Рудольф. На основе реальных событий. Часть 2

На них посмотрели с уважением, но пропускать не спешили.

– Проход на бал только со штиблетами, товарищи летчики.

Рудольф молча показал на саквояж. Тогда их пустили внутрь, они поднялись по слабо освещенной лестнице со стертыми мраморными ступенями на второй этаж, и здесь распорядительница, строгая дама с сильной сединой в волосах, в закрытом темном платье с высоким воротником, критически окинув их взглядом, указала на комнату, где можно было переодеться.

– У нас ничего не пропадает, господа, но свои револьверы держите, пожалуйста, при себе и не теряйте, – она произнесла «револьверы» с ударением на букву «о», и Рудольф слегка улыбнулся. Дама взглянула на него холодно и продолжила ледяным тоном: – Наши воспитанницы содержатся в строгих правилах. А потому никаких спиртных напитков и прочих вольностей в этих стенах не допускается.

– Мы пришли танцевать, мадам, – Рудольф произнес это по-французски и поклонился по парижской моде, чем вызвал удивленный взгляд дамы. Впрочем, она быстро совладала с собой и продолжила по-французски:

– Тогда проходите в эту комнату и приведите себя в порядок. Бал начнется через пятнадцать минут…

– Это ты в Париже наловчился? – Леонид, стащив гимнастерку, посмотрел на Рудольфа.

– Ну да, – Рудольф усмехнулся. – Надеюсь, навыки за два с половиной года не растерял…

Переодевшись, он достал заветный футляр – французские принадлежности для ухода за усами. Аккуратно расчесал волосы и усы. Футляр пережил за эти годы многое, даже нападение в Алексеевке: он был плоским, так что легко помещался в полевую сумку. Или в глубокий карман. Наконец, они привели себя в порядок и по начищенному до блеска поскрипывающему паркету прошли в конец коридора. Здесь стоял полумрак. Дверь в актовый зал была немного приоткрыта, и на порог ложилась узкая полоска света. Сердце забилось сильнее. Рудольф ощутил прилив радости, ему хотелось поскорее увидеть ту девушку. Он решительно шагнул вперед и открыл дверь.

Зал был освещен скупо: несколько керосиновых ламп по углам, несколько толстых свечей в тяжелых бронзовых подсвечниках. В дальнем углу стоял большой рояль, строго блестевший темным лаком, а рядом с ним на тумбе – граммофон с огромным раструбом. Вероятно, сначала будут вальсы, а потом – что-то более современное, решил Рудольф. Он знал, что танго в России было под запретом, особенно в гимназиях. Однако времена изменились – может быть, удастся блеснуть парижским шиком?

Он сразу не увидел ее, да и она не распознала его среди других гостей. Девушек было около двадцати, они, в красивых платьях и туфельках, краснея и перешептываясь, поглядывали на десяток мужчин в костюмах и отблескивавших в свете ламп штиблетах. Несколько военных – это легко читалось по их позам, несколько молодых заводских инженеров и еще пара молодых людей неопределенного звания – вот и вся компания танцоров.

Наконец, распорядительница бала прошла к роялю, села за него и громко объявила:

– Вальс!

Рудольф, стараясь сдерживать нетерпение, пошел к группе девушек. И вдруг увидел ту самую – хотя сейчас она выглядела немного старше в красивом белом платье, с аккуратной прической и сверкавшими в ушах и на груди украшениями. Слегка покраснев, она с улыбкой ответила на приглашение Рудольфа, и они закружились в танце. Он вальсировал сначала сосредоточенно, но очень быстро понял, что девушка двигается легко, и расслабился. Музыка закружила их.

Он видел ее глаза – серые, с легкой голубизной, широко распахнутые ему навстречу. Ее рука лежала на его плече, а он осторожно держал ее за талию. Ее запах окружал его. Здесь, пожалуй, не было или почти не было духов, но запах был волшебным. Он не думал ни о чем. Это было похоже на полет, но полет волшебный, без треска мотора и запаха касторки и бензина. И ее глаза сияли ему навстречу.

– Вы танцуете прекрасно, – сказал он, склоняясь над ее ручкой. И только потом понял, что говорил по-французски. Впрочем, она поняла, поскольку ответом ему было кокетливое merci.

– Позволите еще один танец? – Рудольф спросил это уже по-русски.

– Да, – просто ответила девушка, и они снова закружились в новом танце.

Поскольку девушек в зале было больше, никто из молодых людей не претендовал на партнершу Рудольфа: выбор барышень здесь был недурным, одна другой краше. А подруги девушки – как вскоре узнал Рудольф, ее звали Надежда, – не пытались отбивать у нее кавалера. То ли опасаясь резкого слова, а может быть, просто потому, что эта пара сегодня была лучше всех. Они очень подходили друг другу и двигались так, будто танцевали вместе всегда.

Узнав, что Рудольф – летчик и командир отряда, Надежда в шутливом ужасе раскрыла свои прекрасные глаза:

– Вы не боитесь?

– Ну что вы… – Рудольф улыбнулся немного застенчиво. – Полет – это прекрасно. Наверное, лучшее, что со мной было. Не считая этого танца!

Она слегка покраснела, но глаз не отвела, и они продолжили кружиться, забыв о времени. Дама за роялем наконец устала, и в зале наступила пауза, только пары и стоявшие у стены барышни тихо перешептывались.

– Вы танцуете танго? – Надежда посмотрела на Рудольфа слегка насмешливо.

– Да. – Молодой человек улыбнулся. – Немного.

– А где учились танцевать?

– В Париже…

Она не успела задать больше ни одного вопроса. И действительно, была великолепной партнершей. Рудольф начал понимать, что теряет из-за Надежды голову. Он, конечно, оставался командиром отряда, ответственным и хозяйственным. Но сердце его явно уже сделало свой выбор. Это новое чувство было теплее, свежее и одновременно острее всего, что он чувствовал к девушкам до сих пор. И даже юношеская любовь к Соне – шесть лет назад, уже шесть лет, – меркла перед живой, раскрасневшейся и соблазнительной Надеждой, которая следовала за ним в танце уверенно и покорно одновременно.

Он как-то не сразу заметил, что с некоторых пор они танцуют вдвоем. Это действительно было похоже на полет, и время остановилось, было только движение и упоительное чувство единения и взаимопонимания без слов. Когда музыка закончилась и они остановились, зал аплодировал им. Рудольф же понимал, что просто не в состоянии выпустить Надежду из рук – вот так просто.

– Позволите мне проводить вас? – Он снова поцеловал ей руку. – На улице темно.

– Если не боитесь, – Надежда кокетливо улыбнулась.

– Тогда встречаемся внизу.

– А ты действительно прекрасный танцор, Рудольф Михайлович, – Ефимов улыбнулся. – И партнерша хороша…

– Я провожу ее, не против? – Рудольф улыбнулся Леониду.

– А у меня тоже внезапно возникли планы на вечер, – хитро улыбнулся пилот, и они расстались.

До улицы Лейтейзина идти было недалеко – забрать немного в сторону вокзала, а потом свернуть налево, к холмам. Надежда шла, крепко взяв Рудольфа под руку, и молчала. Вероятно, немного устала танцевать. Идти хотелось как можно медленнее: расстаться сейчас с ней было бы просто мучительно. Рудольф, взвешивая все за и против, судорожно размышлял. Положение его на данный момент было неплохим: командир авиационного отряда, летчик. И он точно знал, что будет добиваться этой девушки, чего бы это ему ни стоило. Но взять ее с собой – значит, подвергнуть риску. Он вспомнил маленькую жену товарища Павлова тем утром на станции Алексеевка. А впрочем, если он хочет, чтобы Надежда была с ним рядом, нужно действовать.

И вот, когда они подошли к дому номер шестьдесят шесть – двухэтажному, с каменным первым этажом и деревянным вторым, с изящной резьбой по коньку крыши и вокруг окон, с аккуратным палисадом, – он решился окончательно. На улице было темно, фонари стояли редко – а потому лицо Надежды только смутно белело перед ним. Но даже в такой темноте он увидел, как широко открылись ее глаза, когда он твердо сказал:

– Надежда, позвольте мне познакомиться с вашими родителями.

Она помолчала, потом пролепетала тихонько:

– Если не боитесь… – И открыла калитку.

В комнате, куда Надежда привела его, сидели родители девушки. Отец был тонкокостным изящным сероглазым блондином в домашних брюках, теплой рубахе и красивом жилете с вышивкой. Мать, напротив, смуглая, темноглазая, с пышными темными волосами, подстриженными до уровня плеч. На ней было строгое темное платье с высоким воротником. Смотрела исподлобья, поджав губы, – Рудольф сразу же вспомнил собственную маму. Знакомое выражение. Оба они были явно настороже: появление молодого военного, которого дочь привела с бала, очевидно, не слишком обрадовало их.

– Это Рудольф, – Надежда, улыбаясь, показала на кавалера. – Он прекрасно танцует и… Он летчик.

– Рудольф Калнин, – отрекомендовался Рудольф. – Командир авиационного отряда.

– Летчик? – Отец Надежды, словно и не слышав слов молодого человека, неодобрительно смотрел на дочь. – Ты разве не знаешь, что они все подряд пьяницы и гуляки? А главное, живут недолго?

Надежда вспыхнула и промолчала, а Рудольф, который в целом ожидал подобного приема, ответил:

– Я летаю с 1912 года, Михаил Иванович. Воевал под Ригой. И, как видите, цел и невредим. И я прошу руки вашей дочери.

Наступила тишина, только тикали стоявшие в углу часы. Отец Надежды долго молчал, потом спросил:

– Как вы сказали? Калнин?

– Так точно. Рудольф Калнин.

– Латыш?

– Да.

– Лютеранин?

– Да.

– А Надежда, как видите, православная… – Михаил Иванович усмехнулся. – Не находите ли вы это препятствием?

– Ты, папа, когда на маме женился, тоже не православную брал, – Надежда вспыхнула.

Мать сверкнула на дочь темными глазами, но промолчала, только немного покраснела.

– А ты, голубушка, уже и замуж собралась? – Отец прищурился. – Ну так знаешь прекрасно, что я маму, после того как из табора выкупил, крестил сначала в православную веру. И потом только женился.

– Сейчас другое время! – дочь говорила запальчиво. – Старое время кончилось.

– Ну да, ну да… – Михаил Иванович покивал головой… Потом посмотрел на Рудольфа: – А имя мое вы как узнали?

– Это… несложно. – Рудольф улыбнулся. – У Надежды спросил. Вы Михаил Иванович, а мой отец – Михаил Семенович…

– Ну, спасибо, хоть не в ЧК осведомились… – Михаил Иванович усмехнулся. Потом снова прищурился на Рудольфа: – Большевик?

– Нет, – Рудольф покачал головой. – А это важно?

– В Туле весьма важно… – Михаил Иванович кивнул. – Что ж ты в Красную армию подался?

– По призыву. – Рудольф пожал плечами. Обсуждать эту тему с родителями девушки не хотелось.

Михаил Иванович помолчал. Потом посмотрел на супругу и промолвил:

– Ну вот что, красный командир Рудольф Калнин. Дела так не делаются. За уважение к нам спасибо, за то, что дочь проводил – тоже. Пока ты с ней танцуешь – цены тебе нет. Но ответ на твой вопрос пока что отрицательный…

…Рудольф медленно шел по ночной улице в сторону штаба отряда. Было темно, но он не боялся: во-первых, улицы патрулировались, во-вторых, его револьвер всегда при нем. Да и просто недосуг ему думать сейчас о мелочах. Он думал о Надежде, которая за этот вечер заслонила для него весь мир. Единственный способ часто встречаться с девушкой – это танцы. Значит, придется устраивать балы непосредственно в авиаотряде. А там глядишь, и родители у барышни оттают…

– Телеграмма, товарищ командир.

Рудольф, до того сверявший финансовые ведомости, оторвался от них и прочитал на бумажной четвертинке печатный текст:

Укрепрайон Начавиасбогруппы Строеву

Прикажите Комавиотряда 23 срочно высылке сведений форме первой состоянию личсостава первое декабря и впредь таковые высылать по состоянию 1 и 15 числа каждого месяца точка 30 ноября 1919 года

Крармия Начавиаюжфронта /Акашев/

– Василевский, подготовь список и возьми за правило их отправлять в начале и в середине месяца. Кроме летного состава, добавляй комиссара, себя, старшину Оскара Сцесновича и младшего механика Михаила Огороднего…

…в соседнем помещении заспорили совсем уже громко, и Рудольф встал из-за стола. В комнате, занимаемой коммунистической ячейкой отряда, электрик Николай Дубровский и моторист Яков Жуков что-то горячо доказывали комиссару Николаю Лазуткину. Они были почти ровесниками, по двадцать три года. Рудольф с высоты своих двадцати девяти лет смотрел на них немного снисходительно. А впрочем, дело свое они знали, и комиссар Лазуткин Рудольфа вполне устраивал.

– Где это видано вагоны разрисовывать? – Лазуткин нависал над сидевшим за столом Жуковым. Дубровский стоял в стороне, прислонившись к стене и сложив руки поперек груди.

– Это агитация за пролетарскую Революцию! – Яков аж пристукнул кулаком по столу. – Мы должны на каждом углу показывать, что Воздушный флот Красной армии прекрасен и силен!

– А про секретность ты слышал? – Лазуткин нахмурился и грозно смотрел на Якова. – Про военную тайну?

– Да наши цистерны и самолеты на платформах и так нас демаскируют! – моторист произнес это, не запнувшись, чем вызвал внутреннее одобрение Рудольфа. – Мы же и демонстрационные полеты постановили делать для населения, и лекции читать!

Лазуткин помолчал. Потом привел, как ему казалось, неубиваемый аргумент:

– Где ж ты столько краски возьмешь?

– Да договорился я уже, – Яков расплылся в улыбке. – На патронном заводе ребята есть что надо, бесплатно передадут. И кисти. Нам только козлы сколотить – так это мы мигом. И на станции железнодорожники в депо обещали подсобить. Это же наша гордость – авиация…

– И на все у тебя ответ готов, – Лазуткин покачал головой. – Ну ладно, приступайте. Только эскиз сначала со мной утвердить. И с командиром…

…Рудольф с интересом читал только что принесенный Василевским документ. За окном выл ветер, мела пурга.

По красному Военному Воздушному Флоту Южного Фронта

№217 от 14-го декабря 1919 года

Объявляю для сведения приказ по Армиям Южного Фронта Российской Республики от 12-го Ноября с. г. за №1766

Ввиду особых условий воздушной службы, в особенности в зимнее время и в целях поднятия боеспособности летного состава авиа- и воздухчастей Южфронта, в связи с настоящим слабым питанием, гибельно отражающимся на здоровье и полетах таковых, разрешаем впредь до особого распоряжения производить выдачу добавочного пайка / сверх установленного / летчикам, и наблюдателям, и специалистам-наблюдателям, каждому в неделю два с четвертью фунта мяса, два с половиной фунта сливочного масла или сала, сорок восемь яиц и девяносто один золотник сахара.

Указанные продукты выдавать из Опродкомарма, а в случае отсутствия таковых изыскать способ нахождения и удовлетворить означенным питанием.

Подписали: Командюж Егоров, Член Ревоенсовета Южфронта Сталин

Приказ по красному Военному Воздушному Флоту Южфронта, подписали: Начальник Полевого Управления Авиации и Воздухоплавания Южфронта Красный Военный Летчик Глубоковский, Военком Эго.

– Интересно, нас это касается? – Василевский почесал бровь. – Сорок восемь яиц в неделю – это же почти по семь штук в день. Наверняка и остальным останется.

– Попробую у Строева узнать, – Рудольф пожал плечами. – У нас два летчика налицо да два наблюдателя – это, считай, по три десятка яиц в день на отряд, да десять фунтов масла в неделю, да мяса почти столько же. Хорошо бы, конечно…

– …Товарищ командир, телеграмма из Реввоенсовета от товарища Троцкого. Из штаба армии передали…

Серпухов 18/XII-19 точка. Тов Троцкий телеграмма №313 от 17 декабря приказал немедленно через надежных курьеров прислать списки всех награжденных орденом Красного Знамени со дня введения ордена тчк В списках при фамилиях должны быть приведены соответствующие приказы или постановления коими награждение мотивировалось тчк Во исполнение приказа тов. Троцкого немедленно получении его доставьте штаб юж сведения относительно лиц состоящих на службе…

Рудольф с удивлением посмотрел на Василевского. Тиф, испанка, холод, еды не хватает – а они орденоносцев проверяют. Мечтатели… Он дочитал концовку:

Случае если лиц награжденных орденом не имеется о сем также надлежит сообщить штаб юж

– Напечатай: в вверенном отряде награжденных Красным Знаменем не имеется…

– Рудольф Михайлович, Новый год будем отмечать? – В группе вошедших в комнату выделялся Николай Дубровский. – Пока есть возможность.

– А комиссар что думает? – Рудольф покосился на Лазуткина.

– Ну а что же, Новой год, так Новый год, – Лазуткин ухмыльнулся. – Только без поповских историй.

– А елку можно?..

– Где ты елку-то возьмешь? – Рудольф внимательно посмотрел на Дубровского. Сам он не отмечал Новый год уже несколько лет: в Париже не удалось, в Вендене было совершенно не до праздников, год назад в резерве авиаспециалистов тоже было не до торжества.

– Из лесу, вестимо… – Лазуткин фыркнул, вошедшие засмеялись.

– Ну хорошо, только чтобы без излишеств, – Рудольф строго посмотрел на вошедших. – И после полуночи всем разойтись…

…Вышло, однако, немного иначе. По случаю праздника в штаб пригласили жен, нескольких раненных авиаторов из ближайшего госпиталя. Народу набилось много, было душновато. Курить Рудольф заставил всех на улице – иначе в штабе было бы совсем не продохнуть. Были танцы, смех, пожелания близкой победы Революции. Расходиться никак не хотели, хотя Рудольф строго сказал: утром подъем по расписанию. Пусть и праздничный день, все равно работы запланированы.

Они с Лазуткиным договорились изначально: обойтись без алкоголя. Однако кто-то спирт все же пронес, по крайней мере Рудольф отметил, что у некоторых бойцов отряда румянец стал сильнее и глаза заблестели. Впрочем, пока все было прилично, и они с удовольствием танцевали с Надеждой под патефон и, как и на прочих балах, были лучшей парой. Однако потом в углу раздались громкие крики, и Рудольф, оставив Надежду под присмотром Ефимова, бросился туда.

– Ты же боец революции, как ты мог нарушить дисциплину?! – Раскрасневшийся Лазуткин стоял перед незнакомым военным – вероятно, из раненных авиаторов.

– Я за Революцию кровь пролил, а ты, шкура, мне выпить не даешь? – Военный побагровел, полез за пазуху и вытащил наган. – А ну, кто тут коммунисты? Ко мне, сейчас заарестуем этого пособника белых…

Видно было, что пьяный гнев застилает ему и глаза, и разум. Однако выстрелить не успел: на него накинулись сразу же несколько человек. Наган отобрали, руки скрутили – благо сопротивляться он не мог.

– Под арест. – Рудольф мрачно смотрел на поднявшегося военного. Потом обвел глазами остальных. – Все, расходимся. Утром разберемся.

Он развернулся и пошел к Надежде, которую нужно было проводить домой. За спиной загомонили, патефон выключили и стали расходиться. Рудольф думал, как ему быть. С одной стороны, нападение на комиссара, да еще при всех – не шутка. С другой стороны – этот подгулявший недолеченный боец тоже ведь авиатор. Раздувать скандал стоит ли? Он решил отложить эти мысли наутро: проспится в холодном, тогда и говорить имеет смысл.

Наутро к Рудольфу в штаб пришел летнаб Дмитриев, тоже из раненых, который бросился на скандалиста первым. За его спиной маячил телеграфист Трифонов.

– Товарищ Калнин, за Никитиным мы… – Денисов явно был смущен, но держался спокойно. – Вы уж простите его, не держите зла на человека.

– А на комиссара с оружием в руках нападать, значит, нормально?

– Да он с непривычки перебрал…

Рудольф распорядился привести Никитина, а сам посмотрел на Лазуткина:

– Ну а ты что скажешь?

Тот махнул рукой:

– Да с кем не бывает? Отпустим?

– Нет, так не пойдет, – Рудольф покачал головой. – Давай-ка все честь по чести организуем…

Наблюдатель 23-го авиаотряда Дмитриев

1 января 1920г №60 г. Тула

Командиру отряда

Рапорт

Согласно Вашего предписания от 1 января под моим председательством было расследовано дело по обвинению тов Никитина: об публичном оскорблении и угрозе оружием комиссару, о незаконной попытке арестовать комиссара и о внесении дезорганизации в среде красноармейцев отряда. Во время расследования тов Никитин признал себя виновным и просил следственную комиссию ходатайствовать перед Вами и комиссаром об освобождении его из-под ареста.

Председатель комиссии: летнаб Дмитриев

Члены: В. Попик, И. Денисов

Вот на этот рапорт Рудольф с облегчением наложил резолюцию:

Освобождаю с условием отдачи на поруки тов Дмитриеву и тов Трифонову 1-1-20 г. Калнин

1920. Тула

– Поедешь со мной вагон смотреть? – Рудольф хитро подмигнул Надежде. В изящной шубке, шапке и меховой муфте девушка смотрелась удивительно свежо. День был солнечный и яркий, искристый снег блестел вокруг. На щеках у нее играл румянец, в глазах плясали бесенята.

– Мне домой пора, – Надежда улыбнулась. – Так что, если только быстро.

– Тогда вперед, – Рудольф улыбнулся, позвал шоффера, они сели в недавно полученный отрядный «Пежо» и поехали на станцию.

Эшелон отряда состоял пока что из двух вагонов третьего класса, одного полноценного грузового вагона и нескольких теплушек, одна из которых была переделана под кухню. Открытые платформы обещали дать чуть позже. Рудольф старался как можно скорее подготовить отряд к отправке на фронт – и в то же время не мог себе представить, как будет теперь жить без Надежды. Оставалось две, максимум три недели, и они уедут. Нужно было на что-то решаться, но родители все так же были против их брака.

Подойдя к вагону-кухне, Рудольф обомлел. Дубровский не соврал: рисовать он и вправду был горазд. Правда, на радость комиссару Лазуткину, про авиаторов и номер отряда не было указано ничего. Зато во всю высоту вагонной стены была нарисована картина в стиле окон Роста. Первой в глаза бросалась хищная птица – то ли сокол, то ли еще кто похожий – на фоне ярко-голубого неба. Под птицей были полные хлеба поля, а ниже и левее – другой хищник, явно атакованный и сейчас беспомощно падающий на землю спиной вперед. Надо полагать, имелась в виду белогвардейская авиация.

Ниже падающей птицы на земле присутствовал некто в темной шляпе и темном же одеянии, больше всего похожий на испуганного горожанина. Впрочем, поскольку был он бледен и толстощек, то, вероятно, изображал собою побежденного буржуя. Справа и ниже сокола стоял, вдохновленно подняв руку к небу, рабочий с засученными по локоть рукавами. В руке у него был свиток – вероятно, Декрет Реввоенсовета. Почему-то в другой, опущенной руке, он держал открытый пустой мешок. Вероятно, оттуда выпустил сокола? А может быть, решил собрать немного хлеба? Это оставалось загадкой.

Наконец, справа от рабочего был… Сначала Рудольф решил, что это свободный крестьянин. Почему-то находился он не в поле, а в холмах, переходящих в невысокие горы, имел длинную бороду, усы и в заключение всего одет был в белую рубаху ниже колен, шаровары и черную меховую шапку из каракуля. В руке же он держал длинную палку с загнутым концом.

– Как ты думаешь, это пастух? – Рудольф показал на фигуру и покосился на Надежду.

– Похож… Это кто-то из твоих бойцов рисовал?

– Да, Николай Дубровский… Вообще он электрик, но видишь, талант в нем… – Рудольф хмыкнул. – Может быть^ художником станет, после войны.

– А где ты сам будешь жить?

– Ну пойдем посмотрим… Только там пока что холодно.

Кивнув часовому, Рудольф поднялся в штабной вагон и открыл дверь пассажирского купе. Здесь было чисто, но знобко: вагон пока что не топили. Однако в окно вагона лился солнечный свет, и потому тут было теплее, чем на улице.

– Иди сюда. – Надежда села на полку. Рудольф уселся рядом. Ее лицо оказалось близко, совсем рядом, и он решил не сдерживать больше переполнявших его чувств. Они целовались исступленно, страстно, ее запах кружил ему голову. Но, конечно, рук Рудольф не распускал: не время, да и не место. Наконец, слегка задыхаясь, Надежда отстранилась.

– Значит, если мы поженимся, я смогу поехать тут с тобой?

– Да, Адюся, сможешь. – Он только недавно стал называть ее этим ласковым именем: почему-то она не любила имя Надя. – А как же родители?

– Я… Говорила с мамой… Рассказала про то, как вас кормят, про деньги… Про то… – Тут она запнулась. – Про нас. Мама же цыганка, по-моему, она мне даже позавидовала.

– И они не настаивают на венчании?

– Она еще не говорила с папой. Но… В общем, вечером они ждут нас с тобой для разговора. Вдвоем…

– А ты согласна ехать со мной? Стать моей женой?

– Да. – В серо-голубых глазах словно плясали искорки. – Если ты научишь меня стрелять. И летать на самолете!

– Обещаю, – Рудольф рассмеялся и прильнул к ее губам…

– Сто пятьдесят рублей за летный час?..

– Да. И двести – за пуд бомб. И сотню за пуд литературы. Ну и спирт, конечно… Помогает.

– Неплохо. – Михаил Иванович Феофилов, усмехнувшись, прошелся вдоль пианино, потом остановился, опираясь на него и внимательно глядя на Рудольфа. – Про сорок восемь яиц в неделю я тоже уже наслышан… Пусть и на бумаге, все равно приятно. Солидно… А ну как собьют тебя?