– Да.
– Ну пошли – так пошли. – Мокин лениво подхватил ящик и погрозил кулаком председателю. Тот пошатнулся и двинулся вниз, вобрав голову в плечи, поминутно оглядываясь.
Дно оврага было грязным и сырым. Здесь стояла чёрная вода с остатками снега. От неё тянуло холодом и пахло мокрым тряпьём. То здесь, то там попадались неряшливые предметы: ржавая спинка кровати, консервные банки, бумага, бутылки, доски, полусожжённые автопокрышки. Тищенко осторожно обходил их, косился, оглядывался и брёл дальше. Он двигался, словно плохо починенная кукла, спрятанные в длинные рукава руки беспомощно болтались, лысая голова ушла в плечи, под неуверенно ступающими сапогами хлюпала вода и хрустел снег. Кедрин с Мокиным шли сзади – громко переговаривались, выбирали места посуше.
Возле торчащего из пожухлой травы листа жести они остановились, не сговариваясь откинули полы и стали расстёгивать ширинки.
– Эй, Иван Сусанин, – крикнул Мокин в грязную спину Тищенко, – притормози!
Председатель остановился.
– Подходи, третьим будешь. Я угощаю. – Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной струёй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина – потоньше и побесцветней – ударила под загнувшийся край листа в чёрную, гневно забормотавшую воду.
Тищенко робко подошёл ближе.
– Что, брезгуешь компанией? – Мокин тщетно старался смыть присохший к жести клочок газеты.
– Тк не хочу я, просто не хочу…
– Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было – захотел. Правда, Михалыч?
– Захотел бы, конечно. Он такой.
– Так что вы, тк…
– Да скажи прямо – захотел бы!
– Тк нет ведь…
– Захотел бы! Ой захотееел! – Мокин долго отряхивался, раскорячив ноги. Застегнувшись, он вытер руку о галифе и продекламировал:
– На севере диком. Стоит одиноко. Сосна.
Кедрин, запахивая пальто, серьёзно добавил:
– Со сна.
Мокин заржал.
Тищенко съёжился, непонимающе переступил.
Кедрин поправил кепку, пристально посмотрел на него:
– Не дошло?
Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами.
– Так до него, Михалыч, как до жирафы. – Мокин обхватил Кедрина за плечо, дружески качнул. – Не понимает он, как мы каламбурим.
– Как мы калом бурим, – улыбнувшись, добавил секретарь.
Мокин снова заржал, прошлёпал по воде к Тищенко и подтолкнул его:
– Давай топай дальше, Сусанин.
Ферма стояла на небольшом пустыре, обросшем по краям чахлыми кустами. Пустырь – вытоптанный, грязный, с двумя покосившимися телеграфными столбами – был огорожен грубо сколоченными жердями.
Тищенко первый подошёл к изгороди, налёг грудью и кряхтя перелез. Мокин с Кедриным остановились:
– Ты что, всегда так лазиешь?
– Тк, товарищ Кедрин, калиток-то не напасёшься – сломают. А жердь – она надёжнее.
Тищенко поплевал на руки и принялся тереть ими запачканный ватник.
– Значит, нам прикажешь за тобой?
– Тк конешно, а как же.
Секретарь покачал головой, что-то соображая, потом схватился за прясло и порывисто перемахнул его. Мокин передал ему ящик и неуклюже перевалился следом.
Тищенко поплёлся к ферме.
Длинная и приземистая, она была сложена из белого осыпающегося кирпича и покрыта потемневшим шифером. По бокам её тянулись маленькие квадратные окошки. На деревянных воротах фермы висел похожий на гирю замок. Тищенко подошёл к воротам, порывшись в карманах, вытащил ключ с продетой в кольцо бечёвкой, отомкнул замок и потянул за железную скобу, вогнанную в побуревшие доски вместо дверной ручки.
Ворота заскрипели и распахнулись.
Из тёмного проёма хлынул тяжёлый смрад разложившейся плоти.
Кедрин поморщился и отшатнулся. Мокин сплюнул:
– Ты что ж, не вывез дохлятину?
– Тк да, не вывез, – потупившись, пробормотал Тищенко, – не успели. Да и машин не было.
Мокин посмотрел на Кедрина и шлёпнул свободной рукой по бедру:
– Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?
– С ним не говорить. С ним воевать нужно. – Поигрывая желваками, Кедрин угрюмо всматривался в темноту.
Мокин повернулся к председателю:
– Ты что, чёрт лысый, не смог их в овраг, сволочь, да закопать?
– Тк ведь по инструкции-то…
– Да какая тебе инструкция нужна?! Вредитель, сволочь!
