Украсть богача

Три

Я снова увиделся с парнишкой через неделю после предыдущей встречи, чтобы уточнить кое-какие тонкости, и на этот раз родители зажали меня в угол. Их одолели сомнения.

– Дело вот в чем, – начал мистер Саксена и осекся. Почесал безволосый подбородок, чтобы молчание казалось многозначительным, а не жалким.

– Боже мой, да говори уже, Вишал, – жена пошевелилась, и на меня повеяло ее духами – дорогой аромат, роза и жасмин. Она скрестила руки на груди, дожидаясь, пока муж исполнит предписанный обществом долг и набросится на меня.

Губы у него были толстые, как у голливудского пластического хирурга. Глаза хитрые, красные, как у моего отца, но без желтизны.

– Ну, в общем, Рудра… то есть Руди, да, извини, так вот он считает, что вы не стоите этих денег. Нам кажется, что мы платим… гм, да, дорогая, я сейчас перейду к…

Тут я его перебил.

– Сэр, – проникновенно произнес я, тщательно выговаривая каждую букву и особенно упирая на раскатистое «р», – сэр, вы знали, что делали, когда обратились ко мне. Вы человек со вкусом и пониманием. – Я его разоружил, как Пакистан после войны. – Мне о вас рассказало семейство Шарма. Помните таких? Их сын теперь в Нью-Йорке. Благодаря мне.

Решимость Вишала Саксены рассыпалась в прах. В его взгляде читались мечты о Манхэттене. Хот-доги, Таймс-сквер, Гордон Гекко[69], женщины с увеличенной грудью и восстановленными девственными плевами. Миссис Саксена заворчала.

– Я знаю, что делаю, – продолжал я. – Я так же строг с ним, как с вами были строги ваши родители, – и посмотрите, каким вы стали. Прекрасный дом. Очаровательная жена. Я использую лишь испытанные, проверенные методы. Вы заплатили разумную цену.

Я мог бы продолжать долго. Расхваливать их интерьеры. Альбомы фотографий и репродукций на журнальном столике. Резные барельефы, точно на стенах средневековых храмов. Трепаться о том, как им пришлось для этого потрудиться. Как наши дети становятся все слабее: где уж им тягаться с китайцами. Как они сами наверняка ползли в школу несколько дней подряд, пока не отнимутся руки-ноги, как их жестоко лупили, а они в ответ не позволяли себе даже пикнуть, не то что нынешние дети. Но я и так сказал достаточно.

Муж сдулся. Миссис Саксена задрожала, гром перед дождем, ого, как смотрит, узнаю этот взгляд.

– Вы купили «хёндэ»? К вам надолго приехала теща? Вас лишили премии?

– Черт подери, Вишал, – вмешалась она.

– Намита, он говорит, что это очень выгодно…

– Но Руди сказал…

И они заспорили о карьере и выборе жизненного пути, припомнили и тот случай, когда кто-то с кем-то переспал. Как ты мог, Вишал? Ради бога, Намита, это же был один-единственный раз, ты ведешь себя как настоя…

Я незаметно юркнул в комнату к парню.

– А, это ты, – сказал он. Неумытый, кожа тусклая от жира. – Они тебя уже выперли?

– Не спеши, жирдяй, – ответил я.

Он воздухом поперхнулся.

И заморгал, глядя на меня стеклянными глазами. Мы, индусы, самые озабоченные люди во всем интернете, как можно догадаться по комментариям к любому видеоролику. Мы липнем к женщинам, мы напрашиваемся на внимание, мы даже у нимфы с фрески шестнадцатого века попросили бы телефончик. Может, мы навязчивы. А может, я несправедлив к парню: такое со мной частенько бывает.

А может – ну, может же? – мы просто понимаем, что нам отчаянно нужно, чтобы наша сперма очутилась в ожидающих матках наших женщин, чтобы мы обошли по рождаемости китайцев, задавили их числом, потому что, да поможет нам бог, никак иначе нам их не победить, а этот слабак растрачивает свои патриотические соки на салфетки и унитазы. Мерзость.

– Давай договоримся, Руди, – сказал я; в последующие годы я так часто повторял ему эту фразу, что сбился со счета. – Я сдам за тебя экзамен, и твои родители заплатят мне, сколько должны. Понятно? И хватит ныть.

Мои родители, бабушки с дедушками и все предки вплоть до самых древних – ну, может, не шпионы и не греки, – были милосердны и кротки, и посмотрите, до чего это их довело. А я получил кое-какое образование и намерен этим воспользоваться.

– Блин, извини, чувак, – помолчав немного, сказал он. Не глядя мне в глаза. Ох уж эти современные детки. – Но ты тоже кончай меня дрючить.

– Сдавать экзамен буду я.

– Круто, – ответил он и добавил много чего – о детстве, о СДВГ, о том, как его травили в школе, какие его родители нарциссы: в общем, грустно, конечно. Но мне были нужны деньги, ну, может, еще джинсы и жена, рано или поздно.

Я помирился с ним. Пообещал, мол, ответишь на мои вопросы о том, что именно тебе рассказывали учителя о голландской болезни[70] и провалах рынка – и больше никогда меня не увидишь.

И вот настал день первого экзамена. Жарче погребального костра. Я взмок сильнее, чем в купе третьего класса. В такие дни всерьез подозреваешь, что все пламя ада изверглось на Дели.

По пути на экзамен я проходил мимо кирпичных домов, вечно обклеенных предвыборными плакатами, словно выборы растянулись на год. Проходил мимо парочек в парке, прячущихся под куртками, чтобы неприлично целоваться с языком, как фиранги[71], которых они видели в западных фильмах.

Здание представляло собой уродливую социалистическую постройку шестидесятых годов, когда Борлоуг[72] избавил нас от голода и в Индии еще были пятилетки[73]. Меня окружали потные, перепуганные юнцы, на несколько лет младше меня, во взгляде – не только страх перед экзаменами, предсмертные записки родителям, мол, вам на меня было плевать, но и мечты об успехе, невообразимом богатстве, чужих краях, где круглый год дожди, все едят вареные овощи и можно постепенно перестать звонить родным и забыть об их существовании.

На входе никого не проверяли. Вообще. Как и говорил Сумит. Зря я ходил к нему, выслушивал оскорбления. Каждый охранник и чиновник поворачивал голову и снова возвращался к Фейсбуку – рассматривал странички тех, кто травил его в школе. Никто даже не взглянул на мой поддельный экзаменационный билет, на парня по имени Рудракш Саксена с моим лицом. Зачем лишний раз усложнять себе жизнь.

Помню свой первый Всеиндийский экзамен.

Как же мне было страшно в тот первый раз.

Теперь? Теперь просто скучно.

Экзамен начался легко.

Детишки вокруг меня шмыгали носами, пряча слезы, – жертвы зубрежки и тяжелой родительской доли. Все их мечты псу под хвост, годы упорной работы пойдут прахом.

А у меня был всего один месяц.

И чего я добился!

Пиздюшонок Руди собирался поступать на экономиста, и знания в моей голове теснились сильнее, чем семья с тремя детьми на одном мопеде: годовая программа графиков, уравнений, кривых, исчислений и функций спроса.

В первый день подготовки я заставил микроэкономику служить мне. На второй – велел расступиться водам[74] счетов домашних хозяйств[75]. На шестой день велел уравнению Блэка – Шоулза[76] плясать предо мною и отдал кривую доходности[77] на посмеяние народам[78].

Первой я сдавал математику. Полтора часа вопросов с готовыми вариантами ответов. Дети вокруг меня плакали навзрыд – понимали, что им крышка. Я и ухом не повел. Я обеспечу парню будущее. И получу деньги.

Потом день за днем сдавал оставшиеся экзамены. Американцы сдают свой жалкий SAT[79] за один день. В Индии лучше. Пять дней – пять экзаменов, пусть дети поймут, что жизнь – неумолимая вереница ужасов.

Я сдал последний, экономику, и забыл об экзаменах до следующего года и нового клиента. Через месяц Саксены узнают общие результаты. Ни проблем, ни волнений.

Я и не думал, что сдам так хорошо. В первую тысячу попаду, это ясно. Руди будет всем хвастать, что специально учился плохо, дабы не привлекать к себе внимания. Вполне в его духе: он был мастер выдумывать небылицы и нести чушь – до того, как ему вломили по первое число.

После экзамена я вышел в коридор, посмотрел на детишек вокруг меня: одни валялись на полу, другие обнимались с колоннами, как родственники жертв железнодорожной катастрофы. Меня все это уже не интересовало. Через месяц будут результаты. Через месяц придут деньги. Через месяц я смогу переключиться на другую работу.

День, когда моя жизнь изменилась, начался как обычно. Я держался спокойно, ни с кем особо не откровенничал. Сумит слал в вотсапе шутки про парики, но я понимал, что его задело. У него по пятнадцать учеников зараз, так что приходится нанимать для сдачи экзаменов кого-нибудь из типичной его мешанины наркоманов, ребят, которых выгнали из школы, парней, которые сбежали из дома, от нищеты, договорного рабства и приставаний, и не сумели найти иной постоянной работы, кроме как у этого мошенника. Сумит не упускал ни единого шанса, хватался за любые задачи. Помогал детям политиков и гангстеров, сулил им золотые горы. И если хотя бы один из них завалит экзамен, этот камина[80] окажется по уши в дерьме.

Я должен был узнать результаты после полудня, когда их пришлют Саксена. Они позвонят мне и, что гораздо важнее, перечислят деньги.

Полдень пришел, полдень прошел. Ни звонка. Ничего.

Я отправился пообедать, как делаю всегда, когда мне нечем заняться. В любимую забегаловку с южноиндийской кухней, где воняло хлоркой и куркумой.

Результаты уже наверняка объявили. Вокруг меня целые семьи отмечали окончание экзаменов, вешали детям на шею гирлянды цветов, набивали им рты доса[81]. Чем занимаются Саксена? Неужто решили меня кинуть?

Детишки в ресторане явно последние несколько месяцев регулярно плакались папе с мамой: «Я провалился, наверняка провалился, я плохой сын, убейте меня сейчас, в следующей жизни я справлюсь лучше!» – слышь, чувак, дай отдохнуть маленько, – и теперь рыдали от облегчения. В углу орал телевизор, чтобы членам семьи не нужно было общаться друг с другом: владельцы забегаловки знали своих клиентов как облупленных.

Мои клиенты, мои подопечные избавлены от такого. Ни тревог, ни мучений. И они сами, и их родители знают, что все будет замечательно, потому что я лучший. Даже если на миг допустить, что я где-то облажаюсь (хотя вряд ли), мне устроят выволочку, потребуют вернуть деньги – кстати, тому и другому клиенты наверняка обрадуются: так они почувствуют себя не безответными бухгалтерами со стремительно растущим пузом, а настойчивыми дельцами, которым удалось взыскать неустойку.

Если вы богаты, ваши дети всегда могут пересдать экзамены. Поживут годик дома, ваш партнер по гольфу впихнет их на какую-нибудь выдуманную стажировку. Это беднякам подавай все и сразу: им нужно поскорее сплавить из дома семерых пустобрюхих детей.

Одно семейство с плачущим отпрыском обсуждало, что завтра утром нужно бы зайти в храм. До и после Всеиндийских экзаменов в храмы ходят в сто раз чаще обычного. Ох уж эти молитвы, подношения ги и кислого молока! Лучше бы я занялся религией. Вы хоть раз видели бедного священника? Вдобавок они только и делают, что день-деньской трахают своих неграмотных прислужников и отправляют записи со скрытых камер на порносайты. Эту часть я пропущу, клянусь.

В тот самый миг, когда моя жизнь изменилась, я сидел в забегаловке, весь на нервах, и с опасной скоростью хлебал нимбу пани[82] с щепоткой чат масала[83].

Я злился. Мне причитался миллион триста тысяч рупий!

Богатство, слава, удача! Джинсы!

И – никаких известий.

Я уже откровенно бесился – так, что готов был пешком отправиться в Грин-Парк и сжечь к чертовой матери эту богадельню с ее иностранными паразитами, так, как бесятся маоисты в наших восточных штатах, – и вдруг взгляд мой упал на экран телевизора в углу.

Я увидел там жирдяя Руди. Вишала с ненатуральными губами. Намиту в традиционном сари – никакой европейской одежды, всем обильные намасте, – отбивающуюся от похотливых объятий местных нета[84].

Я крикнул хозяину, чтобы прибавил звук.

Вскоре выяснилось, в чем дело. Они стояли у дома, вокруг них толпились репортеры всех индийских телеканалов, повсюду змеились кабели, симпатичные корреспондентки тыкали микрофонами в лицо Руди, потные джентльмены орали на всех: «Тишина!», тут же стояли соседские мамаши, жаждавшие подыскать дочерям жениха.

– Что вы намерены делать дальше, Руди?

– Правда ли, что Билл Гейтс собирается предложить вам работу?

– Как вам удалось добиться таких удивительных результатов?

Этот мелкий говнюк занял первое место.

Я занял первое место.

Первое, мать его.

По всей стране.

Ну ладно, не первое. На самом деле второе. Но первое занял какой-то Икбал, а это не считается. Кто будет снимать мусульманина?

Победитель – наследник культуры Вед.

Сукин брат.

Как?

Если сдавать экзамены столько раз, сколько сдавал их я, понятное дело, добьешься известного мастерства. Вопросы из года в год практически не меняются.

Вдобавок я умный, как черт.

Глаза Руди горели жаждой жизни. Теперь он мечтал не о травке и потных спальнях. Женщины, деньги, джипы – вот что ему подавай. Теперь ему хотелось сожрать весь мир. Его жизнь уже изменилась бесповоротно. Победитель на гребаных Всеиндийских. Да ему не придется работать ни минуты, разве что сам захочет. Может валять дурака до конца дней, вступить в элитарный клуб, лучший из возможных, жить красивее, чем сын премьер-министра или даже его любовница, – в клуб с секретными связями, тайными рукопожатиями и темницей с сексуальными рабынями, она же клуб на Гольф-Корс-роуд, – ну и богатством, конечно, невообразимым богатством.

Он станет ответом на вопрос викторины.

Кто занял первое место на Всеиндийских вступительных экзаменах 1974 года? Кто из победителей Всеиндийских экзаменов руководит корпорацией «Фейсбук»? Кто из победителей женат на актрисе Болливуда и может трахать ее каждую ночь?

Я проверил список входящих. Сумит не писал и не звонил. Обычно он целыми днями пялится в телефон, публикует селфи с «учениками», кормит их ладду[85], дарит им цветы. Сегодня – ничего. Пусто, как у евнуха в трусах. Наверное, совсем взбесился.

– Всем выпивку за мой счет, – крикнул я.

В тесной комнатушке осталось человек двадцать: семейства с кислыми минами да несколько стариков, которые смотрели на смартфонах ролики с белыми девчонками, танцующими тверк, и цокали языком. В общем, не разорюсь, учитывая, сколько у меня теперь денег.

Руди – мой пропуск в счастливое будущее.

Я буду охеренно богат. Я ухватил этого сукиного сына за яйца.

Четыре

А теперь небольшое отступление.

Вы, наверное, гадаете, как же я попал оттуда – сюда? Как из забитого, закабаленного сына торговца чаем я превратился в обаятельного остроумного городского кутилу? Пассажира метро, владельца банковской карты и малого бизнеса, налогоплательщика, независимого консультанта по образованию. Как мне это удалось? Как этот оборванец вообще выучил английский?

Что ж, настало время рассказать вам про сестру Клэр и про то, как она спасла меня.

Сколько мне тогда было лет? Я стараюсь пореже пускаться в воспоминания: все это полная хрень. Но стоит объясниться.

Мне было одиннадцать. И у нас начались неприятности. Одним январским вечером папа вернулся поздно из очередного кабака с шарабом[86], где гнали адское пойло прямо из антифриза.

Он был выпачкан в крови больше обычного, оба глаза подбиты, но на мне срываться не стал – так, пнул для порядка за то, что я не уследил за жаровней и она потухла. Значит, особо не пострадал.

На следующий день ушел спозаранку, не сказав ни слова, – то есть фактически дал мне выходной. Что-то явно случилось. Мы с соседскими мальчишками гоняли бешеных дворняг, у которых из пасти шла пена, – излюбленная индийская забава, которую поколение айфонов, к сожалению, позабыло, – а потом вернулся папа и сообщил, что теперь мы будем вставать еще раньше. И ничего не объяснил.

Впрочем, я и сам догадывался.

Видимо, он не так посмотрел не на ту женщину. Мой отец постоянно глазел по сторонам, но самое плохое, что не на что-то конкретно, а на все и сразу. Он высматривал часы, одежду, новых людей, женские талии, возможность добиться своего и потом выпутаться.

Почему же его любопытство не помогло ему устроиться в жизни лучше, чем торговать на улице чаем? Может, он пригляделся и понял, что выхода нет? Сколько себя помню, наша жизнь текла неизменно.

Как всегда в нашем случае, мельчайшее отклонение от курса сопровождалось жестокими побоями. Несколько дней спустя, в полночь, нам выбили дверь. В этом еще не было ничего странного. Папины пьяные дружки порой наносили нам визиты, равно как и его букмекеры с кредиторами.

Папа мигом проснулся.

– Значит, ты ее трахнул? – спросил непрошеный гость. Он пошатывался, держа короткий острый нож.

Папа промолчал. Всегда лучше промолчать.

– Моя жена, – продолжал мужчина. Высокий, мускулистый, вооруженный. – Моя жена. Я тебя убью, харамзада[87].

Мне все папины женщины казались одинаковыми, буквально на одно лицо. Они приходили к нему, он целовал их в обе щеки. «Одна щека – кофе, – говорил он, – вторая – шоколад. А где сахар, мы сейчас узнаем». Это была его первая фраза – и знак мне уйти.

– Ты знаешь, кто я такой? – спросил мужчина. – Знаешь?

Папа молчал. Мужчина засмеялся.

– Я тот, кто тебя убьет.

Папа не растерялся. Поглядел на меня и сразу сообразил, что делать. Этого у него не отнять.

– При сыне? – сказал он. – При моем единственном ребенке? – Голос его звучал совершенно иначе, столько чувства он вложил в слово «сын». Закрой я глаза, нипочем бы не догадался, кто он такой.

Он поднялся, поставил меня перед собой. Верзила-незнакомец уставился на меня. Отец сильно ущипнул меня. Я понял, что от меня требуется. Ложь далась легко. Я разревелся, сложил молитвенно руки и проговорил:

– Пожалуйста, не убивайте папу.

Отец подвинулся вперед, подтолкнул меня к незнакомцу. Я заливался слезами. Даже слюни пустил для пущего эффекта.

– Мой единственный сын. Кроме него, у меня никого не осталось, – продолжал отец, вцепившись в мое плечо.

И неожиданно с силой пихнул меня. Я упал на колени. Незнакомец таращился на меня в замешательстве. Наклонился, чтобы поднять. Тут-то папа ему и врезал.

Он ударил его кулаком раз, другой, по почкам, в живот. Выбил ногой у него из руки нож, и тот улетел в темноту. Зажал мужчине рот, чтобы тот не издал ни звука. Папа так увлекся дракой, что нечаянно треснул меня по голове, но я не обиделся. Я гордился им. Я сыграл свою роль. Я помог ему. Быть может, наши отношения изменятся, быть может, он меня зауважает, быть может, он наконе…

Папа обернулся ко мне с такой широкой улыбкой, какой я у него отродясь не помнил, и произнес с наслаждением:

– Правило первое. Если бьешь, бей так, чтобы противник уже не встал.

Он ударил мужчину еще раз. Он кайфовал от происходящего, пока мужчина все-таки не поднялся и не набросился на него.

Папа дрался отчаянно. Ему сломали ребро, подбили глаз (впрочем, он был уверен, что найдется та, чьи поцелуи облегчат боль), однако же не убили.

Что сталось с той женщиной? Меня всегда это интересовало. Папа легко отделался, но каково пришлось ей? Ее избили? Или что похуже? Она связалась не с тем человеком, лжецом, вором, изменником, а потом еще, наверное, и пострадала физически.

Избиением дело не закончилось: папе продолжали угрожать, и он решил перенести наш лоток туда, где соседи добрее, в новую округу, к перспективам, о которых в нашей семье не могли и мечтать: я имею в виду Бангла-Сахиб-роуд, в двух милях от старого места. Две мили! Такая даль! Было ясно, что настал черед молодому поколению браться за дело. С этого дня лоток вез я. Крутил педали велосипеда. Вот же боздайк[88].

Жизнь моя изменилась с самого первого дня, как мы переехали (хотя, конечно, ноги утром и вечером просто отваливались). Во-первых, мы были в Нью-Дели, энергичном Нью-Дели, том самом Нью-Дели, который считался центром величайшей демократии в мире. Это вам не закоснелый старый Дели с его заклинателями змей и прочей чепухой – здесь были только лихачи-водители (того и гляди задавят!), демонстративно-продажные полицейские и удушливый загрязненный воздух.

Теперь нас окружали люди двадцать первого века. Никаких тебе взглядов исподтишка, как в старом Дели, никаких тебе заговоров, отравлений мышьяком, ударов в спину кинжалом, украшенным драгоценными камнями. Мы очутились в современном мире.