Живая душа

Вертишейка

Издали я заметил у толстого пня округлую шляпку гриба, похожую на подрумяненную булочку, и заторопился. Что-то мелькнуло передо мной, и на том высоком березовом пне, у которого приютился гриб, появилась пестренькая, чуть больше воробья, птичка. Она вытянула шею и, заметив меня, куда-то юркнула. И хотя пень был высоким, я, не раздумывая, вывалил на лесной подстил набранные грибы, опрокинул ведерко вверх дном и влез на него.

В середине неохватного пня чернело дупло. Значит, птичка нырнула туда. Я хотел сунуть в дупло руку, но оттуда послышались настораживающие звуки. Наклонившись, я увидел в темном нутре дупла змею с открытой пастью. Она зашипела, завертела головой с глазами навыкате и потянулась наружу. Я откачнулся. Легкая дрожь испуга ознобила меня. «Как же так? Птичка оказалась змеей? Может, змея съела птичку? Тогда зачем птичка полезла в дупло?» Мысли эти пролетели мгновенно, пока я отклонялся от дупла. Подумалось, что надо найти палку и убить змею. Тут снова что-то трепыхнулось перед самым моим лицом, и опять я увидел улетающую в чащу серенькую птичку. Что за чудо? Поборов страх, я наклонился и глубоко в дупле разглядел несколько белых кругленьких яиц…

– Да это вертишейка, – сказал мне дедушка, когда я вернулся домой в деревню с полным ведром грибов. – Она так фокусничает, если кто-то угрожает гнезду. Вытянет шею, головой завертит, клюв откроет и шипит. Змея змеей… Так и отпугивает некоторых хищников. Иначе птахе не уберечь яйца. Да и самой несдобровать…

Вспомнив, как и меня окатил испуг, я улыбнулся, погасив обиду на хитрую вертишейку.

Птичник

Домашние кошки по своим ловчим склонностям бывают разные: одни предпочитают охотиться на мышей, другие – на крыс и кротов, третьи – на птичек, четвертые вообще универсальны, а пятые – лентяи и блудни… И особенно это заметно в деревне.

Был у нас здоровенный кот по кличке Агап – голова с большой кулак, глаза хитрющие с зеленцой, одно ухо наполовину отморожено, хвост полуободран. Казалось бы, такому котищу самое дело давить крыс и хомяков, а он нет – к птичкам пристрастился. Да так, что каждый день притаскивал в дом то воробушка, то скворчика, то трясогузку или мухоловку. Дед вначале, отбирая придушенных пташек, увещевал Агапа на словах, после раза два отвесил подзатыльников – бесполезно: кот продолжал ловить птичек. И уследить за ним было нелегко. Лишь по перышкам, оставленным где-нибудь в углу, у порога, да по хитрой облизанной морде можно было догадаться об очередной крылатой жертве Агапа.

И дед придумал. Отняв как-то у кота воробушка, он слегка ощипал его еще теплую грудку, надрезал там кожу и заложил под нее немного горчицы. Замаскировав перьями тронутое место, дед отдал птичку Агапу. Тот и съел ее с жадностью в один прием. Что после этого было! Котище метался по дому с жуткими криками, переваляв все, что мог, а потом, как открыли двери, вынесся на улицу.

Дня три мы не видели Агапа и уже стали опасаться, что в общем-то неплохой наш кот вовсе потерялся. А он явился – крадучись, с оглядкой, притихший. И не стал Агап после этого ловить ни птичек, ни мышей, ни другую живность. Пришлось нам заводить еще одну кошку – мышатницу.

Глупыш

Утро было туманное, росное и холодное. Мы поеживались, сталкивая тяжелую деревянную лодку-плоскодонку на воду. И даже гребля не согрела.

Мы еще не доплыли до поставленных в озере сетей, когда увидели маленького птенца-пуховичка. Он громко тенькал, болтаясь у камышей на легких волнах. Был ли то птенец чайки или чомги, а возможно, лысухи – без специальных знаний не определить: в пуховом возрасте птенцы многих озерных птиц схожи и по величине, и по расцветке.

То ли потерялся писклёнок в зарослях камыша, то ли просто отстал от матери, или хищник какой переловил его семейство, но, заметив лодку, птенец-заблудыш устремился к ней с такой настойчивостью, что от его грудки потянулись валики слабеньких волн. Я попытался веслом оттеснить глупыша, боясь, что он, увязавшись за лодкой, и вовсе потеряется среди камышовых зарослей, а его еще может отыскать мать, если она не погибла.

Однако мои пугающие действия не остановили птенца. Он продолжал гнаться за лодкой и пищать.

– Замерз, поди, – предположил мой напарник по рыбалке, – на воде-то вон какой знобкий туман лежит. Возьми его отогреть…

Без боязни влез пуховичок на мою подставленную ладонь и тут же затих. Я почувствовал, как он дрожит всем маленьким тельцем, и сунул птенца за пазуху. Все время, пока мы выбирали из сетей рыбу, он, пригревшись, сидел там, не шевелясь. Теплый этот комочек я чувствовал животом и лишний раз старался его не тревожить.

Возвращаясь к берегу, мы высадили пуховичка на воду в том месте, где увидели в первый раз. Но он снова погнался за лодкой, громко попискивая. Пришлось налечь на весла вдвоем. Лодка быстро скрылась за камышовым мыском, но я еще некоторое время слышал отчаянное теньканье невесть как оказавшегося в одиночестве птенца. Брать его на берег – значит погубить, а так, возможно, он найдет своих сородичей или прибьется к какому-нибудь другому выводку и выживет.

Лиходейство

Шли мы глухим притаежным лесом к болоту за клюквой. За вершинами сосен румянилось небо: где-то всходило солнце. А внизу было сумеречно, прохладно, тихо… И вдруг послышался далекий протяжный крик, трудно передаваемый, жутковатый. Мы остановились и прислушались. Крик повторился: не то вой, не то плач. В тайге без ружья небезопасно, потому и у нас было одно ружье, у охотника, и мы из любопытства ли или из какого-то сострадания потянулись на эти загадочные звуки. Пока шли, озираясь, еще раза два холодил наши души этот зов. Так и крались мы по густому лесу гуськом: впереди – охотник с ружьем наготове, остальные – сзади. Когда тонкие вопли стали слышнее, охотник поднял руку и проговорил тихо:

– Кажется, медвежонок скулит. Что-то с ним случилось. Может, и медведица где-то близко…

И еще больше мы заозирались. А не вернуться ли? Но какая-то сила двигала нас дальше.

В густых мелочах подлеска заметалось шевеление, и на открытое место большим клубком выкатился медвежонок. Услышав или увидев нас, он кинулся за корягу, но тут же отлетел назад, в осинничек, будто кто его туда пнул.

– Он в петле! – с каким-то облегчением выкрикнул охотник.

И все увидели вышарканный до блеска о траву и деревца трос с карандаш толщиной.

– Браконьер на медведя ставил, а попал лончашок[7], – все пояснял охотник. – Надо выручать малыша. – Он снял с себя куртку ветровку. – Попробую накрыть.

Подав кому-то ружье, охотник шагнул в гущину зарослей. Медвежонок тут же выскочил оттуда в разбеге на длину привязки, но трос, резко натянувшись, отбросил его назад. Заскулил, завыл лончак. Тут и навалился на него охотник, кинув вперед ветровку, и я поспешил ему на помощь. Медвежонок отчаянно вертелся, царапался, кусался, рычал и визжал, но все же мы его кое-как спеленали. Трос так сильно, до крови, врезался в его шею, что пришлось перекусывать его плоскогубцами. Хорошо, что кто-то прихватил их из машины на случай возможного ремонта скребков, которыми берут клюкву. Освобожденный от варварской петли, звереныш так рванул в глубину урмана[8], что мы и опомниться не успели, как он исчез.

Найдет ли спасенный от смерти медвежонок свою мать? Если не найдет, то вряд ли уцелеет: навыков выживания в диком лесу у него еще недостаточно. Да и зверье в тайге свирепое: росомахи, волки, рыси, взрослые медведи-самцы… Возможно, его мать где-то неподалеку бродила, а услышав людей, затаилась? Или тот же браконьер, что поставил на тропе петлю, застрелил медведицу? Хотя браконьер – это не только лиходей, но еще и трус. Один на один идти на медведя он вряд ли решится. Так, исподтишка, пакостить они горазды…

Во всяком случае, мы шли за клюквой с чувством содеянного добра и осветленной душой.

Хитрая ондатра

Холодным осенним днем мы приехали рыбачить на большое камышистое озеро. Оставив машину у кромки тростников, под разлапистой ракитой, мы собрали лодки и, сломав забереги[9] из тонкого льда, уплыли на дальний плёс[10]. Рыба клевала споро, и мы даже выплывать не стали, пообедали в лодках тем, что захватили с собой, и согрелись чаем из термосов.

Ближе к вечеру похолодало сильнее. От воды потянулся парок, и решено было кончать рыбалку. Да и улов у всех был немалый.

Выбравшись на берег, мы перво-наперво кинулись заводить автомобиль, чтобы согреться в его уютном салоне. На капоте валялись какие-то ветки, стебли камыша, трава. Но никто из нас не обратил на это особого внимания. Все подумали, что это ветром накидало мусора, хотя было тихо. Обмахнув капот, водитель открыл моторный отсек, и мы все обомлели: в правой его части возвышалось огромное травяное гнездо, а в середине его сидела рыжеватая ондатра. Она со злом глядела на нас черными глазками и ничуть не смущалась, что ее обнаружили. Приятель замахнулся на зверька голицей[11]. Но ондатра, изловчившись, цапнула острыми резцами за ее край. Было ясно, что она, так уютно устроившись возле теплого двигателя, будет яростно защищать свое новое гнездо, которое соорудила, пока мы ловили рыбу. Вероятно, выбравшись из застывших камышей по своим надобностям, ондатра уловила тепло, исходящее от недавно работающего двигателя, проникла снизу под капот и целый день таскала туда ветки, тростник, траву. Это она намусорила на капоте, а не ветер. Даже неприятные запахи ее не остановили.

Жалко было зверька, его хлопот, но что поделаешь – пришлось выгонять трудягу. Далось нам это непросто: долго отстаивала ондатра свой травяной домик, пока мы не накрыли ее пустым мешком и не вынесли в камыши, где и выпустили.

Зимняя деревня

Темень да мороз. Бледные звезды и Млечный Путь. Тишина. За деревней резвятся зайцы, подбираются к огородам, к сену, чутко вскидывают уши. Тут как тут и рыжая лиса крадется, и снежок не хрустнет под ее осторожными шажками. Зазевались косые – и заплакал один длинноухий, забился в зубах у хищницы. Остальные стрельнули к лесу, по кустам…

Опять тихо. Иней окутывает ветки. Потрескивают деревья от мороза. У самого горизонта висит красно-медная луна…

А деревня давно не спит. Но нет огней, нет ярко освещенных окон. Подойди к дому – и звука не услышишь. Может, только из хлева[12] донесется жестяной звон да тихий женский говор: то хозяйка корову доит.

В окна каждой избы бьются отсветы пламени – топятся печи. Нет-нет да и загородит их чья-то торопливая тень: готовится еда…

А луна уже спряталась за лес. Восток побледнел. Ушли на лёжку зайцы, зарылись в снега. Лисица спряталась под валежник, свернулась клубком и дремлет, лишь кончик ее носа беспрерывно шевелится да уши поворачиваются из стороны в сторону. Огненная шубка заиндевела, схватилась инеем – ни дать ни взять маскхалат.

На деревья, сбивая куржак[13], усаживаются тетерева, жадно клюют почки. Некогда рассиживаться: мороз, лапки мерзнут. Скорее набить зоб да опять в снег, в защитную лунку.

Прошли в густые запорошенные бурьяны серые разбойники волки. Прошли не торопясь, гуськом. Ночью они залезли в одну овчарню[14] и славно попировали. Теперь спать – переваривать пищу.

Болтуньи сороки, стрекоча, собираются кучкой и летят к деревне. Самая пора, когда хозяйки выносят отбросы на помойку, нужно и им позавтракать.

А деревня уже видна издали. Припорошенные черные домики, сараи, хлева… Из труб тонкие струйки дыма столбом поднимаются вверх – будет вёдро[15]. Скрипят колодезные журавли, кричат гуси, блеют овцы…

Показалось из-за леса солнышко – вспыхнули золотом стекла окон, покраснели припорошенные снегом крыши. Вокруг солнца яркий венец – будет мороз.

День разгорается все веселее. Даже воробьи оживились, повылазили из-под застрех[16] и труб, сидят рядышком на жердочке, нахохлившись, черные, измазанные сажей. Зима загонит и в трубу, в сажу…

Вылез из сена мохнатый пес, потянулся, позевывая, подошел к овцам, сунул морду в колоду, но получил удар в бок, взвизгнул, отошел, присел на снег, облизнулся и стал смотреть на кухонное окно. Шерсть на нем быстро заиндевела. Хозяйка вынесла псу чугунок со вчерашними щами. Он торопливо, давясь, поел и, не облизываясь, побежал снова спать в сено: холодно-холодно…

А в доме вкусно пахнет, на столе густые щи с тонким парком, чашка с горкой блинов… Хозяйка кладет ложки, расталкивает заспавшихся ребятишек. Серая кошка трется у ее ног, просит молока.

Ребятишки промывают глаза. Входит хозяин, снимает шубу, неторопливо обрывает с бороды сосульки…

Загляни в окно любого дома, и сквозь сетку узора на стеклах увидишь сосредоточенные лица – люди заняты едой.

Солнце пошло в обход, таится – низко висит над лесом и, грустное, неласковое, греть не осиливает.

Теперь огородами и помойками завладели сороки и воробьи. Скорее насытиться и спрятаться от лютой стужи. Торопиться нужно, а то все замерзнет, и того, что есть, не достанется: схватит мороз – тогда не очень-то возьмешь клювом. Все кормятся у человека, и человек греет всех.

Бежит и бежит день. Тишина. Разве что какой-нибудь мальчишка без разрешения матери высунет нос на холод, да и то ненадолго – снова на печь, забавляться с котятами…

Зима, мороз, стужа…

Чарым

Почти месяц небо густело весенней синью, а тепла не было. В теневых местах и там, куда солнце не добиралось, снег становился зернисто-сыпучим, а на припёках он медленно плавился. В долгие ослепительные дни тяжелели и уплотнялись сугробы, а ночами наплывал из лесных дебрей стойкий холод и заново схватывал снег, образуя корку – чарым…

Свет только-только размыл черноту над домами, когда Денис с отцом закончили хлопоты по хозяйству. Смахивая со лба пот, отец прикрыл рукой поясницу и с трудом разогнулся.

– Опять в спину стреляет, – пожаловался он, – а время горячее: чарым – копытным беда. Бери-ка ты снегоход и прокатись с Костей или Андреем по нашему участку, погляди, что к чему. Оружие не трогай: охота закрыта, а лишние разговоры нам не нужны. Захвати переговорник. Я буду спину лечить, отлеживаться, если что – выходи на связь. Да поосторожней там…

Последних напутствий отца Денис уже не слышал, торопясь под навес, к снегоходу. Объехать за отца-егеря[17] охотничий участок для него радость: во-первых, сама по себе езда на снегоходе – удовольствие; во-вторых, в диком лесу всегда таится что-нибудь необычное.

Костя, деревенский друг, наверняка был чем-нибудь занят – его без дела не оставляли, а время не терпело: к середине дня солнце отпускало снег – не шибко раскатишься и на снегоходе, потому Денис и приткнулся к воротам соседей, у которых отдыхал на весенних каникулах Андрей, семиклассник из города. Еще лет пять назад, при первом приезде Андрея к родственникам, Денис с ним крепко сдружился, даже несколько раз ездил в город гостить.

Андрей собирался недолго. Еще не застегнув шубейку, он плюхнулся на сиденье сзади Дениса.

– Волки бегут по чарыму, как по полу. Они легкие, лапы у них широкие, – объяснял ему Денис коварство весеннего наста[18]. – А козел или тем более лось ломают его копытами, режут ноги…

Трескучий выхлоп мотора расстрелял утреннюю тишину деревни, и через сугробы, накатанные зимой вдоль огородов, снегоход вынесся за околицу.

Лес, накрытый засиневшим небом, еще держал в себе ночные сумерки, легкие тени и тишину и сразу сузил пространство до небольшой просеки, по которой и покатил снегоход. Снег бился из-под его мягких гусениц фонтанами, веером рассыпаясь сзади, поднимал метельную завесу. Ребята, прячась за ветровое стекло, пытливо вглядывались в опушку леса, заснеженное пространство впереди и по сторонам.

Было тихо и пусто, словно в том диком лесу не водилось никакой живности. Но Денис знал точно, что это не так, – белки прятались в сосняках, а где они – там и соболюшка, и куница. В глухих чащах гоняли зайцев рыси, вот-вот мог подняться из зимней спячки медведь. А в ивняках и лиственном подлеске толклись, прячась от хищников и браконьеров, косули и лоси. Где-то чертили крыльями по снегу глухари, готовясь токовать…

Быстро светало, хотя небо и оставалось однотонным: было пасмурно. Далеко открылось широкое пространство. Снегоход вышел к редкому заболоченному лесу – согре. На березах, по его опушке, черными комками рассыпались кормящиеся тетерева. Денис знал эту стаю. Она постоянно держалась на болоте, вдоль просеки, разделявшей лес на кварталы.

Вдруг глубокие борозды взломали снежную целину поперек движения снегохода, и Денис притормозил машину, разглядывая следы.

– Вон кровь! – Андрей показал на одну из ямок.

– Волки гнали лося! Это он поранил ноги чарымом. И совсем недавно: помет вон еще не застыл. – Денис обернулся. – Надо торопиться: может, еще не зарезали.

– Мы же без ружья… – Андрей поежился.

– А снегоход на что?

Рокот мотора сотрясал воздух, и Андрею казалось, что от этой тряски пуржило вокруг снегохода, который, как лодка на крутой зыби, бился на неровностях снеговых заносов…

Обогнув долгий лесной выступ, друзья увидели на опушке бора с полдесятка волков, окруживших темную шевелящуюся глыбу.

– Вон они! – выкрикнул Денис, пересиливая шум встречного ветра. – В сугробы загнали!

На той же высокой скорости снегоход стал накатываться на зверей. Все, что происходило у самой кромки леса, разворачивалось с пугающей быстротой. Сутуловатый лось, по брюхо завязший в снегу, ногами и безрогой головой отбивался от наседавших на него волков. В резких прыжках похожие на овчарок звери успевали хватануть лося зубами и мгновенно увернуться в отскоке от его тяжелых копыт. Гул движка остановил хищников. Они скучились, забегали в беспокойстве и, поняв опасность, откатились от лося и на махах[19] понеслись в сторону болота, обходя друг друга.

Денис гнулся к ветровому стеклу, почти до отказа выжимая рукоятку газа, крепко стискивая коленями седло снегохода. Андрей и вовсе прильнул к нему сзади, обеими руками держась за кольцо сиденья и сдавливая ногами мягкую спинку. Вихри снега, удары, тряска…

Юный егерь бывал в таких погонях, сидя на снегоходе позади отца, даже стрелял по волкам, когда не было времени меняться с отцом местами, сбивал выдохшихся в беге хищников тяжелым снегоходом, и потому ничуть не тревожился. Более того, азарт погони распалял его и без того горячую голову…

Ближе и ближе волки. Видно было их прижатые уши, темные загривки, вислые хвосты. Плотный снег почти не проваливался под тяжестью зверей, слегка выплескиваясь из-под их лап, и понятно было, почему волки не пошли в близкий спасительный лес: там, в рыхлом и глубоком снегу, они беспомощны. Эта интуитивная боязнь бросила зверье к болоту: по твердому насту можно убежать от любой опасности. Но не от машины: двадцать, десять шагов до хищников… Вперед вырвался крупный лобач темно-серого окраса, за ним потянулся более мощный гривастый волк, а три светло-серых зверя махали ноздря в ноздрю, рядом…

Денис обернулся, пытаясь что-то сказать Андрею, и в этот момент страшный удар бросил снегоход в сторону. Руки у Андрея оторвались от кольца, которое до боли сжимали онемевшие пальцы, он кувыркнулся в воздухе, пролетел немного вперед и упал на что-то мягкое и живое. В нос ему шибануло тяжелым запахом разгоряченного зверя, мелькнула перед глазами оскаленная морда, лязгнули зубы, и холодная снежная темнота поглотила Андрея. Оглушенный ударом и падением, он секунд пять-семь лежал не двигаясь.

– Подъем! – Денис потянул друга за руку. – Ну и сальто! Прямо на хребет прибылому[20]! Не ушибся?

Андрей встал, подвигался и понял, что, вылетев из седла, упал на близко бегущего зверя, который огрызнулся и мог цапнуть. От этих мыслей его передернуло.

– Валежина[21] под снегом оказалась. Об нее и саданулись. – Денис стал его отряхивать. – Если бы я за руль послабее держался, тоже бы улетел через стекло. На такой скорости и в самый горячий момент разве разглядишь, что под снегом.

Андрей помалкивал, оглядываясь по сторонам.

– Теперь волки в тальники ушли, не догоним, – по-своему понял его Денис. – Давай лося смотреть…

Снова тряска, снег, рокот мотора… Далеко над лесом небо поголубело, прорезалась позолота солнечного света: поднимался мягкий весенний день.

Издали ребята увидели, что лось все еще темнеет на том же месте, где его оставили волки. На малом ходу приблизились они к зверю на несколько шагов. Лось прижал уши, таращась на людей выпуклыми тоскливыми глазами, трясся всем телом. Его округлые бока тяжело вздымались и опадали. По холке и особенно по крупу зверя кровянились глубокие полосы ран. Сугроб с проломанным настом был весь испятнан сочной краснотой.

Денис вынул переговорник:

– «Первый», «первый», я «второй», ответь! – звонко зачастил он в микрофон.

– Что там у тебя? – быстро отозвался отец.

– Мы тут лосиху стельную[22] от волков отбили. Лежит в снегу, кровянит, сильно покусана. Что делать?

– До леса далеко?

– Рядом, через сугроб.

– Ломайте чарым чем можете. Она в лес, на мягкий снег, уйдет. Там ей держаться легче, и волки туда не сунутся…

Голоса людей испугали лосиху. Она медленно, пошатываясь, поднялась и попыталась выбраться из глубокого сугроба, но наст держал ее, как кромка льда утопающего.

Денис быстро спрятал переговорник и крутанул ручку газа, отъезжая от обессиленного зверя.

– Давай от леса заедем, – решил он, – будем наст ломать оттуда.

Они подъехали к толстой сосне и спрыгнули в снег. Он был мягким и сыпучим, обнес ребят по пояс.

– Лосю такой снег нипочем! – весело крикнул Денис. – У них вон какие высокие ноги…

С полчаса они корежили крепкий наст, потея и задыхаясь, где ногами, где тяжелым снегоходом, проделывая траншейку к спасительному лесу. И когда до лосихи осталось шагов десять-пятнадцать, прошлись на снегоходе почти у самой ее морды.

Словно поняв, что маленькие люди ей не враги, лосиха отчаянным прыжком сиганула в снежный проём, едва ребята отъехали от нее на некоторое расстояние. Минута – и зверь скрылся в глубине темного леса.

Отрадно было друзьям – не напрасно они бились за спасение лосихи: раны у нее неопасные, а значит, выживет столь нужный нашим лесам зверь да еще и приплод даст.

Ночник

– Вставай, сынок! – будил Дениса отец. – Мороз-ночник заковал все напрочь, надо выручать тетеревов…

Денис привык вставать сразу, не валяясь в постели, а тут еще отец со своей егерской тревогой, поэтому он стал быстро одеваться.

– В мелочах мороз вряд ли прижал снег накрепко, – объяснял отец свое беспокойство, – там снег зерновой, сыпучий, а вот по старым листвякам, вырубкам да меж кустов на болоте ветерком натянет стыни. Чарым становится что цемент, не пробить его птице.

Денис знал, что косачи на ночь в снег углубляются, проделывая ходы, спят там, а утром вылетают, разваливая потолок своих ночлежек. Но в крепкий мороз этот слой снега им не сломать.

– Лыжи возьмем, – отец ожидал Дениса уже одетый, – а то в лесу не везде чарым нас выдержит, валиться будем, как лоси.

– Так растаяло кругом, – не понял его Денис.

– До леса пешком пройдемся. Лыжи на плечи. И там, где согнало снег, без лыж обойдемся. Ну а если придется в тальники лезть или на вырубки, без лыж не сунешься, и как раз там всю зиму держались косачи…

Ветер рванул одежду, едва Денис вышел за ограду. Ядреный мороз ознобил лицо. Земля, свободная от снега, застучала под сапогами стылой твердью. За деревней, над бором, чернеющим вдоль реки, широко распахивалась заря. Привычные утренние звуки оживляли улицу.

Переулком, еще хранящим покатые сугробы снега вдоль изгородей и плетней, отец и сын спустились с косогора и сразу вышли на просеку, разделявшую бор на части. Снег лежал в лесу сплошняком, и они стали на лыжи. Хотя наст и был жестким, подбитые камусом[23] лыжи скользили по нему мягко и бесшумно.