Рудольф. На основе реальных событий. Часть 2
– Да утром погода неважная была…
– Да ты боишься лететь просто, мелкая душонка!!! Ты понимаешь ли, что вся армия в опасности?
– Да я готов лететь…
– Ты под суд пойдешь, Ефимов! Развалил боевой отряд! Я тебя покрывал, а теперь не буду.
– Тогда и я не буду командовать! Нашли себе мальчика для битья! Я боевой летчик, а не мальчик!
– Трус ты, а не боевой летчик… – Голос Павлова вдруг стал тише, так, что стало едва слышно: – Я сейчас напишу на тебя рапорт Начавиарму. А ты пиши рапорт, чтобы тебя сняли с командования. Найдем кого посмелее сюда… Шкурник ты, вот ты кто…
– Да погоды ж не было… – Голос Ефимова звучал тише, и чувствовалось, что оправдывается он скорее для проформы. Рудольф покачал головой: страшная это вещь – боязнь полета. Он помнил ее еще по Империалистической войне. Боевой летчик, смельчак – после аварии преображается и начинает отлынивать от работы. И тут либо победишь себя, либо…
– …а как на спирту полетишь? Он же испарится на жаре.
– У нас горючее есть и аппараты есть! – Голос нового комиссара отряда Лазуткина словно звенел металлом. – Павлов вон летает на спирту!
– По полтора часа!
– Да ты же вообще не летаешь, товарищ Ефимов! – Лазуткин вскипел. – Вон Филипцев Ефим летает и в такую погоду и разведку делает! А ты только причины ищешь, как бы так на земле остаться да не делать ничего. Где твое революционное сознание? Ты же командир отряда!
– Послушай, комиссар, ну чего ты хочешь от меня? – Голос Ефимова стал глухим, словно просящим. – Сказал же: завтра лечу с Колосовым… А рапорт я написал уже Павлову, выбирайте нового командира…
– Эх, Иван, помню я тебя совсем другим пилотом, – Лазуткин сказал это уже на тон ниже. – Как в 1918 году летал, как этой весной разведки делал да не боялся ничего. Что с тобой?
– Не надо мне читать моралей, Коля. Нет над тобой больше командира Ефимова. Кончился.
– Развалил ты отряд, Иван. Теперь собирать его как?
– Найдутся герои… Вон Илью Сатунина небось поставят…
Однако случилось иначе. Двадцать третьего августа Павлов принял решение перебросить два отряда – 1-й истребительный и 23-й – юго-западнее, на станцию Алексеевка, чтобы быть поближе к линии фронта. На следующий день Рудольфа, который помогал грузить снятое для полетов отрядное имущество обратно на платформы их эшелона, вызвали в штабной вагон. Наскоро вытерев руки ветошью, он пошел вдоль состава, принюхиваясь к запахам дегтя и варившейся на обед каши. Ефимова в вагоне не было, а сидел там мрачный Сергей Хорьков и задумчивый Николай Лазуткин.
– Ну вот что, товарищ Калнин, – голос Сергея был строг и официален, что Рудольфа сильно встревожило. – Есть у меня для тебя два сообщения. Во-первых. Меня из отряда отзывают.
– В авиашколу? Получилось? – Рудольф улыбнулся.
– Нет… – Хорьков нахмурился и покачал головой. – В распоряжение Начавиаюжфронта. В Козлов.
– Понятно, – кивнул Рудольф, которому, конечно, понятно было далеко не все. Разве что, по реакции Сергея, можно было догадаться: летчиком тому пока что стать не светит.
– Теперь второе. – Хорьков внимательно посмотрел на Рудольфа и усмехнулся. – Ты назначаешься временно командующим отрядом.
Рудольфу показалось, что он ослышался. Он, конечно, был уже комиссаром авиадивизии и за 1917-й год хорошо понял, как управляется авиаотряд. Однако себя на эту роль он никогда не примерял. По одной простой причине, которую и озвучил:
– Но… Сергей… Я же не летчик!
– Ты летчик-наблюдатель с боевым опытом, – Хорьков покачал головой. – Знаешь, как отряд устроен, людей знаешь. Другого кандидата сейчас нет.
– А Ефим Филипцев? – Рудольф все пытался найти причину, чтобы отказаться. Не потому, что боялся, – просто не считал себя достойным.
– Ефим хороший летчик. И Илья Сатунин тоже. Но ты же сам прекрасно знаешь, чем начальник отряда отличается от обычного пилота. Ты мне в 1917-м году своим Калашниковым все уши прожужжал. Вот и будь достоин его памяти.
– Сергей… – Рудольф прижал руки к груди и, задохнувшись, молча смотрел на Хорькова. В ушах у него слегка звенело. Тело наполняла пустота. Он чувствовал себя словно набитым ватой изнутри: ножки-ручки мягкие, вот-вот подогнутся. Потом это прошло. Он стал думать, что бы сделал на его месте поручик Калашников – в первую очередь. Или Сергей Островидов. Или сам Хорьков…
– Вот-вот, – Хорьков кивнул, словно услышав мысли Рудольфа. – Мы с тобой в Красной армии, и мы на войне. Приказы нужно исполнять. И я тоже стал командиром отряда, ничего такого не умея. И тоже боялся. Все у тебя получится. А Николай поможет.
Тут Хорьков хлопнул Лазуткина по плечу, тот скорчил гримаску, блеснув стеклышками пенсне.
– Главное труса не празднуй, товарищ Калнин. – Лазуткин стал комиссаром чуть меньше месяца назад, а потому старался выглядеть солидно. – Коммунистическая ячейка тебе поможет. Ребята надежные, сам знаешь.
Рудольф покачал головой. Все это слабо укладывалось в сознании, но, похоже, выбора у него не было.
– Одно могу сказать. – Тут Сергей позволил себе улыбнуться: – Летать теперь ты станешь чаще. Командиру отряда отказать в вылете сложнее. С Ильей Сатуниным да с Ефимом Филипцевым не пропадешь, да, может быть, и еще летунов в отряд пришлют.
– Понятно, – Рудольф кивнул. – Когда и у кого дела принимать?
– Да просто работай, Рудольф, вот и все, – Сергей усмехнулся. – Ревизию ты сам проводил, личный состав знаешь. Сейчас объявим о твоем назначении. А задача у тебя первая – попасть на станцию Алексеевка вслед за 1-м Истребительным. Самолеты летом, имущество эшелоном. Дальше Павлов тебе подскажет. Да и начавиарм скомандует…
– Ну вот ты и стал командиром. – Конон хитро усмехнулся, серые глаза его блеснули в полумраке комнаты. Уже явно рассвело. – Смотри, теперь не заважничай.
– Куда мне важничать, – Рудольф махнул рукой. – Справиться бы.
– Справишься. И Андрей Николаевич тебе привет передает, говорит, все хорошо будет. Не бойся испытаний, Рудя, и станет у тебя отряд не хуже, чем был он у поручика Калашникова.
– Спасибо… – Рудольф с удовольствием потянулся на жестком ложе, посмотрел на Конона: – А ты-то как?
– После поговорим, Рудя. Сейчас тебе пора вставать…
Рудольф проснулся толчком. Рядом никого не было. Покачал головой: вот приснится же… Надел галифе и сапоги, вышел из хаты. Утро было тихим и ясным. Рудольф зевнул и с удовольствием начал умываться. Задания вчера вечером они не получили: Павлов сказал, что Воронеж определится с заданием утром. А значит, раннего вылета не будет. Мысли текли спокойно и ровно. Нужно проверить, как готовится завтрак, и потом подготовить к вылету прилетевшие в Алексеевку самолеты. Они стояли подальше от путей, за самолетами 1-го истребительного отряда, приткнувшись к крестьянским избам: аэродромом здесь служил маленький выгон размером сто пятьдесят на двести метров.
Привычным ухом Рудольф вдруг уловил звук летящих снарядов. Послышались разрывы, засвистели осколки. Шрапнель! Это могло означать только одно: на Алексеевку надвигаются белые. Забежав в избу, Рудольф стал стремительно одеваться. Приказаний отдавать не потребовалось: мотористы и летчики и так уже бежали к самолетам. Стреляли явно по станции, а два снаряда случайно залетели к избам. Аэропланы стояли вплотную к хорошо выбеленным стенкам и отлично маскировались.
Пробегая мимо первой машины, где моторист Павлова уже крутил мотор, увидел у избы невысокую девушку в голубеньком платьице, татарских чувяках, с туго заплетенной толстой косой, спускавшейся через плечо до пояса. По ее лицу медленно катились крупные слезы, она вытирала их маленькими кулачками и попыталась улыбнуться. Биби-Сара, жена Павлова. Вот не боится же он супругу возить с собой, мелькнула у Рудольфа мысль. Впрочем, думать об этом сейчас было некогда.
1-й истребительный уже взлетал, а их машины пока что только готовились к вылету. Над станцией поднимался черный дым – вероятно, загорелись цистерны с горючим. А значит, отрядный эшелон, скорее всего, будет потерян. Рудольф подумал об аэродромной команде и прочих бойцах, не имевших отношения к обслуживанию аэропланов. Увидел Василевского, который пытался помогать мотористам, остановил его:
– Иван, собери всех, кого найдешь. Сначала со станции, потом отсюда. Уходите за реку и в лес и потом идите на Воронеж. Мы улетим туда…
От станции слышалась пулеметная стрельба: аэропланы 1-го Истребительного по очереди заходили куда-то за станцию и стреляли – вероятно, по пехотным цепям. Так продолжалось минут пятнадцать-двадцать. Потом переместились в сторону, в район балки, наискось подходящей с юга к станции. Оттуда послышались взрывы: летчики кидали бомбы. За это время моторы наконец удалось запустить, и один за другим отрядные «Сопвичи» взлетели.
Проходя на высоте пятнадцати-двадцати метров правее станции, Рудольф увидел, что их эшелон, эшелон 1-го истребительного, а также соседние составы охвачены огнем. Особенно полыхало там, где стояли цистерны с горючим. Пожар был гигантским, но ни одного человека вокруг. Артиллерия белых уже перенесла свой огонь за реку на пригорок, вот там виднелись маленькие группы бегущих людей, скачущие верховые и движущиеся по направлению к леску, за пригорком, подводы.
Подходя к группе самолетов 1-го истребительного, они увидели, что у выхода из глубокой балки, которая заканчивалась громадной впадиной, развернулась батарея белых, в глубине все было забито их пехотой, артиллерией и обозами. От сброшенных бомб и пулеметного обстрела белые метались в балке, как муравьи в потревоженном муравейнике, пытались выбраться оттуда, но крутые склоны затрудняли выход, и многие повозки, почти достигнув края, валились назад, вниз, сметая на своем пути лезущих им навстречу. По этой цели методично работали все пять самолетов товарища Павлова.
Работали они прицельно, стараясь, чтобы ни одна бомба не прошла мимо цели. Рудольф видел, как Павлов скрылся в балке, отошел на полкилометра, развернулся и приближался обратно на такой высоте, что края балки были на уровне его крыльев. Бросок бомбы – точное поражение группы врагов. Белогвардейцам было жарко – их молотили, как хлеб на току. Минут через двадцать 1-й Истребительный закончил работу. Понятно было, что эта атака позволила большинству людей со станции скрыться.
От балки уходили через станцию. Там уже орудовали казаки. Артиллерия перестала бить, и только одна пушка лениво постреливала по северной окраине села Алексеевки, куда отошла главная масса людей. Узкая переправа через довольно глубокую речку Сосна не давала протиснуться, так что многим приходилось реку переплывать. Скинув на казаков оставшиеся бомбы, самолеты 23-го отряда потянулись к Воронежу…
Рудольфа переполняла горечь. Все отрядное имущество было потеряно. И даже мысль о том, что казаки дорого заплатили за рейд на Алексеевку, аэропланы целы, а люди, по крайней мере в основной массе своей, имели достаточно времени на то, чтобы уйти, не приносила радости. Что теперь станется с отрядом? Как ему проявить себя хорошим командиром, начав боевой путь с такого фиаско? Черный день – 27 августа 1919 года…
Глава 2. Тула
1919. Москва
Потребовалось несколько дней, чтобы остатки отряда собрались в Воронеже. Рудольф был занят организацией ночлега и получением питания для измученных переходом людей. О снаряжении речь пока не шла, хотя у многих краснофлотцев не осталось почти ничего: они выскочили из эшелона без вещей. И все сгорело. Аэропланы передали в другие отряды: уже тридцатого августа Рудольф с Ильей Сатуниным улетели в Давыдовку, в 4-й авиаотряд, туда же улетел Ефим Филипцев. Николай Цыганков был направлен во 2-й Истребительный отряд, а Иван Ефимов – в 13-й.
Несколько недель прошли в томительном ожидании: Рудольф разрывался между необходимостью боевой работы и волнениями за отряд, которым временно командовал Михаил Огородний. Отряд двигался в тыл. И наконец 27 сентября Рудольф получил сначала устное указание от Начавиаюжфронта Петражицкого, а потом указание от замначальника полевого управления авиации: отряд отправить на переформирование в Тулу. А на следующий день, одновременно с указанием сделать новую отрядную печать, – отправиться лично вместе с делопроизводителем Иваном Василевским в Москву, к Авиадарму Сергееву, «для получения инструкций и распоряжений по формированию вверенного Вам отряда».
Рудольф перечитал распоряжение несколько раз. Итого: отряд едет в Тулу, а он – в Москву, к Авиадарму! Рудольф абсолютно спокойно относился к начальникам, стоявшим выше по командной лестнице. Не был он ни лизоблюдом, ни карьеристом, еще со времен службы в Иркутске у Эверта. Но тут он как-то внутренне осознал масштаб происходящих событий. В Москву к Авиадарму – это как в Империалистическую войну к Великому Князю Александру Михайловичу прокатиться… А впрочем, товарищ Сергеев в делах авиации разбирается небось получше.
Они с Иваном Василевским выехали в Москву, а Миша Огородний с комиссаром Лазуткиным стали готовить отряд к отправке в Тулу. При том, что Деникин наступал, а вокруг было неспокойно – это представляло собой серьезную задачу. И все же уже тридцатого сентября Миша сообщил из Рязани: отряд едет в Тулу в сборном воинском эшелоне. Прямой дороги через Елец, видать, не получилось…
Москва в конце сентября была прелестна: голубое, словно умытое дождями небо, практически безоблачное, желтые, еще не облетевшие березы, буйство красок в парках и садах. Однако Рудольфу было не до красот: дел оказалось невпроворот. Получить указания, оформить имущество, выбить положенное, договориться о спешной отправке.
Встреча с Сергеевым прошла быстро и по-деловому. Рудольф запомнил только крепкое рукопожатие и внимательный, пристальный взгляд глубоко посаженных глаз. Высокий лоб товарища Сергеева и чуть длинный нос придавали ему сходство с крупной птицей – нацеленной на полет и на победу. Говорил Сергеев кратко, и Рудольф практически не волновался: понятно было, что ему необходимо, и растекаться мыслями по древу не пришлось.
Получив разрешение наведаться в резерв авиаспециалистов в поиске мотористов и летчиков, Рудольф отправился с Петроградского шоссе в знакомое здание на Садовой Триумфальной. И там на входе практически нос к носу столкнулся с невысоким серьезным парнем. Лицо его показалось знакомым, и память услужливо подсказала: Гатчина, июль 1916 года, палатка мотористов на учебном аэродроме офицерской школы…
– Яков? – Парень обернулся на зов, нахмурился, с прищуром посмотрел на Рудольфа. Потом улыбнулся: – Рудольф? Который во Францию попал?
– Он самый, – Рудольф улыбнулся. – Не скучаешь, Яков, в резерве?
Глаза у парня загорелись огнем:
– Да каждый день к начальнику хожу! Жду назначения…
– Пойдешь ко мне в отряд? Набираю мотористов, – Рудольф улыбнулся. – В 23-й отряд, тот самый.
– Пойду, – Яков серьезно кивнул. – Коли бюрократы местные отпустят…
– Отпустят, – Рудольф усмехнулся. – Как фамилия твоя?
– Жуков.
– Ну, значит, скоро увидимся, Яков Жуков!
Рудольф отправился к начальству и в итоге вытребовал себе опытного боевого летчика, на что никак не рассчитывал: думал, что все они уже пристроены. Леонид Ефимов оказался невысоким и спокойным. Он воевал в Империалистическую войну в 13-м отряде и потом в 5-м отряде истребителей – в 1915 году совсем недалеко от Рудольфа, под Варшавой. Был кавалером Георгиевских крестов всех четырех степеней и офицерского ордена Святого Георгия: подбил немецкий самолет, и тот вынужден был совершить посадку в русском тылу. За боевые заслуги Леонид получил звание прапорщика. Попал в немецкий плен весной 1917 года и провел там десять месяцев… Рудольф не верил своим глазам: это была несомненная удача.
Так что в Тулу они выехали уже вчетвером. Поезд тащился медленно, за окном проплывал осенний лес. Подольск, потом Серпухов, Ока…
– Ползет и ползет. Хоть выходи грибы пособирать, – горячился Яков. – Вон видно, на опушке, подосиновик стоит…
Леонид только слегка улыбался. Он был молчаливым, тихим, невысокого роста и только иногда улыбался, подкручивая аккуратно подстриженный ус. Никогда бы не подумал, что на груди у этого парня когда-то был целый иконостас, подумал про себя Рудольф. А впрочем, он ценил это качество: показуха была свойственна скорее золотопогонникам, причем чем меньше человек стоил на деле, в воздухе, тем больше рисовки было у него на земле.
1919. Тула
Наконец, добрались до Тулы и стали искать прибывший сюда 23-й отряд. В Туле были транспортные пробки от частей, отступавших к Москве. Ходили упорные слухи, что в Старом Осколе белых встретили с колокольным звоном; что из комиссаров, бежавших из Старого Оскола, на станции Касторной убито человек восемь. Что в Ельце, при слухе о подходе казаков, местные красноармейцы побросали винтовки и бросились, подняв руки, сдаваться. Трамваи с пятого октября по праздникам не ходили, так что по городу за неимением в отряде автомобилей приходилось передвигаться пешком.
А прочем, Тульский укрепрайон был Деникину покуда не по зубам. Большевики дрались за него отчаянно: здесь находились арсенал, оружейный завод и патронный завод. Для Республики потеря Тулы означала бы практически неминуемое поражение… Постепенно ситуация на фронте стабилизировалась, и Рудольф энергично занялся поисками помещения под штаб отряда, места под аэродром, налаживанием хозяйственных связей, выбиванием провианта и имущества и вообще построением отряда.
Штаб отряда организовал рядом со зданием комитета РСДРП в бывшем доме Губернатора – на пересечении улиц Свободы и Мотякинской. Часть имущества и людей получил от 51-го авиаотряда, который был влит в 23-й. Получил он и еще одного опытного летчика – Дмитрия Бондаренко, который тоже воевал в империалистическую и тоже побывал в плену. В отличие от спокойного Ефимова, Бондаренко был мрачным, нервным и придирчивым. Как он летает, возможности проверить покамест не было.
Тула, расположенная на холмах над рекой Упа, была сравнительно крупным городом. Сто тридцать тысяч населения, огромное количество госпиталей, в которых раньше лечились раненные солдаты империалистической, а теперь уже гражданской войны, крупный железнодорожный узел, много заводов и квалифицированных рабочих. Рудольфу здесь нравилось: осенние краски добавляли прелести новеньким деревянным и каменным двух-трехэтажным зданиям, палисады были аккуратно ухожены, рабочие – прилично одеты. Рудольф отмечал контраст между пролетарскими районами Петрограда и Тулы: здесь явно зарабатывали больше и жили солиднее.
…Яков Жуков немедленно влился в коммунистическую ячейку отряда, заражая всех энергией. Был он всегда спокоен, не по годам вдумчив, но активен до крайности, так что даже комиссар Лазуткин старался его прыть умерить. Особенно Якова возмущала пассивность тульских пролетариев: вместо активной поддержки Советской власти они бурчали что-то о снижении доходов при выросших нормах выработки и никак не желали входить в положение молодой Республики. Как-то раз, уже в ноябре, он буквально ворвался в помещение, занимаемое ячейкой. Глаза его метали молнии.
– Меньшевики какие-то, честное слово! – Яков, сжимая в руке видавшую виды кепку без кокарды, возмущенно смотрел на Лазуткина. Тот, посмеиваясь, кивал. – Прошу машину на полдня для нужд Красной авиации. Кто, говорят, бензин оплатит, да шофферу за работу? Нешто для нужд Революции жалко им? Все копейки считают…
– А ты что же?
– Ну пришлось раскошелиться. – Яков поджал губы. – Никак иначе не выходило.
– Привезли?
– Привезли.
– Ну так что же ты расстраиваешься?
– Так отрядные же деньги, им счет нужен. А ну как на еду не хватит?
– Это дело командира – деньги считать, – Лазуткин покачал головой. – А наше дело – проверять, как они расходуются…
Когда Яков успокоился, его взгляд упал на газету Коммунар, которую держал в руке Лазуткин.
– Есть чего?
– Да на вот, ознакомься. – Лазуткин передал ему газету, показывая, куда смотреть. Хмурясь, Яков стал читать:
– Если нет штиблет – то в шею. – Он покосился на Лазуткина.
– Читай, читай. – Лазуткин хмыкнул.
– В авиационном отряде восьмого ноября был бал. Не имея бального костюма, я отважился пойти на него, чтобы посмотреть, как веселятся красные войска, но не успел я взойти, как чуть ли не в шею был изгнан распорядителем этого бала за то, что был обут в валеные сапоги. Я имею одни сапоги, в которых я шел не танцевать, а посмотреть. Но оказалось, был вечер не для нас, а для господ. Не мешало бы комиссару вышеуказанного отряда разъяснить этим товарищам те начала братства, которые нам диктуют наши товарищи, стоящие вверху. Я не обижаюсь на то, что меня вытолкнули, а обидно, что они не понимают задач нашей пролетарской идеологии. Красноармеец авиационного отряда Тишков.
– Это про наших, что ли? – Яков поднял глаза на Лазуткина. – Знаю я этого Тишкова Володю. Много о себе думает… Как механик.
– Про наших. – Лазуткин усмехнулся. – Говорил я Рудольфу: повесь плакат на входе, что только в штиблетах можно.
– А он?
– Сказал, мол, каждый должен внутри понимание иметь, ты же, мол, не пойдешь в портках в парную, вот и на бал только в штиблетах ходят… Пролетарская революция, говорит, культуры не отменяет.
– Да уж, Рудольф-то наш Михайлович – романтик. – Яков хмыкнул. – В следующий раз надо бы его подстраховать…
…Все началось случайно. Рудольфу нужно было дерево для запчастей. Какие-то комплекты он получил вместе с аэропланами, но запас карман не тянет, а искать потом в глуши древесину нужной марки себе дороже. И вот в конторе лесозаготовительного отдела он обратил внимание на молодую барышню—делопроизводителя. Совсем юная, активная, она, подбоченясь, что-то указывала сидевшей за печатной машинкой пожилой даме. Потом прыснула в ладонь, мельком взглянула на Рудольфа и легкой походкой вышла в другую комнату. Больше Рудольф ее не видел, только услышал, как она в соседней комнате спросила кого-то:
– А ты на бал идешь? Послезавтра, в женской гимназии?..
Вот, казалось бы, и все. Рудольф занимался делами, но девушка не выходила у него из головы. Он чувствовал, что хочет узнать ее получше, снова увидеть, подтвердить впечатление живой и веселой красоты, незлого юмора… От нее так и веяло легкостью, теплом, жизнью… И когда к вечеру он понял, что наведываться к ней в контору ему не позволяет положение командира отряда, решение созрело само: нужно идти на танцы. Однако: где взять штиблеты и как туда попасть?
Рудольф подсел к Леониду Ефимову, который собирался уже укладываться. За неимением других помещений, командование отряда и летчики жили прямо в штабе, бросив матрацы на пол около печи. Правда, дров было маловато, так что часто по утрам просыпались от холода. Но в тесноте – не в обиде. В казарме у красноармейцев было очень тесно…
– Леонид… – Рудольф не знал, как начать, стеснялся, но деваться было некуда. – Есть вопрос… не по службе.
Ефимов удивленно вскинул брови и внимательно посмотрел на Рудольфа, но ничего не сказал. Худощавый, с маленькой бородкой, ровесник Рудольфа – он производил впечатление скромного юноши-студента, и трудно было поверить, что это полный Георгиевский кавалер. Перед такими, как Ефимов, члены царской фамилии обязаны были вставать с кресла. Хотя осенью 1919 года это, конечно, уже не имело значения.
– Ты умеешь танцевать? – Рудольф помедлил. – На балу?
– Приходилось, – Ефимов усмехнулся. – А мы что, на бал идем?
– Ну понимаешь, – Рудольф снова замялся. – Да, есть такая идея.
– Ну не все же в штабе бока пролеживать, – Леонид вдруг улыбнулся. – Только в чем же мы на бал пойдем, товарищ командир? В сапогах туда негоже заявляться.
– У меня с лета залетные остались, – Рудольф хитро улыбнулся. – На штиблеты хватит…
– А на костюмы?
– Время революционное, – Рудольф покусал губу. – Глядишь, и галифе сойдет.
– Со штиблетами?
– Ну, может, и на костюмы хватит, – Рудольф со вздохом прикинул, сколько у него имелось наличности.
– Да ты только для себя считай, у нас тоже заначки имеются. – И тут Ефимов подмигнул Рудольфу. Как когда-то Конон…
Вечером следующего дня они в военной форме, при оружии и с саквояжами в руках подошли к зданию женской гимназии. Здание было необычной формы: две улицы сходились тут под острым углом. На перекресток глядел узкий трехэтажный фасад с колоннами и островерхой башенкой, вдоль обеих улиц шли длинные трехэтажные крылья. В первом этаже находился магазин готового платья, окна второго и третьего этажа мягко светились. Рудольф прислушался: музыки пока что не было слышно. Уже стемнело, небо затянули тучи, но дождь покуда начинаться не спешил.
У входа в здание их остановил распорядитель, рядом с которым стояли два красногвардейца с винтовками.
– Вы танцевать, товарищи?
– Так точно, – Рудольф кивнул. – Командир 23-го авиаотряда Калнин. А это летчик 23-го авиаотряда Ефимов.