Торжествующий дух
«Наступающий Светлый Праздник Воскресения Христа Спасителя как бы невольно побуждает меня поздравить Ваше Высочество с сим знаменательным и всерадостным христианским торжеством и пожелать Вам и Всему Августейшему Вашему Семейству встретить и провести радостные дни сии в мире, здравии и утешении духовном.
Пользуясь настоящим случаем, позволяю себе представить при сем на благоусмотрение Вашего Высочества общее праздничное поздравление мое, посланное многим православным для душевной пользы, а Вашему Высочеству с особенною целию, чтобы содержанием того письма напомнить Вашему Высочеству о личной нашей беседе относительно того, какой великий вред душевный приносится чрез то, что простых солдатиков без всякой надобности на службе кормят мясною пищею в постные дни. Солдатики эти (которых теперь по новому положению в каждом семействе два, а иногда три), приходя домой, продолжают нарушать пост уже по привычке, подавая сим дурной пример другим, а чрез это мало-помалу развращается всё Русское простое народонаселение; потому что свойство простого русского человека таково, что, если он решается волею или неволею нарушать пост, тогда он склонен бывает и на всякое другое зло. А за то и за другое неминуемо должно последовать наказание Божие.
Многие имеют обычай говорить, что нарушение заповеди о пище грех маловажный, забывая, что за одно вкушение запрещенного плода прародители наши были изгнаны из рая.
Всё это пишу Вашему Императорскому Высочеству для того, чтобы Вы в удобное время передали и объяснили кому следует, что нет никакой надобности кормить солдатиков в постные дни мясною пищею, потому что капусту и картофель и постное масло везде можно иметь для солдатиков, и эта растительная пища для них обычна и безгрешна. А кроме сего соблюдение постов во время мира подготовит войско к резким переменам пищи и во время войны, когда часто встречается неожиданный недостаток в ней.
Смиренно прошу Ваше Императорское Высочество простить меня великодушно и за дерзновение сказанного и вместе за невежество, что не принес Вашему Высочеству всеискреннейшего благодарения за милостивое и снисходительное внимание Ваше к моей худости.
Призывая на Ваше Высочество и на Августейшее Семейство Ваше мир и Божие благословение, пребываю с верноподданническою преданностию Вашего Императорского Высочества недостойный Богомолец многогрешный иеромонах Амвросий.
Г. Козельск. Оптина Пустынь.
Апреля 1888 года»[3]
К. Р. отвечал 8 мая:
«Глубокочтимый отец Амвросий! Откликаюсь на ваше Пасхальное приветствие радостным ответом: воистину Христос воскресе! Примите мою благодарность за милое, доброе письмо и за общее поздравление, которое читал я с вниманием и искреннею признательностью. Слова ваши глубоко запали мне в душу; вы не можете сомневаться в том, что с вашим мнением я согласен совершенно. Рад бы я был, если б мог по вашему совету вывести из употребления в наших православных войсках принятие скоромной пищи в постные дни. Но такая благая мера, к сожалению, не в моей власти; я не только не могу провести ее, но даже лишен возможности повлиять своим мнением на тех, от коих эта мера зависела бы. В оправдание начальства скажу только, что, постановив скоромную пищу и упразднив постную, оно было движимо добрым намерением: думают, что пост мог бы вредно повлиять на состояние здоровья войск. Насколько такое мнение основательно – судить не мне. Нам остается уповать, что ваш взгляд восторжествует над нынешним нежелательным порядком вещей.
Сегодня минул год со дня, как я впервые посетил святую вашу Обитель, а завтра с любовью буду вспоминать часы, к сожалению слишком краткие, год тому назад проведенные в вашей келии. Помолитесь Господу, дабы Он привел меня снова видеть и слышать вас и молиться среди вашей святыни.
Очень прошу вас передать мою сердечную благодарность за поздравительные письма – архимандриту Исаакию и отцу Скитоначальнику. Будьте добры принять от меня вместе с ними недавно отпечатанную стихотворную мою работу; я начал трудиться над ней незадолго перед поездкой в вашу благословенную Пустынь, а окончил только через год, потратив много терпения и труда.
Прошу вас от всей души не оставлять меня дорогими вашими молитвами и не лишать высоко мною ценимого благословения.
Безгранично почитающий вас Константин».
В последующие годы побывают в Оптиной пустыни и сам К. Р., и его дети.
Из Оптиной пустыни К. Р. и П. Е. Кеппен ехали через Белёв, Лихвин и Калугу. Белёв – родной город В. А. Жуковского, построенный им в молодости дом стоит на крутом берегу Оки. Справа, очень близко, – мощные стены древнего Спасо-Преображенского монастыря. За ним – Крестовоздвиженский женский (окормляемый оптинскими старцами). В городе несколько церквей. Начальная школа, попечителем которой был И. В. Киреевский, главный помощник о. Макария в издании духовных книг, православный философ. Имение Киреевских, Долбино, в семи верстах отсюда. Была в Белёве одна особенная святыня – дом, где в 1826 году скончалась Императрица Елисавета Алексеевна, вдова Императора Александра I Благословенного, двоюродного деда К. Р. В этом доме, бывшем губернаторском, за счет казны был устроен вдовий дом и при нем церковь.
Петербургские синодальные «Церковные Ведомости» (1888, № 11) поместили «Корреспонденцию из города Белёва», где среди церковных событий рассказывается о приезде сюда К. Р.: «Великий Князь при посещении Елизаветинского храма здешнего вдовьего дома, устроенного в память и на месте кончины в Бозе почивающей Императрицы Елисаветы Алексеевны, обратил высокое внимание на скудное положение этого храма и в соучастии с Его Императорским Высочеством Великим Князем Сергием Александровичем пожертвовал в него полное священническое, диаконское и псаломщическое серебряное, с голубым бархатом крестов облачение и такие же одежда и покровы на Престол, жертвенник и аналогии. Пример Высоких Особ не замедлил вызвать подражание в местных жителях, от коих поступили пожертвования двух полных облачений и бронзовой люстры. Великий Князь также обратил внимание на скудное содержание священно-церковнослужителей вдовьего дома, и уже изыскиваются способы к улучшению положения бедствующего причта вдовьего дома».
«К. Р.» – Поэт Божией милостью
Великий Князь Константин Константинович Романов и его место в литературе второй половины XIX века
1
В июле 1886 года вышла в свет первая книга Августейшего поэта: «Стихотворения К. Р.», СПб. (дозволено цензурою 12 мая 1886 года), 223 страницы, тираж одна тысяча экземпляров. Сборник предназначался не для продажи, а для раздачи кому придется, в первую очередь родственникам и друзьям. 26 июля К. Р. записал в дневнике: «Из Государственной типографии прислали два первых экземпляра моих стихотворений, всю тысячу пришлют на днях». Вскоре он начал дарить книгу. Он послал ее литераторам – поэтам, писателям, критикам: Н. Н. Страхову, А. Н. Майкову, И. А. Гончарову, А. А. Фету, А. Н. Апухтину, послал и П. И. Чайковскому, и еще многим. Конечно, сборник попал в руки и газетно-журнальным критикам. К. Р. ожидал не похвал, а дельных замечаний.
Отклик Апухтина пришел на мызу Смерди в августе. К. Р. записал в дневнике 23. VIII: «Мой письменный столик стоит на том же месте, как в прошлом году; на нем в порядке расставлены вещи, которые я всюду вожу с собою… Налево четыре книжки: стихотворения Лермонтова, Пушкина, «Жемчужины русской поэзии» и «Но вый Завет». Серебряная чернильница кубиком, две свечи в медных подсвечниках, маленький барометр-анероид, печать с ручкой из пурпурина, часики, два портрета жены в складной рамке, катушка для пропускной бумаги с нефритовой ручкой. Тетради для записывания стихов и писем, вот эта книга для дневника и маленькая записная книжка в красном кожаном переплете… тоже для записывания стихов. Списываю письмо поэта Апухтина, которое получил в воскресенье.
Ваше Высочество!Ваш благосклонныйДар получил я вчера.Он одиночество ночи бессоннойМне услаждал до утра…Верьте: не блеск и величие санаДушу пленяют мою,Чужды мне льстивые речи обмана,Громких я од не пою.В книге, как в зеркале, оком привычнымВижу я отблески лиц:Чем-то сердечным, простым, симпатичнымВеет от этих страниц.Кажется, будто, на миг забываяСвета бездушного шум,В них приютилася жизнь молодая,Полная чувства и дум.Жизнь эта всюду: в Венеции милой,В грёзах любви золотой,В теплых слезах над солдатской могилой,В сходках семьи полковой…Пусть вдохновенная песнь раздаетсяЧаще, как добрый пример!В памяти чутких сердец не сотретсяМилая подпись К. Р.Трудно мне кончить: слова этикетаПлохо вставляются в стих, —Но как поэт Вы поймете поэта,Если он кончит без них.А. Апухтин Петербург, 16 августа 1886 г.Эти стихи, – продолжает К. Р. дневниковую запись, – подействовали на меня отрадно, на меня повеяло от них теплом и лаской, я долго оставался под их обаянием».
Быстро отозвался на стихи К. Р. журнал князя В. П. Мещерского «Гражданин». 30 августа К. Р. пишет: «Прилагаю вырезку из «Гражданина» с разбором моих стихотворений, написанным кн. Мещерским. Отзыв благосклонный, но совершенно для меня неожиданный: я до сих пор воображал себя лириком, по крайней мере стихи в эпическом роде удавались мне редко и с большим трудом. Моего «Манфреда» обругали, может быть, отчасти и справедливо. Но неужели же мой стих тяжел в этом драматическом отрывке? А я было собрался писать целую поэму, в таком же драматическом роде, да и не бросаю это намерение. Надо будет еще более обратить внимание на стих, вкладывая его в уста совершенно противоположных личностей… Но описание природы, цветов и нашего севера осталось незамеченным».
Запись: «13-го [сентября] утром. Написал Чайковскому. Он обратился ко мне с просьбой исходатайствовать ему разрешение посвятить Государыне 12 недавно сочиненных им романсов. Он кончил свою новую, и, как он говорит, свою лучшую и последнюю оперу «Чародейку», и зимой будет оркестрировать ее. Ему бы хотелось посвятить эту оперу Государю, и он просит меня помочь ему в этом. Это поручение мне очень приятно. Я послал Чайковскому свой сборник. Может быть, он что-нибудь из него положит на музыку».
В сентябре Чайковский писал К. Р. о его стихах: «Многие из них проникнуты теплым, искренним чувством, так и просятся под музыку!» Но прошло более года до той поры, когда Чайковский исполнил тайное желание К. Р. В декабре 1887 года он сообщает ему: «Я написал недавно шесть романсов на тексты симпатичного и полного живого поэтического чувства поэта К*** Р***». К. Р. отвечал: «Вы не поверите, как я обрадовался вашему обещанию прислать новые, мне посвященные романсы и как я вам благодарен. Теперь по крайней мере шесть из моих стихотворений будут увековечены. Сгораю от нетерпения и любопытства узнать, какие именно вы выбрали» (11. XII. 1887). Эти шесть романсов были написаны на стихи: «Первое свидание», «О, дитя, под окошком твоим…», «Уж гасли в комнатах огни…», «Я вам не нравлюсь…», «Я сначала тебя не любила…» и «Растворил я окно…»[4].
В начале октября 1886 года в газете «Новое время» появился разбор книги стихотворений К. Р., написанный Виктором Бурениным, критиком и поэтом, драматургом и фельетонистом. 4 октября К. Р. записывает: «В Павловск я поехал с 4-х часовым поездом. В вагоне читал фельетон Буренина и письмо Грота о моих стихотворениях. Буренин меня не обругал и отнесся к моей книжке, пожалуй, сочувственнее, чем к стихам Апухтина.
Стихотворение «Отцветает сирень» называет он виртуозным по форме». Ответ Я. К. Грота, который был не только филологом и лингвистом, но и поэтом, на посланную ему книжку, пришедший по почте, был гораздо дельнее. «Письмо Я. К. Грота доставило мне огромное удовольствие, – пишет К. Р. – Он с тщательным вниманием просмотрел всю мою книгу и отметил понравившиеся ему места и все замеченные им погрешности. Такого рода дельный разбор – не то что не имеющие для меня важного значения взгляды всяких писак и фельетонистов и дает мне новый толчок вперед. Я с удвоенным рвением, можно даже сказать ожесточением, начинаю работать над отделкой своих последних произведений, стараясь достигнуть большего совершенства. Я совершенно чистосердечно и искренно говорю о своих последних стихах, что гордости нет в моей душе, что для меня ничтожны отзывы толпы, когда самый этот дар для меня лучшая награда и я смотрю на него как на талант, с помощью которого я обязан приобрести другие таланты»[5].
16 сентября было получено письмо от Ивана Александровича Гончарова. «Он благодарит за книгу моих стихов и разбирает их. Ему они кажутся искренними, и он в этом видит главный признак таланта; выше всего он ставит «Письмо из-за границы», «Из лагерных заметок» и «Умер». Это письмо очень меня обрадовало и доставило мне большое удовольствие; он исписал целых два с половиною больших листа. Я согласен с ним, что стихи, которые ему понравились, одни из удачнейших моих произведений. Но он ничего не говорит о коротеньких лирических произведениях, в которых я старался выразить свою любовь к нашему северу, к нашей скудной, но милой природе».
В конце октября Гончаров посетил К. Р. в Мраморном дворце. 3 ноября он писал ему: «Возвращаясь по набережной пешком домой, я много думал о замышляемом Вашим Высочеством грандиозном плане мистерии-поэмы, о которой Вы изволили сообщить мне несколько мыслей.
Если, думалось мне, план зреет в душе поэта, развивается, манит и увлекает в даль и в глубь беспредельно вечного сюжета – значит надо следовать влечению и – творить. Но как и что творить (думалось далее)? Творчеству в истории Спасителя почти нет простора. Все Его действия, слова, каждый взгляд и шаг начертаны и сжаты в строгих пределах Евангелия, и прибавить к этому, оставаясь в строгих границах христианского учения, нечего… Следовательно, художнику-поэту остается на долю дать волю кисти и лирическому пафосу, что и делали и делают живописцы и поэты разных наций… Всем этим я хочу только сказать, какие трудности ожидают Ваше Высочество в исполнении предпринятого Вами высокого замысла. Но как Вы проникнуты глубокою верою, убеждением, а искренность чувства дана Вам природою, то тем более славы Вам, когда Вы, силою этой веры и поэтического ясновидения – дадите новые и сильные образы чувства и картины – и только это, ибо ни психологу, ни мыслителю-художнику тут делать нечего.
Я отнюдь не желал бы колебать Вашей решимости или подсказывать свои сомнения в Ваших силах – нет. Читая томик, лежащий у меня под рукою, Ваших стихотворений, и между прочим переводов – я все более и более убеждаюсь в несомненных признаках серьезного дарования. Я только хотел сказать несколько своих мыслей по поводу избранного сюжета… Сам я, лично, побоялся бы религиозного сюжета, но кого сильно влечет в эту бездонную глубину – тому надо писать».
Позднее (в 1889 году) П. И. Чайковский, не зная о замысле К. Р., писал ему: «Ваше Высочество говорите, что не надеетесь написать что-нибудь крупное. Я же ввиду Вашей молодости совершенно уверен, что Вы их напишете несколько. Так как Вы имеете счастье обладать живым, теплым религиозным чувством (это отразилось во многих стихотворениях Ваших), то не выбрать ли Вам Евангельскую тему для Вашего ближайшего крупного произведения? А что, если бы, например, всю жизнь Иисуса Христа рассказать стихами? Нельзя себе представить более колоссального, но вместе с тем и более благодарного сюжета для эпопеи! Если же Вас пугает грандиозность задачи – то можно удовольствоваться одним из эпизодов жизни Иисуса Христа, например, хотя бы Страстями Господними. Мне кажется, что если с евангельской простотой и почти буквально придерживаясь текста, например евангелиста Матфея, изложить эту трогательнейшую из всех историй стихами, – то впечатление будет подавляющее!»
Удивительно, как близко подошел в своих советах Петр Ильич к уже возникшему у К. Р. замыслу.
Весной 1887 года К. Р. навестил Гончарова в его холостяцкой квартире. Старый писатель был простужен и почти не выходил на воздух. Гончарову было приятно участливое внимание Великого Князя. В ходе беседы он попросил его прислать ему новые стихи свои, не вошедшие в сборник. Это был ряд прекрасных стихотворений, написанных в течение 1886 года. К. Р. послал эти стихи Гончарову и получил ответ:
«Новые стихи отличаются типическими свойствами Вашей искренней, нежной, любящей натуры, – писал Гончаров. – Таких стихотворений есть несколько, между прочим – «Помнишь ли ты, как бродили мы по полю…» или молитва «Научи меня, Боже, любить…», потом «Благослови меня». «Пронеслись мимолетные грезы!..» – слишком лично субъективное стихотворение». Гончаров нашел, как строгий критик, несколько прозаических выражений в стихах, упрекнул автора в том, что он не всегда мотивирует свои чувства. Далее он отметил еще два понравившихся ему стихотворения: «Не ждал я, признаюсь, такого одобренья…» и «Колыбельная песенка», посвященная К. Р. своему сыну Иоанну (Иоанчику, как его звали в семье). О втором: «“Колыбельная песенка” – чудесно, грациозно, нежно. Печальный взгляд Божией Матери, обращенный к ребенку с предвидением жизненного горя, – прелесть. Это сравнение подсказало Вам Ваше родительское сердце». И далее: «Вы действительно рождены с огнем поэзии».
Книжку своих стихотворений К. Р. 2 декабря 1886 года послал А. А. Фету при следующем письме: «Многоуважаемый Афанасий Афанасьевич, пишу Вам, не имея, к моему искреннему сожалению, удовольствия быть лично с Вами знакомым. Мне привелось узнать стороной, что Вы удостоили снисходительного отзыва стихотворения К. Р., принадлежащие моему скромному, начинающему и весьма неопытному перу. Я глубоко ценю такой бесконечно лестный для меня отзыв как мнение одного из наших маститых стихотворцев пушкинской школы. Примите же от меня снисходительно прилагаемую книжку стихов и дайте мне надеяться, что Ваше дорогое сочувствие принесет мне счастье на избранном мною пути». В заключение письма К. Р. пригласил Фета посетить Мраморный дворец.
Фет отвечал: «Нынешней осенью я случайно напал в фельетоне «Нового Времени» на некоторые стихотворения, отличающиеся истинным поэтическим порывом и прирожденною потребностью красоты. Обрадованный неожиданной находкой, я поделился ею с вошедшим ко мне [В. С.] Соловьевым, спросивши: «Не правда ли, как хорошо?» «Не знаете ли, – спросил он, – чьe это?» И на отрицательный ответ мой он сам, взглянув в газету, по двум буквам К. Р., сообщил мне, что это стихи Вашего Высочества. Итак, я прежде был побежден поэтом, чем Великим Князем. Факт этот может быть удостоверен».
В своем письме к К. Р. от 27 декабря 1886 года Фет делится с ним своими представлениями о том, каким должно быть настоящее лирическое стихотворение. Оно, пишет Фет, «подобно розовому шипку: чем туже свернуто, тем больше носит в себе красоты и аромата». И далее: «Поэзия непременно требует новизны, и ничего для нее нет убийственнее повторения, а тем более самого себя. Хотя бы меня самого, под страхом казни, уличали в таких повторениях, я, и сознавшись в них, не могу их не порицать. Под новизною я подразумеваю не новые предметы, а новое их освещение волшебным фонарем искусства».
Очень ободряющие слова сказал автору по поводу «Стихотворений К. Р.» А. Н. Майков: «Впечатление Вашего сбор ника я не могу иначе характеризовать, как сказав, что оно – самое радостное. Удивительная искренность, чудная душевная чистота – и всё это в весенней обстановке юности – заставили бы полюбить поэта, если б не видали и не знали его».
На одобрительный отзыв Н. Н. Страхова, с которым всю жизнь по поводу почти каждого своего стихотворения советовался Фет (о чем Фет писал К. Р.), К. Р. ответил письмом, которое было как бы итогом всей переписки по поводу его стихотворного сборника. «Я читал и перечитывал ваши отзывы о моих стихотворениях, – писал К. Р., – и спешу выразить искреннюю благодарность за ваше сочувствие к моим первым опытам… В обществе, в котором я вращаюсь, мои стихи произвели впечатление; похвалы им я слышу со всех сторон; прекрасный пол особенно щедр на них. Это хотя и ласкает мое самолюбие, но нисколько меня не удовлетворяет. Мне нужно более осмысленное суждение, а не одна пустая похвала лиц, ничего в деле поэзии не понимающих. Я не хочу быть дилетантом в словесности; я смотрю на свое дарование как на талант, ниспосланный мне свыше, и не желал бы уподобиться неключимому рабу[6]. Я убедился опытом, что только посредством неутомимого труда можно достигнуть чего-нибудь, и надеюсь с Божией помощью совершенствоваться, терпеливо стремясь к заветной цели… Писать я могу только, когда меня посещает вдохновение, этот сладостно-мучительный недуг. Когда оно нахлынет, я пишу, но всегда медленно и с большим трудом. Благодаря многим отзывам, слышанным мной о моих стихах с разных сторон, я теперь более зрело и строго отделываю то, что выливается из-под пера. Но нередко впадаешь в уныние и руки опускаются, когда хочется писать, и не можешь».
2
Корифеи русской лирической поэзии были уже старцами, хотя и продолжали творить, в иных случаях даже более молодо и свежо, чем в прежние годы: Фет уже в преклонные годы начал печатать выпуски своих чудесных «Вечерних огней»; Полонский издал «Вечерний звон» (как бы итоговый сборник). Не ослабевало поэтическое творчество Майкова. Все они, поочередно, празднуют в эти годы пятидесятилетие писательской деятельности, а К. Р. находился почти в начале своего поэтического пути. Тем не менее он был высоко оценен ими как поэт, и они стали посылать ему свои новые, еще не напечатанные, стихи, – и для отзыва, и просто, по обычаю своего узкого кружка, поделиться самым дорогим с собратом по перу. Они обменивались не только письмами, но и стихотворными посланиями.
Так, в феврале 1887 года К. Р. пишет обращенное к Майкову стихотворение: «В ответ на его письмо с новыми стихотворениями»:
Опять твое разда́лось пенье,Опять звучит нам песнь твоя!К ней, очарован, в восхищеньеОпять прислушиваюсь я.Забыта вновь юдоль земная,Я будто слышу твой призыв,И, словно крылья расправляя,Вмиг встрепенувшись и ожив,Душа и просится и рветсяВ те неземные высоты,Откуда голос твой несется, Туда, откуда манишь ты,О, пой нам! Пой не умолкаяС той высоты, чтоб и опятьЯ в этой дивной песне раяМог вдохновенье почерпать.На это последовал стихотворный ответ: «Е[го]. И[мператорскому]. В[ысочеству]. Великому Князю Константину Константиновичу»:
Зачем смущать меня под старость!Уж на покой я собрался —Убрал поля, срубил леса,И если новая где заростьОт старых тянется корней,То это – бедные побеги,В которых нет уж прежних днейНи величавости, ни неги…Даль безграничная кругом,И, прежде крытое листвою,Одно лишь небо надо мноюВ безмолвном торжестве своем…И вот – нежданно, к нелюдиму,Ваш стих является ко мнеИ дразнит старого, как в зиму Воспоминанье о весне.Это было напечатано в «Русском Вест нике», № 3 за 1887 (С. 365). 10 апреля 1887 года отмечалось пятидесятилетие писательской деятельности Якова Петровича Полонского. Он был не только поэт, но и прозаик и уже в 1885 году выпустил десятитомное собрание сочинений. К. Р. приветствовал его по случаю юбилея стихами:
Незабвенных поэтов бессмертную лируУнаследовал ты, о, певец!Ты ревниво и свято сберег ее мируИ стяжал себе славы венец.В чутких струнах будила волшебные звукиВдохновенная песня твоя,То врачуя сердец сокровенные муки,То веселье и радость лия,Лишь во имя того, что светло и правдиво,Что волнует восторгами грудь,Лишь во имя добра ты всю жизнь терпеливоСвой тернистый прокладывал путь.И за то, что завет тех певцов незабвенныхТы исполнил, трудясь и любя,Никогда в песнопеньях твоих вдохновенныхНе забудет Отчизна тебя.Получив письмо К. Р. со стихами, посвященными Майкову, Фет откликнулся посланием «Его Императорскому Высочеству Великому Князю Константину Константиновичу»:
…Ужели жизнь опять приветна?Ужель затихли безответноИ буря и недуга злость?Какая весть благоволенья!Какая свежесть вдохновенья!Какой в глуши высокий гость!Весной нежданной сладко веет,В груди теплей, в глазах светлеет,Я робко за тобой пою.И сердце благодарно сноваЗа жар живительного слова,За юность светлую твою.Очень любопытна эта стихотворная переписка. Дружеские послания Фета, Майкова, Полонского, К. Р. непохожи на этот жанр первой трети XIX века, на стихотворную переписку Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Вяземского и других поэтов «золотого» времени поэзии. У них это личный, с глазу на глаз разговор, непринужденный, не стесненный ни требованием жанра, ни временем. Это беседа не только поэтов, но друзей, объединенных множеством общих интересов, – в дружеских посланиях мелькали многочисленные реалии (имена, события, намеки…), понятные только им. Без комментариев при их издании не обойтись. Послания же поэтов 1880–1890-х годов отличаются краткостью, виртуозностью формы, находчивостью поэтических оборотов и всегда – не дружески-непринужденным тоном, а возвышенным и строгим. Никакие детали быта не входят в них. Нет и намеков, понятных только им. В каждом случае это лирическое стихотворение. К. Р. вошел в эту переписку на высоком уровне мастерства.