Глубокая выемка

– Ты не боишься, что контра, эта кулацкая, соберётся и свои условия начнёт тебе выдвигать? – Макаров посмотрел в глаза Ковалёву.

– Кулаки – это, в основном, единоличники. Да, для защиты могут сплотиться, а как до благ доходит, так они управляемы. Если понемногу ставить в состояние неравенства, то они начинают как бы соревноваться, – Ковалёв даже крякнул от удовольствия, показывая осведомлённость в вопросах психологии, – а дальше: кого в передовики записать, кому дополнительную порцию на ужин, о ком в "Перековке" написать. Самый большой стимул, это конечно, зачёты срока. За это они готовы на многое.

– Насколько я знаю, под Москву рецидивистов не велено переводить, – Макаров решил поглубже изучить Ковалёва.

– Предыдущий начальник… ну, до вас… говорил, что не слишком матёрого пахана стоит держать… за порядком пусть смотрит, а заменить всегда можно… – Ковалёв пожал плечами.

"Не зря, похоже, этому Ковалёву и свободное перемещение, и отдельную конуру, и двойную норму жратвы назначили", – подумал Макаров, провёл ладонью по волосам и тыльной стороной большого пальца вытер лоб. – Ладно, пойдём в барак, посмотрим, что там наковыряли.

Вохровцы, на взводе, как челноки рыскали вдоль строя.

– Ещё раз спрашиваю, откуда здесь эти вещи? – Ващенко палкой приподнимал и опускал сваленную в центр барака одежду: новые кальсоны, телогрейки, стоптанные сапоги, но вполне пригодных для носки.

– Вот и тряпки нашлись, которые прибывшим выдавали. Так… этого… этого, – Макаров обрадовался, наметил троих из непонравившихся, – в штрафной изолятор.

Вохровцы выталкивали из строя назначенных. Макаров повернулся в сторону Клеща, вперился взглядом, беззвучно сообщил: "Пусть твои в ШИЗО посидят, посмотрим, как в следующий раз заговоришь".

4

Пока колонна из вновь прибывших ста пятидесяти заключённых, рядами по шесть, не пересекла ограждение из колючей проволоки, красноармейцы держали винтовки наперевес. Теперь же они могли позволить себе закурить и переброситься новостями с теми, кто охранял по эту сторону. Заключённые же, стояли, с трудом удерживаясь на ногах, в ожидании дальнейших распоряжений. Их лица не выражали никаких эмоций, лишь некоторые пытались осмотреться – всё же это была конечная точка их этапа.

Ковалёв знал, что в выходной день быстро расселить новеньких по баракам не удастся. И, действительно, в подтверждение этой мысли, их потеснили к большой поляне между двух бараков, где уже толпа из давнишних обитателей лагпункта обступила деревянный помост в ожидании выступления Дмитровской агитбригады. Помост, возведённый полгода назад, выполнял не только функцию сцены, его использовали и для общих собраний. Сегодня же планировалось и то, и то другое.

Решение начинать начальство приняло, и из недр двухэтажного строения расчётно-распределительного отдела выскочил Афанасьев, энергичным шагом пересёк чудом сохранившийся не затоптанный пятачок травы и запрыгнул на помост. Оглядел собравшихся, снял фуражку, вероятно, желая показать себя без головного убора новеньким, чтобы запомнили, и стареньким, чтобы не забывали, снова надел фуражку, украшенную большой пятиконечной звездой, вздёрнул подбородок и напористо заговорил: "Каналоармейцы! Вы призваны выполнить великую задачу строительства канала Москва-Волга – этого величайшего в мире и важнейшего для реконструкции Москвы сооружения, призванного коренным образом изменить лицо столицы Советского Союза. Центральный Комитет партии и лично товарищ Сталин непосредственно с иключительным вниманием следят за стройкой канала".

Афанасьев сделал паузу. Заключённые безразлично смотрели на него, но Григорий Давыдович, не получив ответной реакции, продолжил уверенно говорить.

Ковалёв, внимательно следивший за оратором, толкнул в плечо стоявшего рядом Егорыча.

– Всё-таки у чекистов не отнять их напористость.

– Да уж, – коренастый Егорыч поддержал разговор, – только действует ли она на голодных людей? Героям красного знамени, кроме храбрости, нужно научиться реальному пониманию вещей.

– Ловкое слово придумали – "каналоармеец". Конечно, нас товарищами не назовёшь, а зеками величать, при воззвании к свершениям, не удобоваримо, – Ковалёв продолжал рассуждать. Двести грамм водки, принятые им по случаю выходного дня, понемногу развязывали язык.

– Насколько я знаю, это слово Коган придумал, когда стал начальником Беломорстроя, – Егорыч поглядывал на вновь прибывших заключённых, – Саша, тебе не кажется, что знакомые лица попадаются?

– Так с Беломорстроя переводят, а этот этап как раз с Медгоры.

В подтверждение, Афанасьев рокотал: "…как недавно на Беломорканале, так скоро и на Мосволгострое наш боевой коллектив победит… Мы дадим волжскую воду Москве!"

– Егорыч, а знаешь, нам с тобой ведь повезло: у тебя срок закончился, а я вовремя пристроился. Чую, здесь скоро ещё хуже станет, – Ковалёв продолжал серьёзнее, – народищу навезли, а новые бараки ещё и не начинали, с едой, вообще, беда…

– Ну да, правда пришлось у чекистов на поводу пойти, срок скостили, но в обмен… хотя, есть на что менять… вольняшкам и зарплата, и обед, – Егорыч кивнул.

Афанасьев заканчивал пламенную речь: "Строительство подходит к завершающей стадии. Глубокая выемка – самый сложный участок… Руководство это понимает и будет всячески помогать. Основная задача – механизация, но пока экскаваторов мало и руководство надеется на пополнение строительства опытными каналоармейцами – ударниками труда. Я уверен, что мы с вами справимся. Остался последний рывок. И мы его осуществим. Всех вас досрочно освободят и вы разъедетесь по домам на кораблях по созданному вами каналу. А сейчас выступит агитбригада из Дмитрова".

– Во заливает, соловей, – Ковалёв искренне усмехнулся, – как бы нам на этих кораблях на тот свет не уплыть… С каждым годом, у него всё лучше получается. А помнишь, как этот юнец первый раз на Олонце выступал, когда, дамбу прорвало? Двух слов не мог связать,.

– Да, напугался тогда не только он… хотя энергия у него никуда не делась, И тогда, в воду он полез вместе с нами… Учится понемногу, – Егорыч задумался.

На сцене, вместо Афанасьева, появился гармонист и заиграл медленную мелодию. Заключённые заинтересовались, подходили ближе, плотнее сжали полукольцо вокруг сцены. Девушки из агитбригады, друг за другом, плавно перемещаясь в такт мелодии, закружились в танце. К гармонисту присоединился гитарист, девушки построились в ряд, зазвучала песня.

"Широкими просторами лежат вокруг поля,

Под мощными ударами – гудит земля.

Киркою и лопатою, воды струёй

Бьёмся смело мы с землёй… "

Зрители замерли, вслушиваясь в слова.

– Егорыч, как думаешь, такие песни способствуют улучшению труда? – Ковалёв ехидно шептал в ухо Егорычу.

– Хм, вообще-то, марш, а марш… должен… – Егорыч пожал плечами.

"…Плотинами и шлюзами вздымаются они,

Новым счастьем расцветают наши дни.

Стальные экскаваторы на помощь к нам идут,

По трассе разливается весёлый труд."

Послышались недовольные возгласы: сначала уверенные – с дальних рядов, потом потише – с передних.

– Эй, хватит врать, какие экскаваторы? сходи на трассу, посмотри!

– Да, вообще-то, сегодня выходной, спойте, что-нибудь стоящее!

– Мы уже слушали официальную часть…

– Ну ладно, тогда, мужики, выходите на танцы, – девушка из агитбригады, в красной косынке, выступила вперёд, топнула ногой по помосту, подала знак гармонисту, и тот заиграл. Ритм танго нарастал. Заключённые оживились, но не решались выйти на сцену.

Из шеренги агитбригады вперёд шагнул массивного телосложения солист и запел:

"Ах, эти чёрные глаза, меня пленили.

Их позабыть нигде нельзя – они горят передо мной…"

– Ладно, тогда девушки будут выбирать, – проигрыш мелодии заполнил звонкий голос самой бойкой девушки. Пять красных косынок сделали вид, что высматривают себе партнёров. Самая бойкая выбросила руку в сторону толпы. – Ванька Лыков, выходи, ты уже знаменитость, о тебе в газете пишут. Покажи, на что способен в танце.

– Я… я не умею танцевать… вот работать – это запросто, – Иван оправдывался, вертел головой по сторонам, смущенно улыбался, но его потихоньку выдавливали по направлению к помосту.

"Ах! Эти черные глаза меня любили.

Куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?"

– Не бойся, смотри, какая красавица приглашает, – из толпы послышался чей-то громкий голос, – ты ж ведь тоже настил стелил, теперь попробуй!

Иван вышел на помост, неловко положил левую руку на талию девушки, правой – взял ее руку. Движения получались корявые, но девушка повела, и со стороны смотрелось вполне сносно.

"Ах! Эти черные глаза меня погубят,

Их позабыть нигде нельзя,

Они горят передо мной."

Нежные лучи сентябрьского солнца, тёплый ветерок и музыка потихоньку расслабили заключенных, некоторые тоже решились выйти на танец.

– Егорыч, во…, я и говорю, Ванька – способный, вот ещё и танцует, у меня глаз-алмаз! – Ковалёву хотелось похвастаться, он достал из планшетки сложенный вчетверо листок "Перековки".

– Чего, выработку хорошую даёт? – Егорыч мельком взглянул в газету. На фотографии – улыбающийся парень, лет восемнадцати, с едва пробившимися после стрижки тёмными волосами. Живые светящиеся глаза и беззаботно оттопыренные уши как-то художественно гармонировали, вызывая ответную улыбку.

– Ну, здесь проще, он плотником работает, главное, для агитации нужны герои. А он – безотказный, техникой интересуется, учиться пошёл, – Ковалёв загибал пальцы. – Представь, если правду писать: план не выполняется, люди на работу не выходят, жрать толком нечего, смертность немыслимая…

– Да-а-а, уж, – Егорыч ухмыльнулся, – я так понимаю, у него семь восьмых?

– Хм, ну, е-ес-стественно, – Ковалёв показно протянул, – типичная история и такая же глупая, как у многих из тех, кто вон там стоит, – Ковалёв кивнул на угрюмую толпу прибывших с Беломорстроя. – Не знаю, Егорыч, жалко мне как-то этих крестьянских детей, ладно мы, городские, там попробовали… там-сям, там сорвали, там сбегали, а эти, они же… с утра до ночи, не разгибаясь… и вдруг нарушили весь уклад с этой коллективизацией… вон, Ваньку плотницким делом лет с трёх небось начали учить.

– Чего… на продразвёрстчиков с топором напал? – Егорыч, сегодня трезвый, решил поиграть в труднопроизношение.

– Не совсем. Колхоз там у них организовали. Председатель попросил Ваньку крышу местного клуба поправить. Ну, тот всё сделал, чин–по чину, председатель ему полмешка картошки отвалил…

– Неплохо так, – Егорыч поджал губы, – в голодное-то время прилично.

– Ну и чего! Через два дня пришли чекисты, оказалось, только и ждали, за что председателя взять, чем-то он там им не угодил. Ну и картошку эту колхозную пришили, с ней и Ваньку Лыкова, как соучастника расхищения социалистической собственности. Ну, и "от седьмого-восьмого", получил, правда, по минималке.

– Чувствую, практичные знакомства заводишь, не зря свой хлеб ешь… культурный воспитатель, – Егорыч посмеиваясь, похлопал Ковалёва по плечу.

– А то! – Ковалёв засмеялся, – ладно, пойдём, выпьем, еще осталось.

– У меня сегодня смена в ночь, не могу, – Егорыч отнекивался.

Чёткий музыкальный ритм сменился на беззаботную мелодию. Подошла очередь актуальных частушек. Агитбригада выстроилась в ряд гуськом, женщины и мужчины чередовались. Первый пел куплет и отбегал, становился в очередь сзади, следующий подхватывал.

"Командиры, будьте зорки!

На канал гляди не с горки,

Чаще опускайся вниз,

Там за качество борись".

– Ну, это я уже слышал, – Ковалёв сложил газету и убрал в карман, – в конце августа, на последнем слёте ударников Беломорстроя.

– Это который в Дмитрове проходил? – Егорыч смотрел на сцену.

– Да, там действительно праздник ощущался. Чувствовалась неподдельную радость. Странно, в основном, заключённые. Через ад прошли, а радовались, как дети, вместе с чекистами. Вот где загадка.

– Ну, смотря сколько выпить, – Егорыч не отвлекался от сцены. Юркая пигалица декламировала.

"Мы канал построим в срок

Образцово, крепко, впрок,

Хорошо и начисто,

Одним словом, качество".

– Я слышал, сам Горький приезжал? – Егорыч еле заметно водил плечами в такт ритма.

– Да, речь сильную сказал, искренне говорил.

– Рассказы свои ему не показывал?

– Шутишь? Всё смеёшься… конечно, нет, – Ковалёв смутился, сделал паузу, – кстати, основной руководящий состав с Беломорстроя переводится на эту стройку. Фирина начальником Дмитлага утвердили. Ну, ты знаешь, он мужик с выдумкой.

– Сторонник творческой интеллигенции… – Егорыч язвительно пробормотал.

– Зря скалишься, многих от смерти спас, сам посуди: художники, музыканты, писатели – всем место придумал, а то сгноили бы этих малахольных, – Ковалёв обозначил свою позицию.

Со сцены дружно неслось:

"Шмурыгают пилы, звенят топоры,

Работа шумит до вечерней поры,

И знамя, как песня, колышет над нами,

И песня горит, как ударное знамя…"

– Александр Павлович… Александр Павлович, хорошо, что я вас разыскала, вот посмотрите, пожалуйста, – запыхавшаяся девушка, на ходу доставала из полевой сумки блокнот, уткнувшись в него, споткнулась, но Ковалёв ловко выставил руки и поймал. Девушка смутилась, поправила берет, затараторила, краснея, – Посмотрите, такая строчка подойдет для заметки в завтрашний номер?

Ковалёв сделал серьёзное лицо, вскинул подбородок, как бы в шутку, приказал: "Так, лагкор, товарищ Брендлер… Нина, читайте! "

Девушка снова потрогала берет и стала выразительно читать звонким голосом: "Художественной зарядкой ударники очень довольны и с ещё большим подъёмом принялись за работу. Приезжайте к нам почаще, а мы будем лучше работать, – вот какими словами провожали каналоармейцы агитбригадчиков".

Ковалёв кивал и, незаметно для девушки, перемигивался с Егорычем: мол, вот какие кадры растут. Дослушал и вынес вердикт: "Отлично, лагкор Брендлер, даже редактировать не нужно".

5

Картинка с трассы не выходила у Будасси из головы.

Всё так же, как на Беломорстрое. Вручную. Он шёл вдоль восточной границы, отмеченной основательными бровочными столбами, расставленными через двадцать метров, от которых расходились колышки, разделявшие территорию на квадраты. Заглубление медленно, но шло. Где-то даже сформировались ярусы, покрытые разветвленной сетью деревянных дорожек. Ручейки оживлённого муравейника – деревянные настилы под одну тачку, по мере подъёма, сходились в широкую, добротно сколоченную дорогу, позволяющую разъехаться уже встречным: гружёной и порожней тачке. Непрерывная череда тачек, толкаемая людьми за сотни метров. Наверх – надсадно, натужно, балансируя на пружинящих досках. Вниз – легко, беззаботно, лишь слегка держась за рукоятки. Забои кипели. Кто скалывал плотную породу киркой, кто, более лёгкую, – штыковой лопатой. Крупные пласты снимали подборной лопатой, разбивали и переносили в тачки. Десятники с блокнотами деловито обходили забои, измеряя рейками с насечками текущую выработку. На одном из участков, – глубоко выбранного кармана, – откуда снимали настилы и переносили на верхние ярусы, рабочие обступили десятника, вероятно, спорили о нормах текущей выработки. Позвали контролёра, тыкали пальцами то в записи, то на деления измерительной рейки – что-то доказывали. Спор разгорался, ругательства становились громче.

Будасси шёл, не останавливаясь, изредка ловил на себе укоризненные взгляды зеков.

Чуть подальше, где снимали верхний слой, загружались грабарки – телеги-кузова, запряжённые одной лошадью. Лошади были настолько худые, что даже при незначительном уклоне с трудом выползали наверх по глинистому склону. Гнедые, вороные, пегие, когда-то получавшие изрядную порцию корма, тёплые стойла, надсмотр хозяина и посильную работу, теперь же, грязные, со сбитыми в кровь ногами, понурив голову тянулись неспешной вереницей, чтобы получить в конце рабочей смены пучок гнилой соломы и, в один из дней, замертво упасть. А потом, в качестве наградного куска мяса, лежать в миске какого-нибудь заключённого, перевыполнившего норму на десяток процентов.

Грабари матюгались, стегали лошадей, сами наваливались сзади на телеги. Наверху, у кавальеров, землю с грабарок пытались сгребать, ставили кузова под углом. Получалось не очень – тяжёлый грунт приходилось опять брать лопатой.

Будасси вздохнул.

Как там агитбригада поёт: "Бегут земли добытчики – монтёры, динамитчики, торопятся враскачку ударники за тачками".

За год всего на два-три метра заглубились. А по проекту около шести тысяч кубометров надо выбрать на протяжённости семи километров. Да ещё этот хребет водораздела… почти двадцать пять метров срезать.

– Э-хе-хе.... сдача Глубокой через два года.

Как и обещал, он осмотрел опытный участок с единственным работающим экскаватором и уже два дня пребывал в подавленном состоянии. Чадящая коробка, на кое-как уложенных рельсах, с неуклюже поворачивающейся стрелой. Грохот цепей и медленно открывающийся ковш. Прораб сказал, что за три дня прошли пять метров по неглубокому забою. Будасси тогда подбодрил: "Дело новое, действительно, опыта нет, но, ничего, путём проб и ошибок…", а сейчас, сидя за широким столом в маленькой комнате на втором этаже здания управления, всё больше хмурился.

"Ковровец"… Смущала надёжность этих машин. Вот, где ждёт неприятность. Качество сборки просто пугало. Из остатков старых вагонов. В Дмитрове он просил, чтобы нашли хотя бы старые иностранные экскаваторы. Ответом было: "И не думай… со всех уголков Союза просят, а уж там точно нужней".

Будасси разложил на столе планы местности и схемы железнодорожных путей. Пододвинул ближе готовальню. Любо-дорого посмотреть. Наградной набор – отметили за сдачу каскада шлюзов. Кому – наградные сапоги, а кому – готовальню. Да… дорого в прямом смысле. Немецкое качество… за хлеб голодающий страны. Притопленные в синем бархате стальные блестящие чертёжные инструменты вызывали восторг: тончайшая гравировка "Richter" на ножках большого циркуля, чёткое рифление на колёсике крон-циркуля, острейший носик пера рейсфедера.

Задумался. Переключился на Дмитровский проект организации работ.

Челноками составы уж точно не стоит гонять – только кольцевая схема. Железнодорожное кольцо. Два моста через Клязьму все-таки строить придется. Так, прикинем… Взял крон-циркуль. Здесь радиус поворота на мост надо увеличивать. Здесь – уклон слишком большой – из забоя не выберемся. Разъездные пути придётся уточнять по факту уплотнения трафика движения… А вот, что с тупиками на свалку делать? Будасси размышлял, наносил поправки в схемы, на свободном месте чертежей делал наброски, писал вопросы.

Вершина водораздела. Парадоксальное сочетание понятий высоты и глубины… Строим, но вниз. Усмехнулся.

Достал из портфеля планшет с карандашными набросками, которые сделал, когда стоял на самом высоком месте водораздела. Так… северная часть. Нитка трассы в сторону реки Клязьма. Запланированы забои под десять "Ковровцев" по восточной стороне трассы, по западной останется ручная выборка. Хм… Ручная выборка. Максимальная глубина – двадцать четыре метра, при средней – пятнадцать-двадцать. Ладно, поймут со временем – без экскаваторов тут работы ещё лет на пять. Никуда не денутся, найдут экскаваторы, вроде обещали дать в течение месяца два "Ковровца", в дополнение, к тем трём.

Передвинул следующий лист.

Что с южной? В проекте на южный склон экскаваторов не планировалось. По объёму выработки ненамного меньше северного склона – вручную даже пытаться не стоит. Так, а если прикинуть расстановку экскаваторов. Сколько их тут нужно? Всё равно придётся, к весне же будет сколько-нибудь.

Будасси чёткими штрихами разбил рисунок профиля канала на прямоугольники – границы забоев. Так, здесь можно шесть "Ковровцев" поставить. Куда отвозить грунт? Через северный склон не очень удачно… а на юге не хватает длины для путей – упираемся в Октябрьскую жэ-дэ. Зараза, поперёк проходит, да ещё река Химка недалеко. Взять немного в сторону? Здесь уклон позволяет. В идеале хорошо, а как на местности будет? Согласовывать еще надо… тягомотное это занятие. Хотя, может поднырнуть под базовый проект. Резервные экскаваторы в проекте есть, для начала их и использовать. Авантюра конечно, но время можно выиграть… Не раз за авантюры приходилось расплачиваться, но когда как: то орденом, то заключением.

Осторожный стук в дверь прервал размышления. Высокий молодой человек, лет двадцати пяти, со спокойным лицом показался на пороге. Белая рубашка с закатанными рукавами, прямые чёрные брюки и чистые ботинки. Будасси насторожился. Современные молодые люди довольно быстро продвигались по карьерной лестнице, неужели какой-то новый проверяющий?.

– Здравствуйте… вы – Александр Владимирович? – молодой человек немного смутился.

– Да.

– Меня к вам из Дмитрова направили… в инженерную группу… Виктор Соболев. – Будасси облегченно выдохнул и поднялся из-за стола.

– Да, точно. Афанасьев говорил, что подкрепление прибудет. Проходите, как раз смотрю проект, – доброжелательно протянули руки для рукопожатия.

– …Знакомые схемы. Это – профиль выемки с расстановкой экскаваторов в забое, это – кольцевая схема путей, – Виктор деловито переключался между листами, его острый нос поворачивался то к столу, то к собеседнику. Будасси оценивал молодого человека, чувствовалась заинтересованность в деле. Решил проверить поглубже.

– Как вы думаете, зачем в проекте сделаны повороты трассы такого большого радиуса, когда можно напрямую проложить, ведь выборка грунта больше будет?

– Мм-м… – Виктор потёр рукой шею, – наверное, это вопрос к геологам… Не знаю, я учился на механическом факультете.

– И не интересовались?

– Думаю незачем. Вот границы забоев, вот экскаваторы, вот объёмы грунта, – Виктор вальяжными движениями руки проводил по линиям чертежа.

– Как у вас всё просто получается… – Будасси нахмурился, – Странно, а я думал, инженер должен хоть немного разбираться во всех смежных вопросах, касающихся основной задачи… – и уже язвительно произнёс, – Чем же вы хотите заниматься, с вашей узкой специализацией?

– В Дмитрове, в проектном бюро, я делал детализацию прокладки железнодорожных путей, но возникли разногласия с руководителем и… меня направили сюда, – Виктор, к концу фразы, понизил голос.

– Ну вы, молодой человек, наверное, очень тенденциозны, хотите сразу, чтобы ваш проект – и в дело. Действительно, поработайте на местности, – Будасси улыбнулся.

– Я не боюсь работы, готов на любую, – Виктор вздёрнул подбородок.

– Вот и хорошо, для начала перенесите на этот план местности мои наброски, надеюсь, черчением вы владеете, – Будасси положил перед Виктором свой эскиз, взял карандаш и начал объяснять, что-куда перенести, – Сначала мысль и принятие решения, потом действие, – его рука четко наносила линии на бумагу уверенными движениями. – Да, не удивляйтесь, это изменение проекта. И он будет меняться на ходу неоднократно, адаптироваться под местность. Всё невозможно предусмотреть, сидя в кабинетах… Понятно?

– 

Вполне, – Виктор кивнул.

6

– Николай Владимирович, по вашему запросу я подготовил справку о Будасси, – Ващенко положил перед Макаровым лист бумаги с текстом, набранным на печатной машинке.

– Так-так, почитаем, присаживайтесь, Сергей Алексеевич, – Макаров небрежно махнул рукой на стул перед своим столом и начал читать вслух.

"Будасси Александр Владимирович родился 10 июня 1878 года в селении Ингульская Каменка Александрийского уезда Херсонской губернии, русский, из служилых дворян, беспартийный, образование – высшее. Окончил в 1903г. Санкт-Петербургский Институт инженеров путей сообщения Императора Александра I. Инженер-путеец.

Арестован 18 мая 1928 года на Днепрострое и этапирован в Кзыл-Орду. В числе группы из 14 руководителей и сотрудников строительных организаций, участвовавших в строительстве Кзыл-Орды обвинён в многочисленных служебных злоупотреблениях, вредительских и контрреволюционных действиях. Виновным себя не признал".

– Ну, это понятно, они никогда себя виновными не считают, – одобрительно произнёс Макаров.

"1 ноября 1928 года решением выездной сессии верховного суда РСФСР осуждён по статье 109 УК РСФСР (злоупотребление служебным положением) к 4 годам содержания в ИТЛ строгой изоляции. Срок наказания был снижен в 2 раза по применении амнистии в ознаменование 10-летия Октябрьской революции. Место отбытия наказания неизвестно. Освобождён 18 мая 1930 года."

– Как это, неизвестно место отбытия наказания? – Макаров поднял голову и посмотрел на Ващенко.

– Нет сведений, архив в Дмитрове в беспорядке. По имеющимся источникам несколько раз освобождался … точнее не знаю… нет сведений.

– Ладно, читаем дальше, – Макаров провёл ладонью от виска, приглаживая волосы, лежащие и так плотно.