– Да, конечно… – с досадой произнёс я. – Ваш ответ меня не удивляет…
– А что бы вы хотели услышать? Мы виделись с вами только два раза! А потом, я о вас ничего не знаю: кто вы, кто ваши родители, чем занимаетесь. Мы разговаривали в основном о литературе… Но этого недостаточно для сильных чувств. Главное, какие мы в жизни. А этого мы друг о друге не знаем.
– Ну вот вы говорите, что я придумал себе образ… – настойчиво продолжил я. —А между тем ваша любовь к Богу, к классическому искусству и прекрасному в целом говорят о многом, если не обо всём! Очень часто форма определяет содержание, другое дело, что не всегда в положительном ключе. А то, что у вас характер непростой, было ясно с самого начала!
Знаете, мне сразу вспомнились строки Эндрю Марвелла:
For, lady, you deserve this state,
Nor would I love at lower rate.[1 - «Вы, леди, сей под стать цене, любить дешевле скучно мне.» (англ.) – из стихотворения Эндрю Марвелла «К стыдливой возлюбленной». Был любимым английским поэтом В. В. Набокова, представителем метафизической школы.]
– Всё-таки вы ребёнок… – повторила она. – Мы будто говорим с вами на разных языках!
От её слов я пришёл в смятение, хотя с виду держался вполне спокойно, разве что пальцы рук выдавали беспокойство. С тяжёлым сердцем я начал осознавать, что она не из тех, кто сможет мне поверить… Что она считает это несерьёзным, неважным. Или решила, что я просто пытаюсь удивить её дешёвеньким флиртом.
– Только не расстраивайтесь, пожалуйста!
– Нет-нет, всё в порядке…
– Ну и славно!
– А, кстати! – воскликнул я, поражённый внезапной догадкой. – Если чисто гипотетически, то образ, который сошёл с какого-либо произведения искусства или просто со страниц нашего воображения, не может быть полностью воплощён в жизни. Значит, он вполне может быть несовершенным или не совсем точным. Но опять-таки… если это допустить…
В общем, если исходить из учения Платона, то так и есть. Весь наш несовершенный мир, да и мы вместе с ним – лишь бледные тени так называемого мира идей.
– Я стараюсь понять вас и ваши чувства, и даже совпадения с этим выдуманным портретом, – говорила девушка с некоторым недоумением… – Но всё же мне сложно воспринимать это всерьёз… Надеюсь на понимание!
– Да, конечно! Вы просто приняли меня за сумасшедшего или решили, что я ввожу вас в заблуждение, дабы покичиться перед друзьями своими подвигами!
– Извините, но я не понимаю вас и того, что вы обижены. Я ничего обидного не говорила, на личности не переходила. Я просто говорю, что думаю. У вас может быть своё мнение. Вам-то виднее, это ведь ваш воображаемый портрет… А я всего лишь мимо проходила!
7
– Виола, милая Виола… – неожиданно для себя самого выдавил я с дрожью в голосе.
А она будто оцепенела и только молча, неподвижно смотрела на меня.
– Знаете, наверное, это странно звучит, но… ваша музыка… Она жжёт меня уже месяца два, и я по-прежнему не знаю, что с этим делать и как дальше жить… О, если бы она такая светлая, такая сладкозвучная, вошла в мою серую и полную тоски жизнь, в эту омрачённую одиночеством лачугу, в эту удушающую камеру! Она непременно преобразила бы её. И в комнате, которую я ещё недавно считал тюрьмой, всё наполнилось бы радостью и несравненным счастьем!
– Мне очень жаль, но вы всё слишком романтизируете. Ваши слова о моей игре… – девушка сбилась и сделала паузу, – неожиданны и приятны. Но, похоже, вы немного заблуждаетесь… Я и моя музыка – это не одно и то же! Извините, но, кажется, я никак не могу сделать то, что вы просите… Надеюсь, на вашем пути ещё встретится девушка, которая сможет наполнить вашу жизнь счастьем… Но это не я, – Виола отвернулась, подхватила сумку и убежала, продолжая шептать виноватое «Простите».
Как же я хотел её увидеть и объяснить, что она просто неправильно меня поняла…
И я её увидел, спустя пару часов, как только пришёл в себя. Как сейчас помню: петлял мимо знакомых улиц, змеящихся тёмных переулков, которые обступали меня со всех сторон. Затем снова Невский, его Исаакиевский собор в едва проглядном тумане, бесчисленное число статуй, колонны, статное здание Филармонии и, наконец, тот самый книжный магазин, где мы когда-то познакомились.
Удивительно, но она стояла возле него. Боже, как же я был счастлив, даже сбегал в цветочный и купил на последние деньги самую лучшую розу! Но… когда я вернулся, она была уже не одна. Рядом с моей любимой Виолой шёл какой-то заикающийся придурок, который постоянно дёргался и что-то ей рассказывал. Да, она была уже не одна…
И после этого чарующий туман рассеялся.
Чёрт возьми, я решительно не знал куда себя деть, мне хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть её с кем-то другим!
А между тем одинокая роза в моей руке начала блекнуть и стремительно увядать.
Встреча так и не состоялась. Возможно, ей и не суждено было состояться. Как этот цветок, моя любовь безвременно умерла, так и не успев распуститься.
С глубокой досадой я бросил её на грязную дорогу и устремился в сторону чёрного моста, с которого мне так хотелось сброситься.
Пока я стоял на этом горбатом мосту, всматриваясь в рябь Невы, мне вспомнились первые строки одного из самых пронзительных стихотворений Гумилёва, от которых веяло ужасной безысходностью:
«Ещё не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный…»
Салманский замолчал, глядя куда-то в сторону. Он был бледен – казалось, рассказ слишком утомил его.
И что же, на этом всё закончилось? – мягкий голос Соловьёва вывел его из задумчивости.
– Пожалуй, что для меня – да, – потерянно ответил Салманский. – Хотя я видел её и после. Знаете, время от времени я смотрю телевизор. Я не слишком люблю это занятие, но иногда оно хорошо отвлекает. И как-то вечером, спустя несколько месяцев после нашей встречи в сквере, я, по обыкновению, переключал каналы. По одному из них показывали концерт классической музыки. И там я увидел её – мою милую Виолу. Она как раз закончила играть и уже стояла на сцене, ослепительно улыбаясь и принимая зрительские аплодисменты. Такая красивая – и в том самом лиловом концертном платье. Конечно, на меня нахлынули воспоминания. Но вдруг камера развернулась в сторону какого-то мужчины – о да, это был тот самый заикающийся придурок, с которым я видел её тогда у книжного. «Это её супруг», – женщина-диктор захлёбывалась от восторга, а я сидел, будто оглушённый, и только смотрел, как он стремительным шагом проходит к сцене через зрительный зал. Странно, но в эти секунды меня охватило чувство, будто я смотрю со стороны на самого себя… какое-то неуловимое сходство в походке или жестах не давало мне покоя, и я не мог оторвать взгляд от экрана. Потом он повернулся к камере, и наваждение прошло – но как же я тогда хотел оказаться на его месте! Моя Виола, сияя, приняла из его рук огромный букет алых роз. Неужели она замужем? Я не мог в это поверить. Но она казалась такой счастливой рядом с ним, и я понял, что должен её отпустить…
– Как это грустно, – прошептал Соловьёв. – Вы не встречали её больше?
– Только один раз. Да и то всё произошло так быстро, что встречей это вряд ли назовёшь. – с горечью ответил Салманский. – Почти полгода назад, июньским вечером, я как обычно стоял на остановке. Хлестал холодный дождь. Вокруг меня сгущался туман, какие-то серые существа бродили мимо таких же серых, но неподвижных исполинов, высившихся на фоне мрачного неба. Затем, будто из пустоты, возник трамвай – его жёлто-зелёные фары напоминали зрачки хищного зверя. А когда я оказался внутри этого чудовища, то пришёл в ужас и недоумение от того, что увидел. Справа от меня сидели храпящие или чавкающие козлоногие сатиры, слева пришлось лицезреть любующихся собой менад… Я наверняка сразу бежал бы оттуда, но вдруг в одной из девушек узнал мою Виолу. Она выглядела совсем не так, как в день нашего знакомства или на концерте: бледное лицо, синяки под глазами, морщинки. Но, несмотря на это, её вид так же манил меня, он будто бы подчёркивал куда большую красоту… Красоту, которой не чужды страдания. Спустя некоторое время она вышла на неизвестной остановке, оставив лишь едва уловимый аромат, за которым я мгновенно последовал.
– Добрый вечер! – выкрикнул я ей вслед.
– Добрый! – ответила она, резко обернувшись… – Извините, я очень спешу!
– Постойте же! Вы меня снова не признали?! Почему вы тогда мне не сказали, что замужем? Я…
– Почему же?! Я вас помню, причём очень хорошо помню! – с раздражением перебила она меня. – Знаете, на то были свои причины…
– Какие?
– Это вам знать не обязательно, а теперь прощайте… Мне пора идти!
– Прощайте…
Она исчезла в сумерках, а я снова остался один – как всегда после наших встреч.
8
Иерусалим. Начало Х века до н.э.
Царь Соломон был человеком необыкновенной силы страсти: многих чужестранных женщин он познал после дочери фараоновой, Астис. Но к ним, равно как и к ней, интерес царя со временем начал угасать. Уж слишком они утомляли его своими капризами и распутностью! К тому времени ему минуло сорок пять. В его смоляно-чёрных волосах уже проглядывались серебряные нити, но взгляд бездонных агатовых глаз по-прежнему внушал священный трепет.
Пресытившись женской страстью, царь жаждал постичь мудрость куда более высокую.
И однажды, когда раковина неба была особенно лиловой, а дневная суета отступила, царь обходил свои владения, размышляя о строительстве храма. Вдруг его отвлёк звонкий, как колокольчик, голосок, напевающий незамысловатую песенку:
«Смех твой услышу, и сердце забьётся
