Причина оставаться /шорт-лист конкурса «Книготерапия» апрель, 2023/

Глава 1. Первое сентября, 1996 год

– Где же мы найдём лабрадора? Пуделя легко, терьеров разных тоже по улицам шастает тьма. Достаточно у продуктового подежурить, и собака твоя. Захотел же хрен знает кого, – недовольно фыркнул Антон.

– Да не я, это бабуля в газете фотку увидела и теперь мечтает о щеночке.

– Ещё и щеночек нужен? Не взрослый? Такого у магаза никто не оставит. Макс, такого покупать придётся.

– Да не проблема купить, ты ж знаешь, но не по кайфу это. Хочется по-нашему, как обычно.

– Привет, мужики. Есть курить? – Костя подошёл к столпившимся одноклассникам.

– Опаздываешь. Время видел? Сейчас всех запускать будут, – Антон махнул рукой в сторону школы.

– Плевать. Есть курить?

Максим протянул другу сигарету. Компания скрылась за школой.

– Кость, Максу лабрадор нужен. А ты чего такой мрачный? – Антон внимательно смотрел на одноклассника.

– Ну если нужен, то надо добыть, – ответил Костя, игнорируя вопрос.

– Во! Понял, что значит «друг»? А ты скулёж устроил, – съехидничал Максим.

– Ничё я не скулил, сказал просто, что у магаза не достать такую собаку, – Антон сплюнул в сторону.

– Кость, может на «Птичку»1?

– С деньгами?

– Неа.

– О, это интересно. Кто ещё пойдёт?

– Кирюху позовём. Серёгу можно, больше никого не надо. Все свои.

– Народ, хорош курить. Пойдём, а? Первое сентября же как никак. Праздник, притом последний! – упрашивал друзей Антон, но его не слушали.

На школьном дворе было солнечно. Радостно.

Ученики пробирались через толпу к своим. Двор сужался. Выпускники теснились к дальнему выходу. Словно чувствовали, что скоро и школа, и все её палисадники отряхнутся, выталкивая вдруг ставших взрослыми школьников. Но всё это случится только через год. Целая вечность по меркам юности. А пока – лишь нарастающая внутри радость. Лёгкие наполнены воздухом приветствий, смеха и восторгов.

Костяк класса постепенно перетекал за забор, в место сбора. Линейка медлила – ждала опоздавших.

Ребята галдели и вряд ли внимательно слушали друг друга. Гораздо важнее было почувствовать компанию, друзей.

Натка широкими шагами пересекла школьный двор. Длиннющие ресницы, накрашенные в три слоя. Улыбка – широченная, как у Красной шапочки из детского фильма. Мини-юбка. И смех. Звонкий, заразительный. Когда она смеялась, не могли устоять даже учителя.

– Киря, сигареточку? – Натка скрючилась, подлезла Кириллу под руку, и теперь выглядывала из-под мышки, словно шкодливый ребёнок. Он чмокнул её в лоб.

– На, только не суетись.

– Да блин, где народ-то, скоро уже линейка, – продолжал переживать Антон.

Серёга подлетел сзади, схватил Натку и закружился.

– Блииин! – заверещала она, делая вид, что отбивается, но как только оказалась на земле, тут же обняла друга. – Привет, Серенький.

Ребята рассмеялись. Парни пожали друг другу руки, девчонки радостно чмокнули друг друга в щёки.

Директриса через хриплый динамик объявила начало торжественной части.

Бычки полетели под забор, и вся компания двинулась к розовому, свежевыкрашенному особняку. Солидное пятиэтажное здание, построенное ещё в 1937 году. Реставрировали, ремонтировали, обновляли, но своей «дореволюционной» прелести оно не потеряло. Разве что убогая стеклянная кишка, пристроенная с заднего фасада, тянулась к не менее убогой коробке – всегда холодной и неуютной – со столовой, спортзалом с раздевалками и маленькой пыльной библиотекой. А на улицу школа выглядывала портиком с вензелями и высоким фронтоном с медальоном. Но обычно их никто не замечал. А вот огромные белые колонны, обхватить которые можно было только вдвоём, школьники любили. Все. И перваки, и выпускники. Бегать вокруг столпов-гигантов и прятаться от друзей было неписаной традицией. Милой школьной забавой.

Максим, крепкий и высокий выпускник, нёс на плече первоклашку в новенькой школьной форме, с пышными бантами по случаю. Огромная сияющая рында2, перевязанная красной лентой, неровно дёргалась в руке ребёнка. Казалось, что малышка в любой момент уронит тревожный колокол Максиму на голову. Но каким-то непостижимым чудом эти крохи всегда справлялись. И все старшеклассники оставались целы. Следом за дёрганым звоном гомонящая толпа потянулась в здание школы. Начинался учебный 1996–1997 год.

Старшие не торопились. «В школу и в могилу ещё никто не опаздывал», – шутили между собой. Пропускали вперёд малышей и суетливых родителей. Те постоянно что-то поправляли и нашёптывали, словно провожали детей на страшные испытания. Отчасти они были правы, но прошедшим этот путь «закалённым» старшеклассникам хотелось успокоить растерянных родителей: «Выживут и окрепнут! Просто не мешайте им!»

Постепенно подтягивались опоздавшие, вызывая бурный восторг то в одной, то в другой части школьного двора.

– Чего стоим? Отдельного приглашения ждём?

На пороге школы между массивных колонн стоял физрук – длинный, тощий, сутулый, с рыжими усами и смеющимися глазами. В школе его любили, поэтому пёстрая толпа с редкими цветками в руках звонким ручейком потянулась в здание.

В классе было светло, пусто, уютно – бедненько, но по-домашнему.

Выкрашенные зелёной краской стены с аккуратно развешанными картами, портретами писателей и поэтов, фотографиями улиц Лондона, Вестминстерского аббатства и Тауэра в пожелтевших рамках из тонкого штапика. Стенд успеваемости, стенд с темой урока, коричневые шкафы во всю стену с тетрадками и словарями. И она, терпеливо ожидающая, когда ученики вольются в класс неравномерной бурливой рекой. Закончат громыхать стульями и партами, под которые уже не влезают коленки. Перестанут шлёпать об пол рюкзаками, рассядутся по своим местам.

Она не видела их три месяца и теперь любовалась, как все выросли и похорошели.

Англичанка, класснушка. Ольга Олеговна Александрова. Оленька. Всегда за них горой – самый надёжный и ценный взрослый в школе. Конечно, она сейчас начнёт всех пересаживать, требовать повесить сумки на крючки, не болтать и продолжать заполнять дневники. Потом обязательно встретит вой недовольства. По большому счёту этот ежегодный ритуал никого не расстраивал. Он был необходимым действом, пропуском в новый учебный год – короткой и стремительной адаптацией к забытым за лето условиям школьного существования.

А потом она непременно спросит, как ребята провели лето. И никто не поднимет руку, не дождётся, чтоб его вызвали. Просто начнут наперебой верещать, вскакивать, выкрикивать, жестикулировать, перебивать друг друга. И только Димон будет молча грызть яблоко. Улыбаться, прятать его под парту и сочно хрумкать. Класс будет замолкать, а потом взрываться хохотом. Это зелёное яблоко – неотъемлемая часть первого сентября ещё с начальной школы. Тогда неокрепшие и пугливые, они вылупились из началки, перепрыгнув из третьего в пятый. Странное дело, но в тот момент сами себе казались взрослее на целый год, словно цифра в дневнике или журнале могла влиять на реальный возраст.

Оленька будет молча слушать, улыбаться. Успеет каждому задать вопрос, похвалить, пожурить. Истории будут литься без утайки – ребята доверяют учительнице. А потом она расскажет, как летала во Францию с мужем. Был он мутный какой-то, не то дипломат, не то большой ФСБ-шник. Класс его не любил. Не то чтобы он им чем-то насолил, просто был неприятен этот круглый, ухмыляющийся человечек. А Ольга Олеговна ещё пол-урока будет вдохновенно говорить о Ходасевиче, и о том, как изысканно краснеют деревья на берегах Сены. Весь класс будет слушать, не проникаясь красотою рассказа, но чувствуя, что Оленька делится чем-то сокровенным, и что они этого достойны.

– Звонок! Звонок! – даже самый задушевный рассказ не помешает подростку вскочить и ринуться на перемену.

– Сядь, Печёнкин! Запишите задание.

И тут всех накрывает жестокой несправедливостью. Класс единым разочарованным организмом шипит, цокает: «Вот чё ты, Печёнкин, вскочил и заорал? Вот на фига? Так бы, может, и не было дз! Первое сентября только, а выходки твои вон уже где сидят! Сам знаешь где! В печёнках!» –  взрыв смеха приносит общее облегчение. Хотя и понимают, что заданию быть в любом случае.

– Только не «Как я провёл лето», – умоляет Верочка. – Каждый год одно и то же.

– Хорошо, тогда по списку для внеклассного чтения. Все же прочитали «Над пропастью во ржи» в оригинале или, на худой конец, в адаптации?

Класс ревёт, воет, беснуется страшной, угрожающей потопом волной. Только Верочка лишь приподнимает бровь и остаётся горда и спокойна, словно волнорез.

– Ольга Олеговна. Ну вы чего? Не надо по списку.

– Хорошо, тогда, «Как я провёл лето» с новыми словами из первого юнита?

– O’key.

– Да.

– Yes.

– Good, – прокатилось по классу.

Верин вздох тонет в гомоне добродушного бурления.

Шумной толпой 11 «А» вываливается из кабинета.

Школьная жизнь плавно входит в обычную колею. Уже к вечеру всё станет точно так же, как в предыдущие годы. Словно не было каникул. Романтизм встречи улетучится, но останется радость ежедневного общения.

После уроков школьники высыпали во двор.  Малыши, словно пингвины, пробирались к родителям, врезаясь в старшеклассников тяжеленными портфелями. Старшие собирались в группы, ждали друзей.

Костик вышел на крыльцо и увидел Марину. В голове привычно пронеслось: «Хочу, чтобы на «Птичке» все прошло удачно». Тут же отвернулся, чтобы ни Марина, ни кто-то из одноклассников не заметили, как он глазеет на «эту чокнутую». Ему и в голову не приходило, что та, увидев его, тоже загадала: «Хочу выспаться сегодня». И, закинув рюкзак на плечо, поспешила к метро.

А перед школой уже собралась немаленькая компания. Расходиться не хотелось.

– Народ, может в парк?

– Давай, – толпа загудела.

– Максим, вы с нами?

– Прости, мартышка, – он обнял и нежно чмокнул Наташу в лоб. – У нас дело важное.

– Деловые какие, – Наташа нехотя выкрутилась из объятий. Ей нравился Максим, и вообще она любила богатеньких красавчиков. А этот ещё и не дурак – просто подарок, который точно упускать нельзя.

До метро можно было доехать на троллейбусе или автобусе, но друзья обычно шли пешком минут двадцать по прямой или вовсе сворачивали в парк – зависело от настроения. Дорога в школу и из школы была тогда отдельной жизнью. Новым форматом общения, отличным от школьного и дворово-домашнего.

По пути компания редела – многие жили недалеко. Ребята останавливались и прощались с каждым, словно тот не домой шёл, а уезжал по обмену, и что его ждёт в незнакомой стране, в иностранной семье, было неизвестно.

К метро подошли уже малым составом.

– Ну всё. Давайте, до завтра.

– Не опаздывайте, голубки. – кто-то из ребят подколол Маню и Кирилла.

– Хватит, а! На фига начинаете? И так сегодня каждая училка спросила, не расстались ли мы за лето с Кирей? – фыркнула Маня.

– Надоело уже объяснять! Пусть думают, что мы пара. Разве тебе не нравится такой сценарий?

– Придурок, – Маня пнула друга в живот, тот театрально скрючился и закашлялся.

– Ого! Кажется, тут семейный скандал, – веселились ребята.

– Вот и подумай, нужна ли тебе пара со мной.

– Не-не, лучше друзьями, – продолжал клоунаду Кирилл.

– Всё, всех нежно. Пока! – и Кирилл с Маней нырнули в темноту подземного перехода.

 Антон докурил, достал из кармана связку ключей и позвенел ими перед лицами друзей:

– Завтра можем начинать репетировать. Надо чё-нить новенького запилить.

– Зачёт, запилим. Ты у нас по репертуару главный. Придумаешь – мы сделаем. На «Птичку»-то едем?

– Да, давайте! Только домой заскочу, рюкзак брошу.

– Нет, ты учебники брось, а пустой рюкзак возьми, туда щенка спрячем, – Максим воодушевлённо потёр ладони.

– Ты садист, что ли? Он же задохнётся.

– Ненадолго, только, чтобы удрать с рынка.

– Готовы? – Костя посмотрел на одноклассников.

– Ну так себе, но я не сольюсь, не бойся, – промямлил Серёжа.

– Ладно, по пути обсудим, как действовать. Не боись.

– Да мне не страшно, просто я первый раз.

– Ладно-ладно, мы поняли, – дружелюбно засмеялись ребята. Когда вернулся Антон, все вместе спустились в метро.

***

– Сюда, давай его мне. Беги, Серый! Не тормози!

– Ловите их, щенка украли! – верещала тётка в белой мохеровой шапке. Но народ вместо того, чтобы ловить воров, расступался, как вода под килем. Никому и в голову не пришло протянуть руку и схватить хоть кого-нибудь из ребят. Люди были запуганы рэкетом, измучены нищетой и старались ни во что не вмешиваться. И вообще – не отсвечивать.

– Давай его мне, уронишь!

– Отдай, так трясёшь, его вырвет!

Ребята на бегу передавали пшеничного щенка лабрадора из рук в руки. Серёжа споткнулся и выронил его.

– Осторожно вы! – Костя на лету подхватил бежевый комочек и заскочил в трамвай.

Ребята влетели следом. Двери закрылись. Успели. Парни смеялись, хлопали друг друга по плечам. Трепали щенка.

– Красавцы!

– Лучшие! – хвалили они друг друга.

В стеклянные двери метро Таганская вошли уже не спеша и отдышавшись.

– Так-так, ну-ка всем стоять! – закричала неожиданно крепким голосом чахлая старушка, смотритель станции.

– Бабуль, нам некогда, мы опаздываем.

– Жетоны?

– У нас единые.

– А это у вас что? С животными нельзя.

– Как нельзя, а как мы щенка домой привезём?

Но вместо ответа она так пронзительно засвистела в металлический свисток, что на мгновение показалось, что звуков в фойе метрополитена не осталось совсем. Выдула.

– Думаете, проходимцев и хулиганов от приличных людей не отличу? Я войну прошла, много кого повидала.

– Послушайте, мы школьники, сегодня первое сентября, везём собачку, чтобы бабушку порадовать. Отпустите нас, а?

 Именно в этот момент из запрятанной возле касс каморки выбежали два милиционера. Все застыли в напряжении, и только щенок счастливо вылизывал Костино лицо.

***

– Фамилия?

– Игнатьев.

– Год рождения?

– 1980. Зачем время тратить? Всё равно нам ничего не грозит.

– На учёт поставим, родителям сообщим.

– Чтобы что-то сообщить моим родителям, вам придётся умереть, а на учёте я уже два года.

Старый тучный лейтенант положил ручку и внимательно посмотрел на Костю – в смелом взгляде не было ни вызова, ни хамства. И та прямота, с которой парень смотрел в глаза лейтенанту, задела что-то на самом дне его сердца.

– Плохую дорогу выбрал, сынок.

– Я её не выбирал.

Сердце офицера сбилось с ритма, словно неожиданно поймав толику Костиной боли.

– Иди, но…

– … но не попадайся и прочее, я знаю. Знаю.

Лейтенанта поразила простота и честность, с которой парень произнёс эти слова. Он говорил так, будто не держался за жизнь и её ценности.

– Всё, попался! – молоденький сержант ворвался в кабинет. – Ой, простите, Юрий Михалыч, разрешите доложить? Он сам во всем признался, да ещё и ребят хороших сбил с толку.

– Кто?

– Ну как кто? Любимов Максим Маркович.

– Кто-о? Это ж сын Марка Альбертовича, – лейтенант резко встал, качнув пузом стол. – Что ж ты, сынок, комедию ломал тут?

– Ничего я не ломал. На чужих папаш не рассчитываю. Был бы свой… тогда б меня здесь не было, – процедил сквозь зубы Костя и вышел, оставив растерянного сержанта в недоумении.

Костя остановился посреди фойе метро. Старушка-смотрительница смерила его презрительным взглядом. В грудь ударил резкий поток воздуха, заставив Костю ссутулиться и наклониться вперёд. Засунул руки поглубже в карманы джинсов и, не дожидаясь друзей, пошёл к выходу против потока ругающихся, толпящихся людей. Он точно знал, что Макс никого не бросит, его батя – полковник МВД – вытащит всех. Конечно, он потом вызовет всех к Максу домой и будет лечить: «Бездари и раздолбаи! Что, нельзя было по-нормальному? Максим, я тебе что, в деньгах отказываю? Всё же есть, на кой вы спёрли щенка?» А щенок, выкупленный втридорога, только бы замять это дело, наверняка нальёт лужу в самый торжественный момент воспитательной речи. Ребята будут давиться от смеха, но старательно внимать словам спасителя-отца. А потом Марк Альбертович возьмёт щенка, поднимет к потолку на большой пятерне, покрутит, осмотрит: «Хороший пёс, стоит своих денег». И лукаво так посмотрит на гоп-команду. Мальчишки вздохнут с облегчением, а мама Максима именно в этот момент позовёт всех пить чай. Механизм работал безотказно, будто сотни раз заранее отрепетированный.

Так происходило всегда, и так будет снова. Иногда Косте казалось, что он соглашается на выходки только ради этих вечеров. А ещё казалось, что Максим и его родители об этом знали.

 Костя просто шёл прямо, не думая о цели и пункте назначения, и его уже не было ни в том переходе, ни на той улице. Он вспомнил день, когда в последний раз видел родителей.

Предновогодняя суета 1993-го. На ёлочных базарах торговались, замеряли праздничные деревья, спорили. Стояли в очередях за мандаринами. Сметали с прилавков кукурузу и крабовые палочки, шампанское и икру. Все ждали праздника.  Как и Костя с Вовой. Мама и папа вот-вот должны были вернуться. С подарками! Положат под ёлку, которую мальчики только закончили наряжать. Костя вообще бы ничего не вешал, но мама любила шары и гирлянды. Вот мальчишки и старались – вытаскивали завёрнутые в туалетную бумагу игрушки и развешивали, перемежая пластиковыми снежинками.

В дверь позвонили. Ребята переглянулись. В их семье не было принято звонить, каждый пользовался ключом.

– Наверное, руки заняты подарками, – заулыбался Костя.

– Размечтался! – осадил его старший брат и первый бросился открывать дверь. – Баб Маш? Что с вами? Куда? Костян, бегом! Баб Маша зовёт. Чёт случилось.

 На ходу накидывая куртки и впрыгивая в ботинки, ребята выбежали на улицу. На повороте во двор толпились люди. Баба Маша семенила туда же. Протиснувшись сквозь толпу, братья остолбенели. Костик засунул руки в карманы, втянул голову в плечи и скрючился. Вова медленно, как по минному полю, шёл вперёд.

Костя видел маму, уставшую, случайно уснувшую в машине. Она немного неудобно прислонилась к пассажирскому окну. Грязному и треснувшему. А папа будто прилёг на руль и отвернулся. Костя знал, какое лицо у папы, когда он спит. В детстве часто приходил в родительскую спальню и смотрел, как спит папа-пират, папа-космонавт, папа-волшебник, папа-дрессировщик львов. Он знал, что папа за ним наблюдает и ждёт, когда напугать тихим «бу». И всё равно всегда пугался, вскакивал и с визгом и смехом убегал.

Но сейчас папа отвернулся. Костя понял, что навсегда, но не хотел в это верить. Вова больно ткнул ему в грудь коробкой, завёрнутой в синюю бумагу с ракетами, с блестящим колючим бантом.

– Пошли домой.

– А как же…?

– Пошли, говорю. Надо подарки под ёлку положить. Родители привезли, – Вова указал на коробку. – И приготовить салаты. Давай. Скоро Новый год.

Хорошо, что брат был совершеннолетним, и можно было остаться жить дома под его опекой. После новогодних праздников Костя вышел в школу. Ему было решительно всё равно, что делать. Вова велел, Костя пошёл. А кто сказал Вове, как поступать, Костя не спрашивал.

Подарки родителей братья каждый год клали под украшенную шарами ёлку.

В тот первый школьный день после Нового года он впервые разглядел Марину, точнее, впервые её почувствовал. Он и раньше замечал её в параллельном классе. Обычная, ничем не примечательная. Хихикает, как все девчонки, шепчется с подружками, такими же отличницами, строит глазки парням, но стесняется с ними разговаривать.

Костя забрёл на третий этаж, в началку. Там редко кого из старших классов можно было встретить. Потом долго, бездумно смотрел в окно. Рядом носились дети, что-то выкрикивали, играли во вкладыши, а Косте казалось, что он под водой – звуки почти не доходили. Внезапно он почувствовал сильную усталость и просто сел на пол. Не думал, не вспоминал, не чувствовал. Один посреди серой бескрайней пустыни, в которой нет горизонта, нет теней.

Из этой привычной туманности его внезапно выдернуло электрическим разрядом. Словно мгновенно прозрев, он обнаружил себя сидящим на полу рядом с неизвестно откуда взявшейся Мариной. Она молча взяла его за руку. Вот, что выдернуло его тогда из пустоты боли – это прикосновение. По её щекам текли слёзы, повисая на подбородке. Нос покраснел, но лицо оставалось спокойным, добрым и светлым.  Костя как-то легко и обыкновенно принял тепло и заботу, почувствовал, как боль утихает, пусть на мгновение.

– Ха-ха! Вы чего это тут пристроились, голубки?

Максим ржал на весь этаж, малыши уже столпились вокруг и потихоньку начинали своё детское «тили-тили-тесто». Резкая ярость всколыхнула, в мгновение подняв Костю на ноги. Он толкнул друга с такой силой, что тот плюхнулся на спину и странно крякнул – то ли от боли, то ли от обиды.

Костя убежал.  Марина же встала и спокойно прошла мимо растерянного задиры.

***

Всё глубже втягивая голову в плечи, Костя шёл и шёл. Домой?

Глава 2. Слабых можно обижать?

Разогнавшись на первом, Костя, не снижая скорости, влетел на четвёртый этаж. Одноклассники толпились перед кабинетом английского. Равномерный гул наполнял коридор.

Взгляд привычно выхватил Марину – та стояла в стороне, безучастная к общему веселью.  «Что-то с ней не так». Сознание отмечало едва уловимые изменения: одежда немного темнее, чуть ярче макияж, волосы собраны в хвост. Внезапно и остро Костя осознал, что Марина изменила своё качество, как английский звук [L], о котором Ольга Олеговна любила напоминать на уроках. Светлый, лёгкий, но не мягкий light L в одних условиях становился тёмным, приземлённым, погашенным dark L в других. Она стала dark [L]. Всё ещё [L], но уже другой. Парадокс. Мысли пронеслись мгновенно, как точки и тире в морзянке. «Желание, желание! Что загадать? О, пусть Оленька не сильно на нас орёт и быстро простит».

 У Кости и Марины с той встречи на полу в коридоре была секретная игра. Всякий раз, когда они видели друг друга, загадывали желания. Каждый считал другого своим талисманом. Но они не предполагали, что играют вдвоём. Каждый думал, что талисман – это его личная выдумка и тайна.

Марина посмотрела на Костю и моментально загадала: «Только бы Оленька не сильно ругалась».

Дело было в том, что, сговорившись всем классом, ребята прогуляли целый учебный день. Выходка казалась весьма выдающейся, но на деле абсолютно скучной. На всех давил груз обмана, в парке Горького была тоска – в будни почти ни один аттракцион не работал. Похоже, самое веселье – торжественный нагоняй – ждало ребят именно сегодня. Сейчас начнётся: «Что вы за люди? Вы не достойны уважения! Вам бы только улицы мести. Ничего не добьётесь в жизни. Олухи. Серость. Дурилки картонные», – перебирал Костя стандартные учительские слова, подходя к толпе одноклассников. Народ болтал, хихикал. Но у самой двери оживление было особенно сильным. Костя подошёл ближе: «Ясно. Макс опять клоунаду затеял».