Рядом с вами

Пришла как-то к Арамаису его троюродная тетка, сгорбленная Арпеника, и, шевеля кустистыми бровями, дала дельный совет:

– Усыновите кого-нибудь, и Бог даст вам своего ребенка.

И в подтверждение привела историю из жизни своей прабабки, жившей в турецком Карсе, с которой и произошло вышеуказанное чудо.

Арамаис недолго собирался и на следующей неделе отправился в Тбилисский дом младенца. Там ему предложили несколько кандидатур. Но и тут, как нарочно, все были девочками и только один мальчик, который значился Мамедом Мамедовым.

Арамаис вздохнул: вот, дескать, судьба-индейка и тут строит мерзкую гримасу: вместо родной кровушки или, на худой конец, грузина или русского – на́ тебе, татарчонка подпихивает. Однако решимость обрести наследника немедленно не дала ему ходу назад.

– А… ммм – почесал он в затылке, – имя поменять можно?

Молодая докторша с помадой-светофором побарабанила ноготком по столу:

– Как хотите.

Арамаис, сам не зная с чего, выпалил:

– Назову Шекспиром. Пускай большим человеком будет!

Докторша глупо хихикнула, но тут же напустила на себя серьезный вид.

Арамаис насупился.

– Иа-а! Я что плохого сказал? У меня кавор[5] жестянщиком работает. Так он Нельсон – Нелик-джан. Или друг мой – на одном горшке, извиняюсь, в детском саду сидели. Его Вашингтоном зовут. Не человек, что ли?

Белохалатница изящно подъязвила:

– Да, армяне любят давать такие имена.

Арамаис еще больше сдвинул брови. Грузин хлебом не корми, дай свое превосходство показать. И он сделал армянский ход конем:

– У меня сосед во дворе – Жюльверн Хачапуридзе. Хороший тамада, между прочим. – И упрямо заключил, как печать поставил: – Шекспиром будет мой сын!

Так на первом этаже под сенью старой туты появился новый жилец – Шекспир Халатян.

Дерево с годами становилось все шире в обхвате, а супруги-дворники с годами все больше и больше усыхали, напоминая со стороны два старых сучка с той туты.

У Господа Бога были, по-видимому, другие планы в отношении этой парочки. Шекспир, или Шеко, как звали его во дворе, вырос единственным ребенком и со временем выровнялся в невысокого худющего парня с округлыми черными глазами.

Кнарик уже хотела его женить, высматривала девочек из семей победнее (на богатую невесту и золота много надо), но и тут гладко ничего не выходило. Матери невест, заслышав о кандидате в зятья, дружно воротили носы, высказываясь по-разному:

– Моей пока рано замуж.

– Твой мальчик мало зарабатывает.

– А почему он до сих пор не женат? Значит, он либо пьяница, либо наркоман! А может, у него по мужской части что-то не то?

Кнарик возмущенно махала руками на хулительниц, пытаясь доказать, что у Шекспира на всех фронтах полный порядок, но тут же осекалась от избытка эмоций и нехватки аргументов.

Энтузиазм брачной лихорадки как-то сам собой сошел на нет, и за Шекспиром после смерти родителей прочно укоренилась слава «неженатика с приветом». Почему с приветом? – спросите вы. Да потому, что его никто всерьез не воспринимал. Так, мальчик на побегушках.

Целый день во дворе только и слышалось:

– Эй! Шекспира! Ты куда пропал? По-братски подымись ко мне, что-то тарелка барахлит, Москву не ловит, – кричит Важа Сихарулидзе, свесив полный живот за перила резного балкона.

И Шекспира будто ветром сдувает из его каморки с тутой. Через пять минут его черная кучерявая голова уже мелькает на балконе второго этажа.

Не пройдет и двух часов, как истеричка Этери зовет с противоположного балкона:

– Шекспира-а! Где ты? А ну, выгляни!

И на балконе тут же появляется знакомый худой силуэт с поднятыми плечами. Шекспир сутулый, как вопросительный знак.

– Что хочешь, тетя Этери?

– У меня мясорубка не режет. Приди, ну, нож заточи.

Через какое-то время из ее кухни доносятся кляцающие о металл звуки, а потом слащавая похвала ворчуньи Этери, которая ухитрилась быть в ссоре со всеми во дворе попеременно.

– Ай, сагол[6], Шекспир! Правда, золотые руки. Только, жалко, невезучий.

Это тоже было общедворовое мнение. Да и как еще назвать человека, который вечно без денег, бегает взад-вперед, а за труды свои ничего не просит, считая, что «на соседях деньги делать нельзя»?

Постоянной работы Шекспир, понятное дело, не имел. Позовет его кто-то раз в квартал проводку провести или покрасить что-нибудь, и то хорошо. Вот и был Шекспир постоянно в долгах, курил чужие сигареты, если угощали, и так перебивался из года в год. А о лучшем даже не мечтал. По безотказности ему хоть раз в день перепадала то тарелка супа, то аджабсандал. Свет у него в каморке был пожизненно отключен за неуплату, и соседи иногда спускали с верхних этажей удлинитель – «одалживали» свое электричество.

Так дожил Шекспир до сорока лет с хвостиком. День рожденья он никогда не отмечал и всегда путал свой точный возраст.

И вдруг такое однообразное житие его резко изменилось.

В то историческое утро Шекспир проснулся от стука в потолок. По ударам сообразил: орудовали шваброй. Так Этери звала его, когда что-то было нужно. Шекспир просунул всклокоченную голову в рассохшееся окно, вывернулся на 180 градусов.

– Что случилось, тетя Этери?

Сверху полной луной маячила заплывшая физиономия соседки.

– Опять раковина засорилась. Шеко, сынок, подымись, – просительно шамкнула беззубым ртом Этери. Потом добавила заискивающе: – Я уже тебе и кофе приготовила.

Шекспир, не умывшись, схватил «лягушку» и еще кое-какие инструменты, которые валялись у входа, и побежал наверх.

Этери уже заняла стратегическую позицию на табуретке против раковины, курила и стряхивала пепел в банку из-под кофе «Пеле». Наблюдая за ремонтными работами, она издалека начала свою речь:

– …Вот нет на свете справедливости. Сколько я людям добра сделала – и какой толк? Живу, как бомж, все от меня отворачиваются. Это правительство, чтоб оно в жизни радости не видело, все время на моих нервах играет. Позорную пенсию четырнадцать лар – и то вовремя не дают. Иногда сижу и думаю: надо мою пенсию получить, пойти к знающему человеку и сильное джадо[7] сделать на Шеварднадзе. За всех пенсионеров Грузии порчу на него напущу…

Этери еще собиралась продолжить изложение своих кровожадных планов, но тут с засором было покончено. Шекспир оглянулся на народную мстительницу и недоуменно спросил:

– А какой толк? Я слышал, джадо возвращается. По-моему, так лучше подождать. Все когда-нибудь кончается.

Этери, не терпевшая никаких возражений, разразилась известным причитанием:

– Уй, уй! Несчастный! Тебе б мозги, а мне бы деньги! – Потом почему-то остановилась и продолжила уже в другом духе:

– Тебя если не женить, совсем сбрендишь. – И, воодушевляясь своей идеей все больше и больше, заторопилась:

– А что, у меня и невеста имеется. В соседний двор одна культурная женщина ходит. Хевсурские шапки на заказ шьет, вышивку делает, скатерти вяжет. Всегда при деньгах. Жена, какая бы плохая ни была, все равно мужу тарелку супа нальет… Да, самое главное, – Этери сделала паузу, чтоб потенциальный жених успел переварить такое количество информации, – она, как и ты, верующая. Будете жить душа в душу.

Шекспир задумался: верующая, при деньгах и тарелке супа. И правда, чем не вариант?

Тут следует пояснить, откуда Шекспир прослыл верующим. У него, как и у всех уважающих себя людей, был свой закуток – несколько его ровесников собирались на параллельной улице попить пива в подвале. Туда заходил расслабиться и псаломщик Сергей из Александро-Невской церкви. Как известно, у кого что болит, тот о том и говорит. Шофер будет рассказывать вам про запчасти, доктор – о способах лечения, а псаломщик – о церкви. Из всего состава Сергея внимательнее всех слушал Шекспир. Особенно легли ему на сердце фразы: Не заботьтесь, ‹…› что вам есть (Лк. 12, 22) и Не собирайте себе сокровищ на земле (Мф. 6, 19). По всему выходило, что Шекспир – самый настоящий христианин по образу жизни и есть. И у неофита появился новый конек: он мог часами изливать первому встречному всё то душеспасительное ассорти, что воспринял от Сергея.

Соседи – первые жертвы его красноречия – вначале испуганно охали от его нового амплуа:

– Ва, Шекспир, ты вообще хоть крещеный?

– А то как же, – отвечал он совершенно серьезно. – Меня ангелы крестили во сне, и теперь я Иван.

Соседи только отмахивались и крутили пальцем у виска. Потом и эта реакция притупилась…

Этери рьяно принялась налаживать мосты между предполагаемыми супругами. Зазвала к себе Магду-шапошницу якобы посмотреть товар. Долго перебирала шапки, где-то восхищалась, где-то критиковала работу, а между тем вклинила свое:

– У меня сосед есть – золотой человек, Шекспиром зовут. На все руки мастер. Хочешь тебе сантехника, хочешь – электрика. А кафель кладет – ммм… – Этери покачала перевязанной головой, будто вкушала рахат-лухум. – Президента в туалет не стыдно впустить. Только сейчас слегка перерыв у него – работы нет. А верующий какой: двадцать четыре часа о Боге говорит, как твое радио. Характер у него тихий, хоть по башке ему сковородкой дай – не заметит. С таким мужем сто лет проживешь – ни разу не поругаешься.

Магда вроде бы заглотила крючок: слушала, не перебивая. Только в конце уточнила:

– В какую церковь ходит? Кто у него духовник?

Этери не сплоховала и тут же достойный ответ нашла:

– А он во все сразу ходит. Я вас познакомлю, дальше вы сами смотрите. Пойдем сейчас к нему, будто ты хочешь кафель поменять.

Магда помялась для приличия, потом согласилась. Когда тебе тридцать пять, любая попытка – не пытка. И кандидат подходящий: с жилплощадью, при золотых руках и, самое главное, верующий.

Знакомство состоялось, и с легкой руки старой сплетницы дело скоро подошло к венчанию. Новоиспеченный глава семьи все материальные мелочи великодушно поручил своей второй половине:

– У женщин это все лучше получается. А у меня, как говорится, «мелких нет», а когда крупные появятся, все будет в твоем полном распоряжении.

Магда уверенно строила бытовые планы, а Шекспир поддакивал.

– Хорошо бы ремонтик сделать, – говорила новобрачная.

– А как же, – вторил ее муж. – Как деньги на обои наскребем, так сразу.

– Хлам я весь выкину.

– Тебе виднее, пусенька.

– Надо бы цветы посадить…

– Да хоть целую клумбу. Где-то у меня тут консервные банки валялись. Зачем добру пропадать.

Так, в любви и согласии, зажили двое верующих, на деле подтверждая, что семья – малая церковь.

Магда сделала генеральную уборку, посадила росточки по банкам, заплатила долги за свет. Шекспир, возлежа на чистой постели, смотрел допотопный телевизор и думал: «Хорошая вещь – женитьба. Богоугодное дело». И, оторвавшись от своих ласкающих душу думок, подал голос:

– Что там у нас покушать?

У Магды уже жареная картошка была наготове.

Словом, не жизнь, а малиновое варенье наступило для Шекспира. Магда хоть и была не ахти какой хозяйкой, но со стороны мужа неизменно встречала слова благодарности за любой недосоленный суп и полную свободу действий на малюсенькой площади.

Что еще нужно простым людям для счастья?

Через два месяца Магда сообщила супругу:

– Скоро нас будет трое.

Будущий отец был в восторге.

– Явное Божье благословение нам, – изрек он, не меняя горизонтального положения.

Магда плавно перевела разговор на то, что молодой семье многое надо. Шекспир охотно согласился, но напомнил супруге о страждущих и обремененных всего мира:

– За все надо Богу спасибо сказать. В Сомали люди хуже нашего живут.

Магда же впервые проявила несогласие с богоданным мужем:

– Что мне Сомали? Под лежачий камень вода не течет. Надо шевелиться, что-то делать.

– А что делать? – вздохнул ее супруг. – Всё от Бога. И работа тоже. Может, к лету меня на малярку позовут.

– К лету у нас ребенок родится.

– Вот и прекрасно.

Такой вот случился неприятный разговор на безоблачном небосклоне семейной идиллии. Шекспир это все на беременность списал. Слыхал от знающих людей, что у женщин в этот период характер портится. Решил, что надо терпеть и отвечать на всё любовью, как апостолы заповедали.

Но через неделю снова инцидент вышел. Поймал Шекспира на улице сосед Тазо по кличке Лар. Его так прозвали, потому что он ко всем пристает с одним и тем же: «Одолжи лар до завтра». «Завтра» у него – понятие растяжимое, теряется в необозримом будущем.

Так вот, зацапал он Шекспира и говорит:

– Ты теперь женатый человек. Дай десять лар. Очень нужно.

Шекспир бегом к жене с аналогичным текстом:

– Дай десять лар. Срочно нужно.

– У меня только пять, – отозвалась Магда.

– Давай что есть! – И Шекспира тут же на улицу как ветром сдуло.

Вечером за чаепитием Магда устроила супругу настоящий допрос:

– Куда ты дел мои пять лар?

Шекспир честно рассказал, как было дело. И каково же было его удивление, когда он натолкнулся на полное непонимание лозунга «Спешите делать добро».

– Этого еще не хватало, чтоб здешние босяки у меня деньги списывали!

– Послушай, – пытался до нее достучаться Шекспир, – в житии Иоанна Кронштадтского есть такой момент. Раз пришла к нему женщина: «Я, говорит, всю жизнь деньги собирала, хочу церкви пожертвовать. Вот три тысячи». Следом подошел к нему растратчик и говорит со слезами: «Батюшка, я пропил казенные деньги. Завтра меня будут судить». Иоанн Кронштадтский тут же отдал эти три тысячи просящему.

Рассказчик даже смахнул непрошеную слезу от нарисовавшейся в голове сцены. Потом вернулся к печальной реальности:

– Что же ты хочешь, женщина?! Я поступил, как Иоанн Кронштадтский.

– Что-то я ничего такого в житии не помню, – отрезала супруга. – Сам заработай, потом раздавай.

Шекспиру стало обидно. Не его сегодня день. Затем вспомнил евангельское и враги человеку домашние его (Мф. 10, 32) и слегка приободрился. Надо нести свой крест дальше.

С того дня пошли между супругами непонимания, а подчас и грызня.

Магда всерьез решила трудоустроить мужа, попросив об этом своих шапочных клиентов. И довольно быстро нашла ему несколько мелких работ: где-то окна красить, в другом месте – обои клеить.

День теперь начинался с шума, лишавшего душу благодати:

– Аба, быстро вставай, быстро одевайся! Завтрак на подносе у кровати. Люди ждут!

– Подождут, – бурчал трудящийся. – Что же я теперь – на цырлах бежать должен? Работа – не волк.

К часу дня Шекспир, не приемлющий суеты и спешки, дотаскивал себя до пункта назначения. Клиенты почему-то были не в восторге от его неторопливого стиля работы и жаловались Магде. А она по принципу домино выливала всё недовольство на голову смиреннейшего трудника.

– Так у нас ничего не получится. Я скоро не смогу работать. Мне нужны деньги на роды и еще куча всего.

– Работаю, как могу, – оправдывался Шекспир. – Не всем же быть олигархами. Вот увидишь, к родам деньги появятся сами собой.

Магда злилась:

– На Бога надейся, а сам не плошай!

За месяц до родов случилось явное посрамление маловерной жены. Один клиент дал деньги вперед со сказочным условием: «Сделай ремонт, когда сможешь».

Шекспир был наверху блаженства, рассказывал всем и вся про то, как Господь лучше нашего знает, когда нам что нужно.

Но, как известно, темные силы не дремлют. Два дня длился триумф верующего сердца, а на третий к Шекспиру подошел Вахо Жгенти, отозвал в сторонку и, размазывая по лицу скупые мужские слезы из сухих глаз, со стоном поведал:

– Одолжи мне тысячу лар. Я проигрался. Если не отдам, эти негодяи порежут на куски моих детей.

Шекспир, не колеблясь, тут же вынес просимое – то, что отложил на роды.

– Ты настоящий друг, – проникновенно сказал Ва-хо, пряча выклянченную сумму. – Отдам, когда смогу.

Магда, узнав об акте самопожертвования, собрала вещи и перешла к матери, сказав:

– Хочу доносить дитя спокойно. А то последние нервы на тебя изведу.

Шекспир принял это решение, как от руки Божией. Надо терпеть. Каково же было его удивление, когда в роддоме, увидев новорожденного сына, тут же услышал ультиматум:

– Или ты в корне меняешь свой образ жизни, находишь постоянную работу, хотя бы на двести лар, или каждый пойдет своим путем.

– А как же клятвы перед аналоем? – опешил Шекспир. – Что за примитивный материальный подход к жизни! Какая же ты верующая? Я не собираюсь ничего менять в своей жизни.

Но Магда повела себя как торговка на базаре:

– Мое слово последнее.

Шок, настоящий шок испытал Шекспир.

Двор ему сочувствовал, как мог. Особо ораторствовал Вахо Жгенти, возмущаясь всеми негодными женами в масштабе всего человечества. Он-то и подкинул неразработанную версию:

– А может, и ребенок не твой?

Шекспир повелся. А что, у бессовестных людей все бывает! Свой вывод он высказал Магде. Та даже оправдываться не стала. Видать, совесть ее обличала, только заявила:

– Не смей мне больше звонить!

Не понял ее Шекспир, как есть, не понял. Бросить такого ангельского мужа, бесчестно обмануть…

Душа его плакала и стенала от мысли, что счастье было так близко…

Со временем все вернулось на круги своя. Шекспир – такой же безотказный человек для всех, кому нужна его помощь. Только на душе у него незаживающая рана.

Шекспир на выданье

Примерно через полгода после окончательного разрыва с Магдой Шекспир, остыв от перенесенного стресса, предпринял попытку навести сожженные мосты. Руководствуясь своими духовными познаниями, он для начала простил изменщицу в сердце своем, а потом бодро стал названивать Магде на мобильник. Говорил одну и ту же сакральную фразу, прежде чем та успевала отключить навязчивый звонок:

– Хочу видеть сына!

– А ты забыл, негодяй, что отрекся от него?! – кричала Магда и яростно жала на кнопку отбоя.

Шекспир распалялся еще пуще и бубнил себе под горбатый рубильник фразу, усвоенную еще из армейской службы от сержанта: «Нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли».

Тут следует отметить, что к советской армии Шекспир испытывал трепетное чувство типа первой любви. Ему нравилось в ней все: режим дня, общая еда, наряды вне очереди. Во всем этом он видел прообраз христианской общины.

Магду он в период короткого жениховства, помнится, сразил наповал своей феноменальной памятью:

– Хочешь, я скажу тебе номер моего автомата? – И гордо выпалил без запинки десятизначное число.

Магда молчала. Наверное, отходила от шока. Что и говорить, тогда богоданная женушка была не в пример сговорчивей и вообще чистый ангел и олицетворение покорности. И надо же, в какого огнедышащего монстра она превратилась спустя какой-то год! Трубки кидает, даже выслушать не хочет.

И Шекспир принялся строчить длиннющие эсэмэски исключительно духовного содержания, чтоб грешницу в разум истинный ввести.

Вот один из его перлов, которые сохранил мобильник:

«Покайся, негодная, что обманула мужа богоданного, нарушив обеты венчания, пока Ангел смерти не пришел к тебе и не призвал на суд Божий, – ибо ждет тебя ад кромешный и скрежет зубовный». Отправил десяток эсэмэсок и, решив, что кашу маслом не испортишь, сделал приписку: «Имей же совесть, ответь хоть из вежливости. А то у меня из-за тебя уже палец болит на кнопки нажимать!»

Это сработало моментально. Магда позвонила и принялась вопить гадости про бездельника и никчемного человека, которого не интересует, что ест его ребенок.

У Шекспира аж уши заложило.

Целую неделю Шекспир строчил эсэмэски, но дело успеха не имело. Пришлось обратиться за помощью к соседям. А именно к Вахо Жгенти.

– Вот что я сделал плохого, Вахо? А вдруг и правда ребенок мой? Просто хочу посмотреть. Что случится? В роддоме толком не разглядел. На улице, когда вижу, тоже не разберешь. А она на деньгах точно повернутая. Я слышал, многие, в разводе которые, просто так ходят, денег не дают, а детей видят. Я же не олигарх, что она от меня хочет?

Вахо со знанием дела поучал приятеля:

– Шекспир-джан, она тебя не стоит. Я сразу понял. Ты, главное, не зацикливайся, запросто снова женишься. Нас, мужчин, мало. За честь почитать должны. А насчет ребенка – тут генетический анализ нужен. Пусть она тебе и докажет.

– Да, но я венчался, – запротестовал Шекспир против такого легкомысленного отношения к браку. – У человека должна быть одна жена. Раз и навсегда.

Вахо присвистнул и, хлопнув соседа-простака по плечу, тут же предложил другой вариант:

– Какие проблемы? А ты развенчайся и другую приведи. Хочешь, помогу? Я вместе с тобой пойду к священнику, который вас венчал, и помогу разобраться.

В глубине души Вахо понимал, что вся каша из-за него заварилась, вот и старался загладить свою вину своеобразной заботой. Потому и не стал откладывать визит в долгий ящик, и довольно скоро друзья оказались у священника. Вахо в двух словах изложил суть проблемы: измена жены и желание мужа вступить во второй брак.

– А жена какого мнения? – последовал абсолютно неожиданный вопрос. – Она что скажет в свое оправдание? Пусть придет на разговор.

Вахо тут же набрал номер Магды и вкрадчиво спросил:

– Тут в церкви интересуются, какие ты претензии имеешь к Шекспиру.

Из трубки понеслась пулеметная очередь обвинений: «Бездельник, которого не интересует, что ест его ребенок! Где у меня время ходить, разбираться с грудным и что-то доказывать? Не знаю, где деньги достать!»

Вахо очень к месту напомнил про генетический анализ. Мол, пока ничего не доказано, о каких деньгах речь? Дураков нету, чтоб наобум лары раздавать.

Священник повздыхал и дальше не стал увещевать. Так был получен специальный церковный бланк, в котором было указано, где греховодница должна поставить свою подпись.

Вахо подсуетился, тут же звякнул на выходе Магде, слетал к ней и в тот же день вернулся к Шекспиру с желанной закорючкой.

– Вот, все готово. Мне некогда. А ты теперь сходи в Патриархию. Там тебе ударят печать, прочтут разрешительную молитву – и все, приводи вторую жену.

Но Шекспиру резко расхотелось куда-то идти. Он притих – никак не ожидал столь скорой развязки – и молча рассматривал маленькую бумажку с типографским шрифтом.

И снова погрузился в сонно-болотное житие. Работы не было по-прежнему. Соседи звали редко. Внутри же что-то ныло и грызло его по-прежнему. Бумага ничего не изменила. Опять терзал его навязчивый вопрос: почему так всё глупо распалось?

И он по новой решил еще раз встретиться с уже не-женой, объяснить ей, какой он добрый и положительный во всех отношениях человек. Опять принялся за эсэмэски: «Я идеальный муж: не пил, не бил, не изменял!» Но все было глухо, как в танке.

Такое повторялось еще не раз за несколько лет, но ничего не менялось.

Жизнь Магды тоже текла примитивно-однообразно. Днем – беличий круг в возне с сыном и борьба за существование, ночью – невеселые думы. Каждодневную жизнь матери-одиночки чего описывать? И так уж пето-перепето. Ее тоже точила грусть: почему не сложилось? Ведь год прожили, ни разу не поругались. А Шекспир, ведь он добрый и тихий, как котенок. У других вон пьяницы, наркуши либо драчуны. А тут…

Звонки Шекспира и эсэмэски с пророчествами кар небесных ей и сыну бесили ее до ужаса и выматывали последние нервы.

Как-то после очередной СМС-атаки Магду осенила гениальная идея: Шекспира надо срочно женить. Может, хоть на кого-то переключится и перестанет выносить мозг своими упреками в тему и не в тему.

И она тут же настрочила в женской группе на фейсбуке пост-рекламу:

«Девочки! Кому жениха – моего бывшего мужа? Слегка за сорок, золотые руки, с жилплощадью в центре и по горло верующий. Контакты в личку!»

Женское сообщество тут же взорвалось фейерверком комментов:

«А сколько комнат?»

«Чего себе такого золотого не оставила?»

«Уточните слабые стороны клиента. Знаем мы этих бывших. Своего не знаю кому приткнуть».

«Эй, Магда? У тебя он кто – неадекват? Давай махнемся на моего маньяка».

Магда честно описала причину развода, и ее тут же погребла под собой новая волна эмоций:

«А ребенок точно от него?»

«Темное дело. Вы убегающая, а он догоняющий. Да тут, девочки, явно клиника.»

«В патруль звони, если сильно грузит».

«Симку смени!»

«Симка не поможет. Ясно, что у мужика зацик, он тут же новую выяснит».

«Срочно заведи любовника, пусть набьет ему морду».

Тут выплыл совершенно неожиданный коммент от Вики Смарт:

«Похоже, вы венчались, так?»

«Да, – подтвердила Магда, – но я бумагу подписывала».

«Бумага – это для нас, – выплывали новые строчки от Вики, – это не серьезно. Я артерапевт и немного разбираюсь в таких вещах. Перед Богом вы все равно пара, хоть три бумаги подпишите. Венчание – это вам не загсовская роспись. Вот вы оба и мучаетесь. Друг от друга все равно никуда не денетесь. Бывших не бывает, вы уж мне поверьте. Девочки, отбой, к нему не лезьте, напрасный труд».