплошке с лекарством, он чуть не уткнулся в слегка притормозившую Злыдню: посреди тропинки валялось огромное дерево, по сторонам все было забито колючим кустарником. Только подумал Яшка, как должно быть неприятно будет сквозь него продираться, Злыдня двинулись дальше – прямо на дерево.

– Сломайся, – сказала, не сбавляя шаг.

Ствол, лежащий, будто топором гигантским рубануло – только щепа полетела, – освободился путь.

– Че, вот так просто? – удивился Яшка.

– Ты про что? А, это… Ну ты же не напрягаешься, чтобы воздуху вдохнуть. Ну, разве что я бы тебя малость за горло пальчиками прихватил бы так, со вкусом. М-м-м-м… Блин! Этот путь добра такой утомительный!

Немного пропетляв, тропка вывела к болоту. Невдалеке виднелся островок. К нему вели реденькие кочки.

– Тебе туда. Травка такая – с ярко-красными листиками. Не ошибёшься, – махнула рукой Злыдня.

– М-мне? А ты? – испугался Яшка.

– А мне туда нельзя – дядька Болотник запретил.

Что делать, надо добывать лекарство бабушке. Раз уж сам оплошал с покупкой, придётся сейчас с духом собраться: Яшка подтянул штаны и начал примериваться к первому прыжку. Сперва дело пошло неплохо: без проблем преодолел полпути до острова. Приободрился, расслабился. Вышло так, что зря: очередная, на вид большая и очень устойчивая кочка рассыпалась под ногами, и Яшка с ужасом ощутил, как он погружается в жадно расступающуюся грязь. Провалившись по пояс, запаниковал, стал дёргаться и крутится, вопить:

– Злыдня! Где ты?! Помоги, топну я! Но та куда-то запропала: не видать, и отклика нет.

Яшка почувствовал, будто чьи-то руки хватают за лодыжки и неуклонно тянут вниз, в заполненную жижей тьму. Совсем уж было с перепугу разум потеряв, вдруг подумал: «А бабуля-то, как без меня?» Прильнул всем телом к поверхности топи, расслабился как смог и давай её уговаривать:

– Топюшка, милая! Ты уж отпусти меня. На что я тебе? Батюшка Болотник, бабушка у меня болеет, вот и потревожил я тебя: за травкой вот хотел для неё добраться. – А сам потихоньку, упрямо, лёгкими движениями вперёд ползёт.

Отпустила топь: чавкнула напоследок, и отпустила. Поршни, правда, забрала в отдарок, да невелика цена. Добрался Яшка до ближайшей кочки, вылез на неё, отдышался. И уже без приключений до островка допрыгал. За первый куст зашёл, а там полянка. А на ней кто бы вы думали? Злыдня лежит на мягкой травке: нога на ногу, цветочек нюхает. Островок оказался не настоящим: с этой стороны на него просто тропинка из лесу выходила.

– Ты чего так долго?! Я чуть не уснула! – возмутилась, приподнявшись на локте Злыдня, правда, поглядывая с хитринкой. – Вон, трава твоя, собирай. Водой горячей зальешь, день да ночь постоит – отцедишь. И давай бабуле по три глотка утром и вечером, – перешла она тут же на деловой тон.

Яшка вздохнул и пошел молча собирать драгоценное растение. Полный мешочек набил: когда ещё случай представится?

\Как управился, дальше его Злыдня повела. Начало смеркаться. Невдалеке раздался волчий вой.

– Ну вот, Одноухий своих на охоту вывел. Кого-то сейчас по косточкам растащат, – с намёком глянула на Яшку лесная девица.

Парнишке стало чутка не по себе. Он стал держаться как можно ближе к своей провожатой и время от времени озираться. Злыдню он, не смотря на её шуточки, бояться уже перестал.

Вышли на поляну. Не успели дойти до середины, как из чащи выметнулись серые тени и окружили их грозно взрыкивающим кольцом. Вперёд вышел огромный волк с оборванным в давней схватке ухом: он угрожающе рокотал, вздергивая губы над хищно белеющим частоколом клыков. Злыдня вдруг стремительно припала к земле и, поводя оскалом вокруг, яростно зашипела. Затем, фыркнув почти в морду Одноухому, рявкнула с угрозой:

– Это моё мясо. Я сама его съем, – и издала нечто среднее между мявом разъяренной кошки и рыком медведицы, щёлкнув дико оскаленными зубами.

Волки смущённо попятились. Последним спрятал клыки вожак. Миг, и поляна опустела. Злыдня скосила глаза и, увидев, что Яшка никак не отреагировал на обещание его сожрать, надулась и пошла дальше. Парнишка поспешил следом.

Вскоре вышли на окраину леса. Вдали виделись огни Яшкиной деревни. Он радостно подался к ним, но, опомнившись, обернулся к Злыдне, которая осталась стоять в сени деревьев.

– Уходишь? Зря я тебя не съела. Или не траванула, – сказала та мрачно, насупилась, отвернулась, ссутулилась и поплелась в лес.

Яшка смотрел ей вслед и нисколько не сердился: жалко было её. Шутки злые шутит, а видать, что самой не сладко, заноза какая-то в сердечке. Да и с травой вот помогла, и волкам не отдала на поживу – хорошая, в общем. Глянулась ему девица лесная.

Он окликнул:

– Злыдня! Можно я ещё приду? Грибами угостишь.

Злыдня живо обернулась, воспрянула вся, расплылась в радостной улыбке.

– Я-я-ядо-о-о-ви-и-и-и-ты-ы-ми-и-и! – пропела она, хитро подмигнув. – Приходи, я разозлюсь, но буду очень рада! – И, весело подпрыгивая, убежала в лес.

Яшка улыбнулся и пошёл к огонькам деревни, сжимая в руках заветный мешочек. Выздоровеет бабушка, он ее со Злыдней познакомит.

***

– Ну и где он?! При-и-ду, при-и-ду! А сам!.. – Злыдня, сгорбившись, ходила кругами вокруг раскидистого дерева, высоко в ветвях которого она любила спать в хорошую погоду, и безудержно ворчала. – Врун! Путь только появится… Отравлю его. Нет – загрызу! – на миг Злыдня остановилась, наморщив лоб в раздумьях, представляя, как будет расправляться с Яшкой. – Не, чей-то я сама грызть его буду? Одноухому отдам!

– Три дня же всего прошло, как из леса ты его вывела. Сама говорила, – флегматично заметил сидящий у дерева лесовик Кузьма, похожий на обомшелую корягу с глазами.

– Целых! Три! Дня! – бешено выпучив глаза и сшибая ногой на каждое слово по мухомору, прорычала Злыдня.

Кузьма спокойно пожал плечами и не стал комментировать.

– Так. Сама к нему пойду. Приду и вот тогда-то он у меня попляшет. Узнает, как заставлять девушку ждать. А то ишь, я тут, понимаешь, рук не покладая из леса его вывожу, а он!.. Неблагодарный! – фыркнув напоследок, Злыдня решительно направилась по тропинке, ведущей в сторону окраины Темного бора.

Когда впереди обозначился широкий просвет, чаща вздохнула, пробежав тяжелой волной по густому морю листвы и протяжно заскрипев ветками.

– Куда нацелилась, внученька? – шорох волнующихся крон деревьев сложился в негромкий женский голос, идущий, казалось, со всех сторон.

– Э-э-э, бабуля, я тут рядом. До деревни доскочу и обратно, – насторожено ответила Злыдня, словно пойманная на «горячем».

– Помни про обещание, внученька. Будь умницей. И, прежде посмотри, какую шкурку там носят, – будто поверила спрашивающая и голос затих, успокоилась чаща.

– Умницей, умницей, – зыркая на верхушки древесных исполинов, бормотала себе под нос Злыдня. – Не трави, не души, в болоте не топи. А он потом вон че вытворяет. Что за жизнь-то? Ладно, в деревне бабушка поди не увидит, если вдруг что. Оно же всяко может получиться, когда девушку обманываешь. Может на голову что упасть – случайно.

С рассуждениями Злыдня вышла к опушке леса и остановилась. Шибко просторненько было снаружи, не хватала уютного лесного сумрака, проторенных звериных тропок и заросших изумрудной ряской, гиблых лишь для залетных, болот. Злыдня с тоской посмотрела на раскинутые в гордом размахе могучие ветви. Не умела она сказать деревьям с ней пойти. Бабушка, наверное, смогла бы. Но бабушка и не стала бы тревожить по таким пустякам древних созданий. Хочешь – иди, другие-то при чем?

Злыдня вздохнула и сделала первый шаг за границу тени, бросаемой кронами стоящих с краю деревьев. Боевой задор несколько утих, но упрямство с пути свернуть не давало. Лесная тропинка влилась ручейком в широкую «полноводную» дорогу, что текла своим путем вдоль леса. Злыдня деловито шагала, кончиком хвоста выписывая в воздухе замысловатые узоры. Мыслями она опять вернулась к возможным козням, которые она сотворит с Яшкой за нестойкость его слова. «Сидит поди на лавке, пироги трескает. Когда в лесу с голода помирал, так: „Пое-е-есть бы“. Теперь-то не вспоминает даже, как я там расстаралась, – распаляла себя Злыдня, упуская свои выкрутасы с „кормлением“ Яшки. – Зайду к нему, ка-а-к дам в лоб, чтоб пирогом своим подавился! И в лес спокойненько вернусь. Пусть только попробует еще раз заявиться».

Увлекшись такими яркими картинками, она не сразу услышала гомон вокруг. Так, шумит что-то. Может белки сорятся. Но настойчивый гвалт сложился все же в понятные выкрики:

– Чуда! Чуда идет!

Злыдня вернулась сознанием к реальности и увидела конечно же не белок. Да и откуда им быть посреди дороги в поле? Вокруг уже собралась стайка босоногих детишек разного возраста. Они галдели наперебой, тыча в нее пальцами:

– Зеленая! Ого! Хвост! Хвост какой!

Злыдня растеряно заозиралась. Как-то привыкла уже в Темном бору авторитет свой чувствовать: волки дорогу уступали, медведь, конечно, нет, но и чудой не обзывался.

И тут ее схватили за хвост. Злыдня одним стремительным движением с яростным визгом развернулась, готовая хлестнуть когтями и дико щеря острые зубы. Детвора тотчас притихла и в сжавшемся испуге подалась назад. На земле сидел карапуз, ухватив маленькими ручками хвост Злыдни чуть ниже кисточки и завороженно, широко открытыми в удивлении глазами, глядел, как его кончик в раздражении дергается в разные стороны. Злыдня сама замерла. Скосила глаза на занесенную для удара руку с нацеленными когтями. Медленно опустила, чувствуя, как наползает на лицо виноватая гримаса. Стало неловко. Смотри-ка ты, сильная, чуть детенышей бестолковых не порвала.

Она заставила кончик хвоста замереть. Затем резко дернула влево, вправо. На мордашке карапуза начала солнечным лучиком рождаться улыбка. Кисточка описала круг, восьмерку и, опять ненадолго замерев, слегка мазанула по носу-пуговке ребенка. Тот зашелся в заливистом смехе, отпустил хвост и восторженно захлопал в ладошки. Дети вокруг тоже отмерли и опять подвинулись к уже расслабившейся Злыдне.

– А можно тоже потрогать? А сделай еще раз так! Вот это хвостище! – раздавалось со всех сторон.

Злыдня аж раздулась от гордости. В лесу-то, почитай, у всех такая часть тела имеется, никого не удивишь, а тут такое внимание привалило! Она вертелась, красуясь, в разные стороны. Выписывала кренделя своим замечательным украшением. Щекотала его мелькающим кончиком всех поочередно. Детвора весело визжала. Самые маленькие устроили охоту за ловко мелькающей кисточкой.

Наконец детишки слегка притомились. Одна из девочек постарше сказала:

– Если ты в деревню к нам идешь, тебе так нельзя. Надо платьишко одеть. Тут Злыдня осмотрела себя и вспомнила, наконец, слова бабушки о шкурке.

– Так. И где мне его взять? – озадаченно сказала она.

– Мы тебе принесем. В травке пока спрячься, – сказала поднявшая вопрос о платье девочка.

И дети убежали всей звонкой ватагой.

Осталась Злыдня одна. Завалилась в высокую траву, начала в небо смотреть. Хорошо было внутри. Мысли вредные разбежались и не получалось к ним вернуться. Вот вроде бы и надо позлиться, прямо хочется, а не выходит. Всю злость возня ребячья разогнала. И бабушка говорила, что доброй не сложно быть. М-да.

Пока в синеву бездонную залипала, вернулась старшая девчушка, одна. Платье принесла – длинное, до земли, – и косыночку. Одела Злыдня обнову, подол одернула. Если хвостом не дергать и к зубам не присматриваться – девица и девица. Девчушка в кулачок прыснула и убежала, помахав на прощанье. Ну а Злыдня спокойно к деревне пошла.

***

Наконец дорога вывела Злыдню к деревенской околице. Солнце к тому времени уже за полдень перевалило, обед миновал. С краю деревни, у дома с полуразобранной крышей, о чем-то возбужденно беседовали высокий плечистый парень в усыпанной трухой и прелой соломой одежде и одетая в простое повседневное платье девушка. Правда, горячился больше парень. Девушка показывала сломавшуюся прялку, судя по всему, обращаясь с просьбой о починке, ну а тот что-то выговаривал, поминутно тыкая пальцами в сторону крыши и раздраженно размахивая руками. Казалось, гневное темное облако сгущается вокруг.

«Вот это да! – подумала Злыдня. – Вот бы мне он так… Ох разгулялась бы я…» И уж было направилась, увлеченная мыслью о восстановлении женской справедливости, вносить свои способности в расклад сил. Но остановилась.

– Устал, милый? Дак давай отдохнешь, покормлю тебя, – без всякой колкости, заботливо спросила девушка и по плечу его погладила, с теплотой в глазах.

Как конь ретивый на скаку остановился молодец, голову опустил виновато. Вздохнул, ладонь девушки в своих сжал, поцеловал.

– Устал, любушка. Понесло вот… Прости. И впрямь, отдохну сейчас да сделаю, что просишь. Там и не много – все успею.

Улыбнулась девушка, соломинку из волос парня вытащила, пригладила. Пошли оба уже радостью светлой полные.

Задумалась лесная девица: целовал бы он так руку ей, Злыдне, если б вызверилась она. Мнилось, что вряд ли. Разве что в ногах валялся б в ужасе. На Яшку мысль эту перенесла – не обрадовалась картинке. А вот как руку ее целует, лезло все назойливей. И как она к волосам его тянется. Сама на себя разозлилась вдруг: «Вот еще! Руку ему! Он, понимаешь, забыл меня, а тут к руке тянется!» – гневно вскинулась внутри Злыдня, позабыв тут же, что сама себе это пригрезила. И в то же время отголосок сожаления мелькнул затаенным желанием. В таких противоречивых чувствах она направилась дальше.

Немного еще пройдя, оглядывая дома, да занимающихся хозяйством людей, задалась наконец вопросом: как искать-то она Яшку собралась среди всего этого народа? Странным образом она ожидала: вот, она заявляется гневная такая, а вот он весь такой виноватый сразу ей на глаза попадается. И тут уж она ему устраивает! Что устраивает, правда, стало еще более расплывчато, чем в начале. Да и Яшки все не видать нигде.

«Так, спросить надо кого-нибудь. Вот только кого?» И тут Злыдне увидела сидящую на скамеечке у палисадника ветхую старушку. Злыдня тут же решила, что это ей повезло. Старушка щурится, видит похоже плоховато уже, поди не разглядит вблизи ее лесных особенностей.

– Что, милая? Яшка-то? Да, знаю, как не знать, – ответила старушка на вопрос Злыдни. – Ох справный парнишка! Работяший, домовитый. За бабушкой своей, Марфой Прокофьевной, ухаживат, хозяйство ведёт и другим помагат. Мне вот, давеча, дрова рубил. От платы всё отказывался. А как без платы? Мамки, папки нет. Прокофьевна слегла. А жить-то надоть.

Прям досада Злыдню охватила. Она тут, понимаешь, разбираться с ним идет за его неверность, а ей тут в таком свете его являют.

– Поняла уж, какой. Где живет в итоге? – смурным голосом прервала она старушку.

– Живет-то? Да вона, через три избы. Береза у калитки, – не смутившись ее суровостью, указала старушка.

Направилась в ту сторону Злыдня. На полпути ее несколько пробрало: цель все приближается, а решимость рассеивается. Не так все мнилось в лесу, когда мухоморы она пинала. Но немного помедлив возле входа, внутренне собралась, прошептала: «Я – Злыдня Темного бора», – и вошла. А там и по выложенной деревянными плашками дорожке к крыльцу добралась. И чуть в лоб резко распахнувшейся дверью не получила: Яшка из дому выскочил. Ведра в руках, видать за водой побежал. Замер с разгона, как в стену уперся. Во взгляде первая неожиданность удивления сменилось радостью узнавания. Парнишка смущенно улыбнулся.

– Ой, а я тебя прям и не узнал сразу.

Злыдня тут же сменила выражение лица с легкого замешательства от неожиданно выскочившего вдруг Яшки на надменную заносчивость.

– Не узнал? Ну конечно, а как же! Я, в общем, так и предполагала. Да я и не к тебе шла. Так, гуляю, – с этими словами Злыдня, высоко задрав нос, развернулась и гордо направилась к калитке, внутренне недоумевая, что она вообще несет.

Положение спас Яшка:

– Ну ты чего?! Стой, не уходи! Платье просто это… И косынка…

– Платье? – заинтересованно обернулась Злыдня. – Плохо, да? Так и думала, неудобная шкурка, хвосту мешает.

– Да не, мне очень нравится, – сказал Яшка, смущенно опустив глаза.

От этих слов Злыдне вдруг стало необычно приятно, защекотало внутри, встрепенулось, легкостью пузырящей наполнилось. Она обнаружила, что стоит, улыбается и совсем уже уходить никуда не спешит. Тут же одернула себя: «Вообще-то я сюда шла, чтоб в лоб ему дать». Но как-то уже неуверенно.

– А я тут вот, за водой побежал. Чаю согреть, да отвар для бабушки поставить, – продолжил между тем Яшка. – Ты заходи, я мигом. – И, подхватив ведра, умчался.

Сразу вспомнились отброшенные на фоне общего негодования слова о болезни и о корпун-траве, из-за которой Яшка чуть в болоте не утоп через Злыдневы шуточки. «Ну да. Вот они и три дня… День, ночь настоять. Да на полечить время… Хорошая травка, быстро на ноги ставит, но все ж не за день…» – с неким чувством неловкости подумала Злыдня.

Она нерешительно потопталась на пороге. Бабушка Яшкина не Яшка – как примет? Но все же чуть боязливо вошла по поскрипывающему крыльцу в избу. Войдя, сразу увидела на лавке у печи сухонькую старушку. Та, подслеповато щурясь, подняла взгляд от вязания, лежащего на коленях.

– Яша? – потом, уже разглядев гостью, сказала: – Здравствуй, внученька. Ты к Яшеньке, наверное? Он прибегнет сейчас. Как звать тебя?

– Злыдня, – с некоторой удивительной для себя робостью ответила лесная девица.

– Злыднюшка! – как родной обрадовалась Яшина бабушка. – Проходи моя хорошая, садись. Яша сейчас чай поставит. Он про тебя много рассказывал. И как ты из леса его вывела, как накормила. И как травки подсобила найти. Помогла травка-то: вот, уже на лавке сижу. А то прям лежмя-лежала. Всё, думала, помру уж. Спасибо тебе, внученька. И внучика моего спасла и мне помогла. А Яшка-то мой, как уж соловьем заливался, рассказывал про тебя. Честно скажу, пока не прибег, люба ты ему, ох люба.

Злыдня сидела скромненько на лавке подле Яшиной бабушки и слушала негромко журчащие ласковые слова. Как же сильно это отличалось от надуманного ею, и как же это было приятно. Лицо горело от прилившей в приступе стыда крови: неловко-то как. Она все шуточки шутила да издёвочки. Помогла конечно и впрямь по итогу, но и поглумилась всласть, а он вон как все бабуле поведал. Ее словно волна теплоты окатила, нахлынула, распустила спутанные узелки в душе, разобрала мягкими чуткими пальцами да заново ровный узор пряжи положила.

Тут и Яшка в избу вбежал. Раскрасневшийся весь: видно – спешил, торопился. Были они теперь со Злыдней как два сапога пара.

– А вот и Яшенька. А мы тут уже познакомились. Такая хорошенькая девушка. Ты ставь чаек, внучек, ставь. Надо попотчевать гостью.

Парнишка принялся хозяйничать: воды в самовар подлил, щепочек подбросил – хороший самовар, с трубой, – на стол принялся накрывать. Варенье там, чашка с вкусно пахнущим печевом, накрытым вышитой салфеткой. «Вот и пироги», – подумалось Злыдне.

Она наблюдала за Яшкой. Сейчас он был совсем не такой, как тогда в лесу: заблудившийся, растерянный и голодный. Первое волнение от её прихода прошло. Уверенно делом занимается, без суеты лишней, привычно себя в нем чувствует. На руки его внимание обратила: юноша еще, а руки взрослые, трудом крепкие, ловкие. Почему-то взволновало это Злыдню, аж глаза отвела.

Вода меж тем закипела и заварник принял в себя доли душистого травяного сбора и взъяренной огнем воды. Поплыл травяной аромат, лесом запахло. Причудилось Злыдне, тем ароматом и её бабушка до них дотянулась. Дотянулась и довольна осталась увиденным.

Сели за стол: Яшка помог бабуле, слабенькой еще после болезни, Злыдне скамейку придвинул удобней, сам сел. Под салфеткой и впрямь пироги оказались, с брусникой. Вку-у-с-с-ные! И варенье из ежевики. Злыдня сидела, прихлебывала пахнущий таким родным травяной чай и пощипывала пирожок – четвертый. Три она уже сметелила и не заметила как. Она не ощущала внутри прежнего задиристого настроя, уютно было, как дома. Вспоминала, как сама Яшку кормила, немного виновато улыбалась ему. Тот молча отвечал ей тем же. Ну и Яшина бабушка ласково оглядывала обоих с мудрым пониманием в глазах.

– Ну все детки, покушали. Идите уже, погуляйте может. Я, старая, уж тут отдохну пока. Притомилась, – сказала она наконец.

Яшка с благодарностью взглянул на бабулю. Встал из-за стола и, что-то решив, позвал Злыдню за собой. Они вышли во двор и Яшка пошел к стоящей рядышком дощатой сараюшке. Злыдня с любопытством последовала за ним. Яшка открыл подвешенную на ременных петлях дверь и жестом руки пригласил её войти. Она вошла и в некотором недоумении остановилась. На невысоком верстачке стояло нечто похожее на скамейку, но без ножек. Спинка к нее была уже частично покрыта резьбой с листиками, веточками и цветочками. Почувствовав за плечом присутствие Яшки, Злыдня повернула голову, вопросительно взглянув ему в глаза. Тот, вдруг опять растеряв свою хозяйственную собранность, несколько сбивчиво начал:

– Вот. Это качели. Можно на твоем дереве на ветку повесить. Ну и… Качаться в общем. Для тебя сделал. Ну, почти сделал.

И тут Злыдню окончательно накрыло: три дня, не забыл, бабушку лечил. А тут еще и это. Нашел ведь время среди кучи других дел. А она там чего только не надумала: и обиделась, и казней для него насочиняла. О-ёй! Злыдня чуяла, как внутри неё что-то словно рвется, распадается, размётывается. И собирается в новое, светлое и теплое, лучащееся радостью и чем-то сладким, заставляющим замирать дыхание. Она будто на мгновение пропала во вспышке этих чувств и вновь возникла уже другой. Такое чудесно греющие знание: огромный мир и в нем есть тот, кто думает о тебе, помнит. Любит? Злыдня с на миг остановившимся дыханием бросила пытливый взгляд на Яшку. Яшка не отводил от нее горящих внутренним светом глаз. Казалось, во всем мире остались лишь только они. Всё вокруг замерло, растворилось в звенящей тишине, мгновения вдруг явили себя годами. Юным трепетным листочком по весне родилось понимание. Злыдня моргнула. Время вернуло свой бег.

– Ой… Ты поменялась, – сказал вдруг Яшка.

Злыдня, медленно поднеся руки к лицу, стала ощупывать его, разглядывать свои пальцы, чувствуя, что и во рту, с её острыми зубками приключились некоторые изменения. Принялась вертеться в поисках во что посмотреться.

– Ой, – в который раз за сегодня повторился Яшка. – Твой хвост. Он это, пропал вроде.

Злыдня ахнула, схватила себя за место, где, собственно, этой уже привычной части тела положено было находиться, и даже начала подол вверх тянуть, чтобы глазами удостовериться. Яшка чего-то взор потупил и покраснел. Злыдню это остановило, она успокоилась, поправила платье. Еще раз на Яшку взглянула:

– Э-э, плохо так, да?

Яшка, не поднимая головы, несколько раз ею мотнул. Сказал наконец:

– Нет, не плохо. Мне очень нравится, – тут же в легком испуге вскинулся, – ты не подумай! Мне и до этого очень нравилось и сейчас. Ты вся мне нравишься. – И улыбнулся.

Потом за руку взял и в дом пошли. Бабушка увидела их, разулыбалась, прям помолодела.

– Показал, внучек, да? – у Яшки спросила и к Злыдне уже обращаясь: – Ты уж, внученька прости, не знаю как теперь тебя Злыднюшкой называть – Ладушкой, разве что.

«Ладушка. Хорошее имя для того, что внутри сейчас», – подумала Злыдня и ощутила – да, и впрямь хорошее.

Тут Яшка, о чем-то задумавшись, спросил:

– А если вдруг что? Вон как ты раньше, и по деревьям, и с волками…

Новоявленная Ладушка вслушалась в себя. Услышала. Улыбнулась Яшке:

– Если вдруг что, она рядом. И ты теперь тоже.