Рядом с вами
В ленте тут же замелькали новые реплики от новых участниц:
«Поясните, плиз, у меня та же проблема».
«И я подписывала».
«Я венчалась второй раз».
«Научите, где же выход».
«Какое отношение вы имеете к церкви?»
Вика писала страждущим пояснения:
«К церкви никакого отношения не имею. Даже не хожу. В данной ситуации Магда – жертва в реале, но ее муж считает себя пострадавшей стороной по принципу перевертыша и хочет навести справедливость. Налицо явная подсознательная зависимость. Это тупик. Тут никакая другая женщина не поможет. Я сама оказалась третьей в подобной ситуации. Был кошмар. Венчание намного серьезней, чем мы думаем. Теперь вам надо вымаливать у Бога покой своим душам. Вы оба попали в капкан. Нельзя вступать в брак для решения каких-то своих проблем. Надо просить друг у друга прощения и смиряться. Поверьте, я не люблю пафоса и не читаю никому мораль. Не мой стиль…»
Магда сидела за монитором и думала: неужели они так и будут ходить по замкнутому кругу своих венчальных колец? В этот момент ее ухо уловило обрывок монолога.
– …Без любви женщина не должна ни выходить замуж, ни становиться матерью.
По телевизору выступала какая-то пожилая актриса. Видимо, она уже давно рассказывала что-то о своей жизни, а теперь развивала свою мысль дальше.
– Брак называется так потому, что это союз двух грешных неполноценных людей, пытающихся спасти друг друга для вечности. Совместное стяжание добродетелей, помощь друг другу в преодолении страстей, немощей, скорбей и невзгод жизни. Без этого это не брак, а узаконенная кооперация. Жаль, что люди это понимают очень поздно…
Магда внутренне психовала. Не крикнешь же монитору и всему окружающему миру, что он, Шекспир, во всем виноват, только он… Ведь она, Магда, хотела так мало. Просто честной, добродетельной, достойной семейной жизни. И все ее мечты разбились о глупый быт и обывательщину.
Наверное, Магда была во многом права. Не понимала она только одного: Бог хотел научить ее любви, а не сытой жизни.
Тяжелый человек
История первая, рассказанная Гаяне ее знакомой Мери и понятая ею по-своему
Гаяне, несмотря на свои семьдесят семь лет и долгую, полную проблем жизнь, была оптимисткой и умела радоваться мелочам. Вот и сейчас она, приспособив больную правую ногу на стул, с надеждой листала акафист иконе Матери Божией «Прибавление ума» и улыбалась своим мыслям. Эту книжечку ей с большим трудом достала ее бывшая сотрудница Таня, уже давно ходившая в церковь Александра Невского и знавшая половину прихода. С Таней они еще при коммунистах работали в одном из тбилисских СКБ, а теперь время от времени перезванивались и обсуждали политические и церковные новости. Странно, но факт: многие их сотрудники, выйдя на пенсию или оказавшись без работы, зачастили в церковь.
Долгожданная книжечка, по идее, должна была коренным образом изменить жизнь дочери Гаяне Додо, а значит, и ее собственную, если уж не жизнь, то оставшуюся старость.
Додо – сорокалетняя безработная неудачница, по материнским понятиям, – уже давно и бесповоротно нуждалась в прибавлении ума. Все остальное – интеллект, красота, трудолюбие, доброе сердце – у нее и так было в наличии.
Гаяне перебралась с палкой поближе к святому углу, в котором висели иконы русского и армянского письма, устроилась поудобней в кресле-качалке и приступила к чтению акафиста. Она, конечно, знала, что акафисты читаются стоя, но успокаивала себя словами одного оптинского старца, считающего, что Богу нужно ваше сердце, а не ноги.
Добросовестно, с трудом разбирая церковнославянские обороты, прочла первый икос и задумалась: «Ох, Додо, Додо, что ты со мной делаешь? У всех дети как дети. Одна ты у меня непутевая. Вечно какие-то приключения на свою голову находишь. А все оттого, что нецерковный человек и, следовательно, настоящей веры не имеет. Отсюда и неустроенная жизнь, и грехи. Вон не успела вчера пачку сигарет купить, а она уже пустая на столе валяется. У-у, неряха неисправимая».
Сколько с ней Гаяне воевала: дескать, ты, Додо, Святого Духа отгоняешь, а значит, и проблемы наши никогда не кончатся. Вся жизнь шиворот-навыворот пойдет. Э-э, все напрасно. Гаяне – это глас вопиющего в пустыне. Додо и слышать не хочет материнские советы. И со здоровьем без конца проблемы. Дочь посты держать не хочет, вот и разваливается в свои сорок лет. Она не то что Гаяне, которая в своем возрасте и на базар ходит, и дома суетится. Если бы не нога, порхала бы как птичка.
Тогда, в голодные девяностые годы, Додо, сразу же после того, как ее сократили в институте, пошла работать в будку – торговать продуктовым ширпотребом. Ставка известная: сутки – пять лар. Другие продавщицы ухитрялись еще и лишнее наваривать, а Додо по своей глупости оказывалась в вечном долгу у хозяина. Придет, бывало, домой и скажет, поглядывая в сторону:
– Мам, у меня только три лара. Пришли ко мне две старушки. Хлеб, говорят, купить не можем. Пенсию два месяца не давали. Я и дала…
Гаяне только за голову хваталась. Что тут скажешь? Правду говорят: в двадцать лет ума нет и не будет.
Бабок ей и самой жалко, и милостыня – святое дело, но надо же и меру знать. Гаяне терпела-терпела, потом не выдержала:
– Бросай, Додо, эту будку. Толку нет, один убыток…
Нет, не послушала ее эта упрямица. Досиделась, пока хозяин ее с работы не выгнал, да еще и в воровстве обвинил – ославил на весь район. Э-э, что тут говорить! Не повезло ей с дочерью – факт.
…Или хоть ее замужество взять. Другие замуж выходят, чтоб свое положение улучшить. А Додо вышла – в какое-то беспросветное ярмо впряглась. Муж ее, Анзор, как в той рекламе про растворимый кофе «три в одном», – бездельник, выпивоха, да еще и обманщик. Додо только и успевала его долги выплачивать. А потом Анзор совершил аварию и в тюрьму попал. Гаяне уж на что терпеливая и дипломат прирожденный, а тут окончательно из себя вышла.
– Разведись с ним, Додо, – стала она требовать, – не мучай себя!
А эта ненормальная только свое твердит и плачет:
– Мама, мама, ты же верующая! Как можно топить человека, когда ему и так плохо?! Что там Иисус Христос говорил о тех, кто в тюрьме сидит?..
Словом, довела она тогда Гаяне до сердечного приступа своим упрямством. Сама-то как нехристь, в церковь не ходит, а туда же – цитировать Евангелие пытается.
Гаяне часто-часто задышала от старой обиды, потом, убеждая себя, что гнев – последнее дело, снова с трудом углубилась в чтение акафиста. Главное, сосредоточиться и возносить свою молитву после каждого икоса: «Вразуми, Господи, заблудшую Додо и даруй ей ум».
На какое-то время душевное спокойствие было установлено. Но различные помыслы снова унесли Гаяне далеко от читаемого.
Как все-таки странно получается. Додо и трудолюбивая, и талантливая. Не учась нигде, сама выучилась рисовать, уколы делать, по-английски разговаривает так, будто Оксфорд закончила. А толку с гулькин нос. Зато от соседей отбоя нет. У одной контрольная на носу, у другой три раза в день курс уколов назначен, третья рубашку принесла разукрасить и вышить. И для всех Додо незаменимая, а Гаяне при ней в роли швейцара: целый день у дверей крутится, одних встречает, других провожает. Это ли спокойная старость? Нет, надо молиться.
Гаяне снова углубилась в акафист и с превеликим трудом добралась до седьмого икоса. И тут зазвонил телефон. Пришлось отложить книгу и потащиться на настырный трезвон. Опять, небось, ее дочка кому-то понадобилась.
Так и было. Голос в трубке был незнакомый.
– …Мне сказали, что Додо может бесплатно позаниматься по английскому. Мне очень нужно. Я троюродная сестра вашей соседки Эки с девятого этажа.
Гаяне собрала в кулак все свое человеколюбие и выдавила из себя дежурную фразу:
– Оставьте ваш телефон. Додо вам сама перезвонит.
С отвращением записала номер.
Нет, этот поток людей никогда не кончится! А все потому, что дочка не умеет себя ценить. Посадила всех себе на шею. Людей, видите ли, ей жалко. Вылитый покойник-отец. Поэтому они и при коммунистах-то жили от зарплаты до зарплаты, а теперь, при капитализме, если бы не помощь брата Гаяне из Еревана, давно бы с голода умерли.
На что крепкий человек Вардан, но и тот уже изнемогает. Потому что Додо из-за своей идиотской жалости процентные долги наделала. Пришла к ней как-то подруга Тамта и давай ныть:
– Моего мужа в деньгах кинули. Что делать, у кого одолжить? Додо, генацвале, помоги, найди человека…
Додо, недолго думая, помчалась и взяла под свою ответственность семьсот долларов под десять процентов. А эта подруга деньги хвать – и до свиданья. А Додо крайней оказалась, как всегда, не может семьдесят долларов каждый месяц отдавать. Вардан ради сестры Гаяне отдувается – долг выплачивает. Узнали об этом ереванские родственники – подняли крик. Стыдно вспомнить. Вот уж правда постоянная головная боль.
Гаяне заохала и пошла дочитывать «Прибавление ума». Без надежды и жизнь не жизнь. Может, что-то изменится.
Недавно, в довершение ко всему, Додо новую глупость задумала. Приходит как-то вся сияющая (сердце Гаяне сразу екнуло – ох, что-то не то!) и говорит:
– Мама, давай я котенка возьму.
Гаяне так и села, где стояла. Вот не было печали! А Додо свою идею дальше развивает:
– Мама, мамочка, ты же знаешь, как я люблю животных. И так у меня в жизни ничего нет, я все время болею, а котенок – это источник постоянной радости.
Гаяне воздела руки к тусклой пластмассовой люстре:
– Вай ме, вай ме! Бог, когда хочет наказать, ум отнимает. А у тебя, Додо, ума с детства не было. Еще в детском саду свои куклы направо-налево раздаривала. Ты сама себя содержать не можешь! Мы без долгов в магазине одного месяца не можем прожить, а ты еще о каком-то котенке говоришь?!
Додо и слышать ничего не хочет, не унимается:
– Мама, ты же верующая! Все святые животных любили…
Гаяне покачала головой, отгоняя навязчивые воспоминания, и снова мужественно взялась за акафист.
В дверь позвонили.
Гаяне с трудом поднялась с качалки и заковыляла в коридор. На пороге стояла радостная раскрасневшаяся Додо, а за ней какая-то разбитная девица неопределенного возраста и две девочки семи-восьми лет.
– Мама, мамочка, им ночевать негде. Их с квартиры выгнали. Они у нас пока поживут… – И запнулась, глядя на вытянувшееся страдальческое лицо матери. – Немного. Не на улице же им быть!
Гаяне всплеснула руками и с огорчением возвела карие глаза с многовековой армянской грустью к иконе Спасителя:
– Ах, Аствац[8], за что мне это? Прошу, прошу – не слышишь Ты меня…
История вторая, рассказанная Дездемоной, женой племянника Гаяне Парура, своей троюродной сестре по приезде в Тбилиси
– …Где я сегодня была, Мери-джан, ты не поверишь! Как я тебе рассказывала раньше, бедная Гаяне живет как в аду с этой блаженной Додо. Всю жизнь из одного приключения в другое попадают. В долгах как в шелках. Мой свекор им деньги посылает, а они их тут же на всяких бомжей спускают. Года два назад Додо какую-то аферистку с двумя детьми в дом притащила. Насилу потом Гаяне эту гоп-компанию вытурила. Из-за них опять в процентные долги попали. Гаяне даже священника из Сурб Геворга[9] привела над головой Додо Евангелие читать. Надеялась, что немного мозги на место встанут. Тот, бедный, битый час читал, читал… Аж вспотел весь, Гаяне говорила. И все без толку.
А Додо новое дело затеяла. Решила компьютер завести. Ну, мы все подумали: Бог слегка в нашу сторону посмотрел. Будет, мол, Додо хоть какие-то копейки, не отходя от кассы, делать. Мозги-то у нее хорошие. Шить, вязать, рисовать – рядом с Рембрандтом посадить не стыдно будет.
Свекор мой в итоге ей эту бандуру со всеми причиндалами купил… На свою голову, как говорится.
Поначалу все хорошо шло. Додо только что хакером не стала. Весь интернет перекопала, фотошоп сама освоила. Стала клипы создавать. Но на все свой бахт[10] нужен в этой жизни… Додо выудила какого-то певца из Венесуэлы. По скайпу с ним всю ночь болтает, а днем его визгливые песни слушает и плачет. Певец этот – ее копия – тоже весь в долгах. Додо, естественно, давай ему деньги посылать. Снова процентные долги на себя повесила. И туда же еще – клятвенно обещает:
– Я дом продам, половину тебе пошлю. Ты только пой!
Влюбилась, одним словом. А денежки-то тикают. Восемьдесят долларов каждый месяц чужому дяде отдай. Что ты будешь делать? Гаянэ, бедная, плачет, убивается, мой свекор за голову держится, пол-Еревана пальцем у виска крутит.
В общем, послал меня свекор, как ангела мира, в Тбилиси, как-нибудь на Додо подействовать. Пока ее мать совсем от нервов с ума не сошла.
Так вот, Гаяне разузнала адрес одной гадалки и просит меня потихоньку от Додо:
– Дезик-джан, поехали со мной вместе. Ты мне поддержку будешь давать.
Ну, мы, значит, поехали. Едем-едем, конца-края не видно. Трясемся в каком-то автобусе, ухабы считаем. Уже Рустави проехали. Видно, такая глухомань, что у Саакашвили до ремонта руки не дошли. Вокруг, смотрю, одни азербайджанцы сидят, мешки с картошкой в проходе валяются, и чьи-то вонючие овцы мне в затылок дышат. Я туда-сюда оглядываюсь, за прическу переживаю.
– Долго еще? – спрашиваю.
– Совсем чуть-чуть, – отвечает Гаяне, а сама по сторонам озирается.
Это «чуть-чуть» еще час продлилось.
Наконец приехали в какую-то азербайджанскую деревню. Нашли дом той гадалки. Причем туда надо босиком заходить, по мусульманскому обычаю. В прихожей очередь, и все, как один, с сумками сидят. Тут я заметила, что Гаянэ тоже с собой какую-то котомку тащит. Попыталась я ей помочь – еще та тяжесть оказалась.
– Что там, – говорю, – уважаемая тетя?
– Замок, – отвечает, – самый большой выбрала. Любовь закрывать. И килограмм соли. Без этого никак нельзя. Тут все с этим пришли. Кто порчу наводит, кто – снимает.
И показала мне двухкилограммовый замочище.
Зашли мы внутрь. За столом посередине комнаты сидит татарка в платке, пледом перевязанная. В ушах золотые серьги с грецкий орех. Такие бабы на базаре киндзу-петрушку продают.
Посмотрела гадалка на Гаяне с замком и давай строчить, как по писанному:
– Дочка у тебя незамужняя. Очень умная, а барака[11] нет. Какой-то мужчина ей голову морочит. Она для него деньги наодалживала…
И, представь себе, точную сумму назвала.
У Гаянэ глаза на лоб полезли от такой аптечной точности. А татарка ножом кухонным над замком поводила и продолжает:
– Но никакого джадо на ней нету. Она просто так это делает. Но я вам помогу – разлюбит она этого человека. – Потом резко так на меня посмотрела и говорит:
– У тебя двое детей, и ты с чужим мужем живешь. Имя на «А» начинается. Глаза у него такие, взад-вперед бегают. Как будто сказать хочет: «Я вру, я вру!» Всё на аферы свои надеется.
Я стала красного цвета, как мой маникюр. Это ведь она моего бойфренда описала. Аркадик зовут. А тут Гаяне сидит, глазами хлопает. Вай, вай, думаю, куда я попала, где мои вещи? Завтра весь Ереван меня обсуждать будет.
Короче, вышли мы из комнаты, бросили пять лар в коробку около двери. Цены за гаданье конкретной нет. Кидай в коробку, сколько хочешь. Гаяне от радости, что Додо от своего певца отцепится, свои коши в коридоре забыла.
– Тетя, – говорю, – вы совсем босиком идете.
Пришлось возвращаться.
Гаяне идет, как по воздуху плывет от эмоций. Потом вдруг остановилась и спрашивает с удивлением:
– Дезик-джан, я не поняла. Она тебе про какого мужа говорила?
– Ай, – говорю, – тетя, как про какого? Про племянника вашего, Парура. Что с татарки взять? Она русский язык плохо знает.
Еле выпуталась. Э-э, Мери-джан, вот что значит Додо – тяжелый человек. Когда ее делами занимаешься, ее аура на тебя переходит и всякие приключения на ровном месте создает. Я так думаю…
Много в жизни несправедливости
Один старец ушел в отшельники и на протяжении десяти лет молил Бога об одном: хотел узнать, почему на Земле одни рождаются и становятся богатыми, а другие – бедными. И почему в мире творится так много несправедливости?
И вот Бог смилостивился и послал к нему Ангела. Ангел сказал:
«Я не буду ничего объяснять. Для начала просто закрой глаза». Старец закрыл глаза и, когда открыл их, очутился на дереве в дупле. Ангел продолжил: «Здесь ты пробудешь три дня. Наблюдай за происходящим». И стал отшельник наблюдать.
На первый день мимо проскакал всадник на вороном коне. Около дерева от седла случайно отвязался мешок и шлепнулся на землю. На второй день подошел к дереву крестьянин, развернул скатерть, уставил ее едой и начал было есть, но вдруг заметил мешок. Он увидел, что в мешке золото, ужасно обрадовался и побежал с мешком дальше, оставив обед под деревом. На третий день проходил бедный странник, увидел еду и набросился на нее с жадностью. Не успел он окончить трапезу, как вернулся всадник на вороном коне и стал требовать назад свои деньги. Принялся его мучить, а потом убил, поняв, что это бесполезно.
И тут отшельник не выдержал и закричал в гневе: «Ты же обещал мне дать ответы на мои вопросы, но я увидел еще одну сцену несправедливости!»
«Подожди, – ответил ему Ангел. – Я сейчас тебе растолкую смысл увиденного. Всадник – это богач. Он объезжал свои владенья и собирал подати. У него еще полно таких же мешков, какой он потерял. Просто жадность не давала ему остановиться. Других ценностей, кроме злата, у него нет. Крестьянин разорился и заложил свое имущество. Вчера был последний день возврата денег, и, если бы он не нашел этот мешок, он бы остался без всего и попал бы в тюрьму. Но он откупился найденным золотом и спас себя и семью. А бедный странник в молодости в пьяной драке убил человека. После этого он мучился всю свою жизнь, раздал имущество и молил Бога о мученической смерти, дабы искупить свой грех. Вчера его желание исполнилось. Всадника же, убившего его, теперь будут преследовать кошмары. Он раскается и начнет помогать бедным…»
Из притчи* * *Грустные мысли крутились в голове у Кетеван этим тусклым серым утром. Раздражал весь комплекс подарков судьбы: очередной загул мужа, затянувшаяся полоса безденежья, бесконечные капризы детей.
Почему ее родители так рано ушли, оставив Кети один на один с этим ворохом проблем? И вдобавок нет ни одного родного человека рядом. Какой-нибудь завалящейся двоюродной тети и той не наблюдается. Хоть бы с детьми иногда посидела – и то был бы просвет. На Бесо ведь не то что детей – двух индюшек оставить нельзя: сдохнут через час. Сам до сих пор как большой ребенок, только постоянные «хочу» им и движут.
При ее отце это все как-то сглаживалось. Точнее, папа-юрист покрывал деньгами все шероховатости семейной лодки.
А теперь ни папы, ни мамы, ни стабильного денежного ручейка. Зато Бесо раскрывается бутоном недостатков, да в такой цветовой гамме, что в глазах рябит.
Сколько таких хороших людей, как Кети, по всей земле бессмысленно мучаются – это ж страшно представить. И куда только смотрит Господь Бог!
Ход претензий к Создателю прервал звонок.
– Кто там? – осторожно через дверь спросила Кети. Не открывать же всем подряд в такое неспокойное время. По ту сторону замка ответили с запинкой:
– Откройте, пожалуйста, я к вам из собеса.
Кети припала к глазку: какая-то незнакомая пожилая женщина. «На нищенку явно не тянет», – подумала Кети.
– Вы не бойтесь, – заторопилась с объяснениями гостья. – У меня к вам одно дело… деликатное.
Кети слегка приоткрыла дверь.
– Вы Кетеван Деметрашвили? – уточнила странноватая визитерша и добавила просительным тоном: – Возьмите меня к себе в бабушки.
– К-куда взять? – не поняла Кети, мучаясь от дежавю. Вспомнился ей Калягин в женском парике: «Здравствуйте, я ваша тетя из Бразилии!»
– В бабушки, – занервничала от непонимания незваная гостья. И поспешила внести документальную ясность: – Меня зовут Тасико Гвенцадзе. У меня дом свой, корова, хозяйство в Цхнети. Вы плохого не подумайте. У вас ведь двое детей. Я за ними присмотрю. Все свое потом вам оставлю.
Кети молча хлопала глазами, не зная, смеяться или злиться.
Тасико, пользуясь ее замешательством, торопливо перечисляла все плюсы их будущего совместного жития:
– Мне вашего ничего не надо. Я одинокая. Дома могу все делать. Вы можете обо мне у моих соседей узнать. Все скажут, что я не аферистка. – И тут же достала из кармана пирадоба[12]. – Вот мой адрес. Вот телефон, – и пихнула ей в руку бумажку с заранее написанным номером. – Только не отказывайте мне, как дочь вас прошу. – В голосе ее послышались слезы.
Кети зажала бумагу в кулак.
– Хорошо-хорошо, не беспокойтесь. Я вам позвоню. Надо с мужем поговорить. – И поскорее захлопнула дверь.
Вечером Кети рассказала все Бесо, который как нельзя кстати был в относительно адекватном состоянии. Он тоже сперва не понял, в чем смысл столь необычного предложения, глубокомысленно повертел так и этак бумажку с номером, даже на свет зачем-то посмотрел. Потом изрек:
– А что? Это вариант неплохой. Корова, говоришь, есть? Деревенское мацони – это вещь. Завтра я съезжу в Цхнети, на дом посмотрю, туда-сюда. И вообще проверю, кто чем дышит. Ты же знаешь, – он постучал себя по лбу с залысинами, – мозг! – Кети успешно подавила усмешку. – А то вдруг получим от мертвого осла уши, а не бабушку с мацони…
Так в семье Кети утвердилась Тасико. Она взвалила на себя все хозяйственные заботы почище любой домработницы и скоро стала совершенно незаменима. Молоко, сыр и яички, доставленные из ее хозяйства, очень живописно вписались в интерьер полупустого холодильника.
Кети на первых порах напряженно приглядывалась к дармовой помощнице, перепрятав от греха подальше уцелевшие от запоев Бесо несколько колец – весь золотой запас семьи. Она никак не могла понять, зачем Тасико эта добровольная женская каторга? Причем на конкретный вопрос сама «рабыня Изаура» отвечала что-то совершенно несовременное:
– Устала от одиночества. К тебе, Кети, просто сердце потянулось. Вот и все.
Это было особенно странно слышать: в наше-то волчье время – и вдруг такой подозрительный альтруизм.
Потом Кети перестала ломать себе голову и зажила дальше. Нашла работу и стала без волнений оставлять детей на совершенно постороннего человека.
Так прошло несколько лет. Однажды вечером Тасико стало плохо с сердцем. Кети бросилась к ней, оседающей на пол у раковины.
– Эй, кто-нибудь, быстро звоните в «скорую»!
Но через пять минут стало ясно, что «скорая» уже не поможет.
Кети дрожащей рукой закрыла Тасико глаза.
На другой день они с Бесо поехали подготовить дом Тасико к похоронам. Требовалось сделать уборку и переставить мебель. Среди вещей попалась на глаза потрепанная тетрадь советского образца. Кети раскрыла ее, пробежала глазами по неровным выцветшим строчкам и уже не смогла оторваться.
«…Господи, как мне жить теперь? За что?!!!! Почему это должно было случиться именно со мной?!»
Кети перевернула еще несколько листов, и картина прояснилась. Шестнадцатилетнюю Тасико соблазнил один студент, который приехал в гости к соседям. Провел романтично время и отбыл преспокойно в город, увозя с собой приятные впечатления. О том, что Тасико беременная, он даже не узнал. Сама будущая мать осознала шокирующую новость, когда уже невозможно было что-либо изменить.
«…Мне страшно подумать, что сделает отец, когда все узнает. Господи, сделай так, чтоб я не проснулась завтра утром. Так будет легче для всех. Что тебе стоит, Господи?»
Отец-таки узнал. Чтобы скрыть позор от соседей, запер дочь до родов дома, а для общего сведения объявил:
– Тасико сошла с ума, на людей кидается. Поэтому держим взаперти.
Когда родилась девочка, старший брат Тасико тут же вывез ее в город и сдал в детдом.
Тасико еще долго не выпускали на улицу, чтобы люди привыкли к факту ее «болезни». Отец все продумал. Даже если бы Тасико стала разыскивать ребенка, все вопросы можно было списать на бредовую идею.
«Где же она, моя доченька?! Только и успела на нее полчаса посмотреть. Все искала приметы, как бы ее от других отличить. Так нет, тельце чистое, беленькое. Одна крошечная родинка между средним и указательным пальцами. Как мне ее найти в этом людском море? В чьи руки попадет моя девочка? Дай Бог, чтобы в хорошие! А если нет? Тут свои родные со мной что сделали… Зачем столько злых людей на свете???»
Еще шелест страниц, и мелькнули даты смерти родителей.
«Я ждала смерти больного отца как избавления. Пока смотрела за ним, вся злость ушла куда-то и осталась только огромная усталость. Умирая, он сказал: «Прости меня. Я тебе жизнь поломал». Господи, найду ли я когда-нибудь свою девочку? Хоть бы отдать ей ту часть любви, которая во мне, и умереть на ее руках!»