Александр Суворов

– Эва! – сказал старый паромщик. – Да это, никак, Василия Ивановича сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп, накройся…

Александр лег меж возами, и старик укутал его с головой овчинным тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:

– Пора домой, барин!

Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на причале у мостков.

– Долго ли я спал? – спросил мальчик.

– Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, – ответил паромщик. – Поди, тебя дома хватились. Не пропал ли, думает барыня, сынок?

Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и поскакал домой.

Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а за ней в долине – родительский дом Александра, построенный еще в дедовские времена. Тогда дворяне редко возводили каменные дворцы на верхах холмов, не украшали их колоннами и бельведерами[12], а укрывали свои усадьбы от зимних вьюг и морозов в долинах. Зато убогая, серая деревня Суворовых стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.

Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей – срубов, соединенных под высоким шатром общей крыши из драни[13], кое-где поросшей зеленым мхом. Покрашены только оконные ставни, столбики и балясины[14] барского крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными вереями[15].

Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в самом деле полдни?

Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную повозку. Чужие кони хрумкали овес, встряхивая подвешенными к мордам торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в парадные кафтаны.

«Кто-то приехал», – догадался Александр.

– Вот ужо тебе батюшка-барин пропишет ижицу[16]! – пригрозил Александру Мироныч, принимая от него поводья. – Солеными розгами выпорет!

Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки. Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.

От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она нарядилась. На ней было шелковое зеленое с отливом платье. Оно всегда лежало в большом сундуке, где от моли все предохранялось табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или барыня собралась, что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, – Головину.

– Да что же это такое? – приговаривала мать, повертывая перед собой сына. – Да где же это ты себя так отделал? Весь в грязи, рубаха порвана, под глазом расцарапано! Да как же я тебя такого ему покажу?

– Кому, матушка? – тихо спросил Александр, прислушиваясь: из комнат доносился веселый громкий говор отца, прерываемый восклицаниями и смехом гостя. – Кто это, матушка, у нас?

– Да ты еще, голубь мой, не знаешь, какая у нас радость! К нам явился благодетель наш, Ганнибал! Он уже генерал.

– Ганнибал?! – вскричал с изумлением Александр. – Матушка, да ты смеешься надо мной!

– Что же ты удивился? Чего ты дрожишь? Уж ты не простудился ли? – шептала мать, увлекая сына за собой во внутренние покои дома. – Пойдем-ка, я тебя приодену.

– Погоди, матушка!.. Какой он из себя?

– Ну какой? Черный как сажа. А глаза! Белки сверкают, губы алые, зубы белые! Самый настоящий эфиоп!.. Идем! Идем!

Мать провела Александра в свою спальную и начала поспешно раздевать. Александр увидел, что на кровати разложен его праздничный наряд: белые панталоны, башмаки с пряжками, зеленый кафтанчик с белыми отворотами и золотыми гладкими пуговицами и коричневый пестрый камзол.

Умывая, одевая, прихорашивая сына, мать вертела им, как куклой.

– Да стой ты, вертоголов! Да что ты, спишь? Что ты, мертвый? Давай руку! Куда суёшь?! – сердилась она.

Мальчика разбирал смех. Ему уже давно перестали рассказывать сказки, а он их любил. Теперь ему хотелось вполне поверить матери, что в дом их приехал карфагенский полководец Ганнибал, о котором он читал всю ночь. И жутко и смешно: мыслимое ли это дело!

Александр просунул голову в воротник чистой сорочки и, сдерживая смех, прошептал:

– Матушка, слышь ты, Ганнибал-то ведь давно умер!

– Полно-ка чушь городить!

– Да нет же, он умер давным-давно. Чуть не две тысячи лет. Он не мог совсем победить римлян и выпил яд. Он всегда носил с собой яд в перстне.

– Сказки! Идем-ка, вот ты его увидишь своими глазами, живого. Да смотри, веди себя учтиво, смиренно. Смиренье – молодцу ожерелье.

Мать взяла сына за руку, чтобы вести к гостю. Александр уперся. И чем больше уговаривала его мать, тем сильнее он упирался и наконец уронил стул. Возню их в спальной услыхал отец. Разговор его с гостем прервался. Отец приблизился к двери, распахнул ее и сказал:

– А вот, отец и благодетель мой, изволь взглянуть на моего недоросля.

Александр вырвал свою руку из руки матери, вбежал в горницу и, широко раскрыв глаза, остолбенел. За столом сидел важный старик эфиоп с трубкой в зубах. Его завитой напудренный парик лежал на столе.

И гость молча разглядывал Александра. Сшитый на рост кафтанчик Александра мешковат. Из широкого воротника камзола на тонкой шее торчит голова со светлыми, немного навыкате глазами. Лоб мальчика высок. Как ни старалась мать пригладить светлые волосы сына помадой, надо лбом Александра торчал упрямый хохолок.

– Вы, сударь, Ганнибал? – преодолев смущение, недоверчиво спросил Александр.

Старик усмехнулся и, пыхнув дымом, кивнул.

– Подойди к руке! – шепнула на ухо сыну мать. – Не срами отца с матерью.

Александр по тяжелому дыханию отца, не поднимая головы, понял, что тот едва сдерживает гнев, но все же расхохотался… Отец так ловко дал ему крепкий подзатыльник, что мальчишка с разбегу ткнулся в грудь Ганнибала. Старик обнял его, приложил к его губам холодную иссиня-черную руку и посадил рядом с собой на скамью.

– Не гневайся, Василий Иванович, на малого! – добродушно сказал старик. – Не то что дети – и взрослые люди видом моим бывают смущены… Что делать, если я чёрен!

– Нет-нет! – воскликнул Александр, ободренный защитой гостя. – Батюшка не станет меня пороть. Не беспокойте себя, сударь, напрасно. Батюшка знал, наверное, что вы будете к нам, и ведь ничего мне не сказал, а дал мне читать про ваши битвы. Я всю ночь читал… Только… как же это? Да нет! Это не вы, сударь! Что за ерунда! – И Александр опять смутился и смолк.

Отец, угрюмо потупясь, опустился на скамью напротив сына. Мать стояла опустив руки.

– Да полно-ка, Авдотья Федосеевна, с кем же греха не бывает! Да и где же было еще отроку научиться светскому учтивству? И мы с Василием Ивановичем ни шаркунами паркетными, ни вертопрахами не бывали, а вот я – генерал, а Василий Иванович – по должности полковник. Да и что нам чиниться: мы по отцу нашему, блаженной памяти императору Петру Алексеевичу, хотя и гораздо разных лет, братьями должны почитаться. И мой и твоего отца крестный отец, знаешь ли ты, – обратился Ганнибал к Александру, – царь Петр Первый. А я тебе по нему вроде родного дяди.

– А почему же, сударь-дядюшка, – спросил, осмелев, Александр, – вы Ганнибалом прозываетесь?

Ганнибал усмехнулся:

– Быть мне Ганнибалом – тоже воля Петра Алексеевича. Он так прозвал меня в чаянии, что я свершу великие военные подвиги вроде моего карфагенского тезки. Смотри на меня, отрок, и поучайся. Ты видишь на плече моем эполет[17] и аксельбант[18]. Я – генерал. Но из какого я возник ничтожества!.. Ты, стало быть, читаешь Ролленеву историю про Ганнибаловы похождения – сие похвально, хотя то и сказки. А вот послушай, коли тебе любопытно, мою простую историю. Не покажется ли она тебе сказкой, хотя то и быль…

И отец и мать Александра успокоились, видя, что важный гость ничуть не рассердился на неловкие выходки их сына. Они с почтительным вниманием слушали неторопливый рассказ Ганнибала, хотя только одному Александру рассказ этот был новым.

– Был я арапчонком в серале[19] у турецкого султана, откуда меня выкрали, потом привезли в невскую столицу и подарили Петру. Коль скоро я вырос, Петр Алексеевич послал меня в Париж учиться военным наукам. Вернулся я, гораздо зная инженерное дело и фортификацию[20], и сделан был капралом Преображенского полка. В мое капральство отдали из недорослей нескольких солдат, с тем чтобы я их научил арифметике, тригонометрии, геометрии планов, фортификации. В моем капральстве был твой отец, о чем, я чаю, он тебе говаривал…

Василий Иванович проговорил, вздыхая:

– Беда моя, что Александр только военными делами и бредит!

– Какая же в том беда?

– Да вот спроси мою Авдотью Федосеевну, – с досадой ответил Василий Иванович. – Она мать…

Авдотья Федосеевна не садилась и чинно слушала разговор мужчин, сложив жеманно руки накрест. Когда же Ганнибал к ней обратился, она церемонно присела и ответила:

– Помилуй, государь мой, да какой же из Сашеньки воин выйти может? Ему двенадцатый ведь годок, а дать можно от силы девять. Хилый, хлипкий. Солдату надо быть уверенному, красивому, видному, а он у меня, как девочка, застенчив. А хоть он мне мил и такой, голубчик, – какой же из него может выйти генерал? Вот вы, сударь мой, у вас и осанка, и рост, и вид, и красота мужская, – польстила в заключение сановному гостю Авдотья Федосеевна.

– Я сейчас, сейчас! – внезапно срываясь со скамьи, закричал Александр и выбежал из горницы в сени.

– Что с ним? Живот схватило? Или я ему наскучил? – изумился Ганнибал, прислушиваясь к топоту по лестнице.

– Помилуй, что ты, Абрам Петрович! Он у нас уж такой перпетуй-мобиль[21]!

– Василий Иванович, в какой ты записал Александра полк? В свой, Преображенский? – спросил Ганнибал.

– Ни в какой.

– Как же это могло случиться? Ты упустил столько времени! Ведь сверстники его уже капралы.

– Вина не моя… Родился он у нас хилый. Я думал было тотчас же записать в свой полк – мать вступилась. Я подумал: куда спешить? Погодим – может быть, он и не выживет. Прошел годок, а тут вышел указ, чтобы младенцев в полки не записывать. Так и вышло, что сверстники моего Александра в двенадцать лет капралы, а он остался у нас на руках недорослем.

– Да знаешь ли ты, что прежний указ потерял силу и можно теперь недорослей записывать?

– Знаю, но не раньше тринадцати лет. Стало быть, так: опять Александру год дожидаться…

Скача «в три ноги», в горницу ворвался Александр и положил на стол перед Ганнибалом книжку, бережно завернутую вместо переплета в обложку из цветной «мраморной» бумаги.

– Ба! Ба! – воскликнул Ганнибал, развернув книгу. – Так это твое, Василий Иванович, переложение Вобана[22]? – Ганнибал начал читать:

Истинный способ укрепления городов, изданный от славного инженера Вобана на французском языке, ныне же переложен с французского на российский язык Василием Суворовым, напечатался повелением Его Величества Петра Великого, Императора Самодержца Всероссийского, в Санкт-Петербургской типографии лета Господня 1724 года.

Ганнибал положил перед собой на стол книгу и взирал на нее с видимым удовольствием.

Преодолев робость, Александр подошел к нему и доверчиво припал к его плечу.

– Ты читал эту книжку, надеюсь, внимательно?

– «Истинный способ» я знаю от слова до слова! – пылко воскликнул мальчик.

Василий Иванович вставил:

– Я по Вобану учил его французскому языку. Он и на французском наизусть знает.

– Хорошо. Проэкзаменуем. Отойди несколько назад. Стань там. Ответствуй: что есть фортификация?

– По-французски? – спросил Александр.

– Нет, зачем же: русский язык будет повальяжней[23].

– «Фортификация есть художество укреплять городы рампарами[24], парапетами, рвами, закрытыми дорогами, гласисами[25], для того чтобы неприятель такое место не мог добывать без потеряния многих людей, а которые в осаде, могли бы малолюдством против многолюдства стоять», – бойко, по-солдатски, отчеканил Александр.

– Отменно! – похвалил Ганнибал, проверяя ответ мальчика по книжке. – Что есть авангардия?

– «Авангардия есть часть армии, еже марширует перед корпусом баталии».

– А что есть граната? – спросил по книжке Ганнибал.

– «Граната есть ядро пустое, в которое посыпают порох, в ее же запал кладут трубочку. Употребляют оную для зажигания в местах тесных и узких и чтоб врознь разбить солдат от того места, где бы они ни собралися».

Перебирая страницы, Ганнибал задавал вопросы и, выслушивая ответы Александра, приговаривал:

– Отменно! Отменно! Можно только дивиться…

Василий Иванович сиял, слушая ответы сына, а мать ревниво усмехалась.

– Он и «Юности честное зерцало»[26] от слова до слова знает, – решилась она сказать. – Испытайте его, сударь мой.

– Ну что ж, – снисходительно сказал Ганнибал, – отроку не мешает знать правила учтивости. А есть у вас «Зерцало»?

Принесли и эту книгу, и Александр без особой охоты ответил на несколько вопросов о том, «како отроку надлежит быть».

Авдотья Федосеевна, женщина очень набожная, не преминула кстати похвастаться тем, что сын прекрасно знает церковную службу. И Александр прочитал наизусть Шестопсалмие[27].

Ганнибал, крещенный в семь лет, был беспечен в церковных делах. Ему оставалось принять на веру, что мальчик знает и церковную службу не хуже, чем «Истинный способ укрепления городов».

– Дьячок, прямо дьячок! – похвалил Ганнибал. – Блаженной памяти Петр Алексеевич поцеловал бы непременно отрока вашего. Позвольте мне это сделать в память нашего отца и благодетеля.

Ганнибал достал шелковый платок, вытер губы и, отведя рукой голову Александра назад, поцеловал его в лоб.

Испытание продолжалось. Оказалось, что младший Суворов знает немного по-французски и по-немецки, а по-русски пишет не хуже самого генерала. Считал мальчик быстро, а память у него была отменная.

– Ну, скажи: кем же ты хочешь быть?

Мальчик, потупясь, молчал.

– Матушка твоя, кажись, хочет видеть тебя архиереем?

Александр рассмеялся и, лукаво подмигнув матери, закричал:

– Кукареку!

– Ганнибалом? – продолжал допрашивать генерал.

– С вами, сударь, их уже два. Я не хочу быть третьим.

– Ты хочешь быть первым? Ого! А хочешь быть солдатом?

– Да! – кратко ответил Александр.

– Посмотри-ка ты на себя в зеркало, герой! – воскликнула мать.

Мальчик взглянул на себя в зеркало, и все посмотрели туда.

– Да, неказист! – бросил сквозь зубы отец.

Александр скорчил в зеркало не то себе, не то Ганнибалу рожу и отвернулся:

– Я не такой!

– Когда б он был записан в полк в свое время, то был бы теперь уж сержант, а то и поручик! – досадливо заметил Василий Иванович.

– Время не упущено, – возразил Ганнибал.

– Решено: запишу тебя, Александр, в полк! – стукнув по столу ладонью, сказал Василий Иванович.

Александр быстро взглянул на мать. Она заголосила, протягивая к сыну руки:

– Родной ты мой, галчоночек ты мой! Отнимают первенького моего от меня!..

– Ну, матушка, отнимут еще не сразу. Годика три дома поучится. Полно вопить!.. Достань-ка нам семилетнего травничка. Надо нового солдата спрыснуть. Да и поснедать пора: час адмиральский!

Авдотья Федосеевна, вытирая слезы, ушла, чтобы исполнить приказание мужа.

– Ну, Александр, теперь ты доволен? – спросил сына отец, когда мать вышла.

Ганнибал усмехнулся:

– Да что откладывать – еще передумаешь! Пиши, сударь, прошение, пока государыня Елизавета Петровна в Москве, я и устрою все это дело, – посоветовал гость.

– Сынок, подай перо и бумагу! – приказал Василий Иванович.

Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Тот, обмакнув перо в чернила, задумался.

– В какой же полк тебя писать? – глядя на сына, спросил Василий Иванович. – В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.

– Батюшка, – тихо сказал Александр, – пишите меня в Семеновский.

– В Семеновский? Почему же?

– Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует… Всё ближе к дому.

– В Семеновский полк не запишут: у нас в Семеновском родни нет.

– А Прошка Великан? – напомнил Александр.

Василий Иванович усмехнулся.

– Кто же это будет – Прошка Великан? – спросил Ганнибал.

– Прошка-то? Вы не знаете? – удивился Александр. – Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху[28]. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить – десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки: у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой…

– Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?

– Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.

– Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, – сказал, рассмеявшись, генерал. – А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?

– Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!