Торжествующий дух

В 1880–1890-е годы Фет написал целый ряд стихотворных посланий к К. Р. (а также к его супруге и к сестре его Ольге Константиновне). Также и К. Р., который относился к Фету примерно так, как молодой Пушкин к маститому Жуковскому. Вот характерное послание Августейшего поэта к своему учителю:

Отважно пройдена дорога,И цель достигнута тобой:Ты, веря в доброе и в Бога,Свершил высокий подвиг свой.И ныне следом за тобоюПуститься в путь дерзаю я;Пусть путеводною звездоюСияет вера мне твоя.А ты, испытанный годами,Не унывающий боец,Ты – убеленный сединами,Венчанный славою певец.Меня, взращенного судьбоюВ цветах, и счастье, и любви,Своей дряхлеющей рукоюа трудный путь благослови.

В сонете «А. А. Фету. На пятидесятилетие его писательской деятельности 26-го января 1889» К. Р. поэтически-виртуозно выразил суть того впечатления, которое производит поэзия Фета (это уже не юбилейная любезность, а факт высокой поэзии):

Есть помыслы, желанья и стремленья,И есть мечты в душевной глубине:Не выразить словами их значенья,Неведомы, таятся в нас оне.Ты понял их: ты вылил в песнопеньяТе звуки, что в безгласной тишинеПленяют нас, те смутные виденья,Что грезятся лишь в мимолетном сне.Могучей силой творческого духаПостигнув все неслышное для уха,Ты угадал незримое для глаз.И сами мы тех сердца струн не знали,Что в сладостном восторге трепетали,Когда, чаруя, песнь твоя лилась.

Многому учился К. Р. у Фета, в том числе недоверию к себе, исканию профессиональных советчиков. Фет не считал себя мастером, не способным на ошибки, и не скрывал этого. 3 июля 1887 года к нему в Воробьевку, имение его, приехали Н. Н. Страхов и B. C. Соловьев. Фет пишет К. Р., что беседовал «с тонким знатоком поэзии B. C. Соловьевым, с одной стороны, и тончайшим критиком Н. Н. Страховым, который и на этот раз улучил время для просмотра сорока пяти моих стихотворений, предназначенных осенью к напечатанию отдельным, третьим, выпуском «Вечерних огней». При этом он так был строг, что вынудил во многих местах Соловьева заступиться за меня, грешного. Излишне прибавлять, как глубоко я им признателен» (6.VII.1887). Таким же образом Фет готовил и следующий выпуск – 4-й – «Вечерних огней». Он писал К. Р.: «Несмотря на обуявшую Страхова лень, я принудил его рассмотреть пятьдесят моих стихотворений… Стихотворений шесть мы окончательно вычеркнули, зато многие при помощи поправок получили определенность и ясность» (8.VIII. 1888).

Личное знакомство Фета и К. Р. произошло в Мраморном дворце, куда старый поэт приехал из своей Воробьевки 17 декабря 1887 года. «Это была наша первая встреча, – писал К. Р. – А до этого мы уже целый год переписывались, не видав друг друга». Со своей стороны К. Р. навестит Фета в его московском доме на Плющихе. Это будет позднее.

Посылая в январе 1888 года Великому Князю Константину Константиновичу третий выпуск своих «Вечерних огней», Фет сделал на нем надпись – посвящение К. Р.:

Трепетный факел, – с вечерним мерцаниемСна непробудного чуя истому,Немощен силой, но горд упованиемВестнику света сдаю молодому.

К. Р. очень дорожил своим знакомством с Иваном Александровичем Гончаровым, встречами и перепиской с ним. И стихотворное посвящение ему, написанное К. Р., имеет несколько иной характер, чем послания к поэтам. Это очень четко и ладно скроенное благодарение, чеканные приветственные стихи, в своем роде шедевр:

Венчанный славою нетленной,Бессмертных образов творец!К тебе приблизиться смиренноДерзал неопытный певец.Ты на него взглянул без гнева,Своим величьем не гордясь,И звукам робкого напеваВнимал задумчиво не раз.Когда ж бывали песни спеты,Его ты кротко поучал;Ему художества заветыИ тайны вечные вещал.И об одном лишь в умиленьеОн ныне просит у тебя:Прими его благодареньеБлагословляя и любя!

«Стихотворение, обращенное ко мне, – писал Гончаров К. Р., – я анализирую не критикой ума, а сердцем, сладко над ним задумываюсь и глубоко, умиленно благодарю!»

В письмах к Гончарову К. Р. с доверчивостью человека, все сообщенное которым будет принято с искренним и добрым вниманием, рассказывает о подробностях своего быта (в письмах к Фету – иное…). Так, 24 июня 1887 года он пишет из Красного Села: «Полк перебрался сюда в половине мая, а свою маленькую семью я в то же время перевел в Павловск. Туда я ездил по воскресеньям и праздничным дням, а остальное время обучал роту строю, всяким тактическим хитростям и стрельбе. Эти занятия, как я не раз говорил вам, преисполнены поэзии, несмотря на их кажущуюся сухость…

Пошли беседы с фельдфебелем о цене на сено для артельной лошадки, о больных, о провинившихся, об отличившихся на стрельбе, о капусте и грибах. Опять сиюминутно является ко мне ротный писарь с рапортом, бумагами, списками и сведениями. Опять является артельщик с вечным нерешительным требованием: «Денег позвольте…» Я продолжаю писать; моя поэма «Севастиан-мученик» приходит к концу. Это мое первое длинное произведение».

Поэма К. Р. «Севастиан-мученик» будет окончена в Павловске 22 августа 1887 года. 10 июля К. Р. посылает Гончарову новое стихотворение. «Вы подаете мне мысль, – пишет он, – переложить на стихи слова Архангела Пресвятой Деве, приведенные в Евангелии от Луки. Представьте, что эта мысль и мне приходила уже давно, и я надеюсь, что когда-нибудь мне и удастся написать этот Ave Maria.

Вы так подкупаете меня снисходительным отзывом о моих стихотворных переложениях из Св. Писания, что я решаюсь представить на ваше обсуждение стихи, написанные мною нынче весной на Страстной Неделе. Я старался передать в них впечатления, производимые на нас умилительными молитвами служб Святых Страстей; как увидите, у меня перечислены главнейшие из этих молитв. Я пытался в кратких словах изложить сущность их содержания, но боюсь, что далеко не достиг трудной цели».

Ответ Гончарова К. Р. получил 20 июля, через неделю после того, как у него родился второй сын – Князь Гавриил. Гончаров тепло поздравил Великого Князя и его супругу с такой радостью, а основную часть письма посвятил отзыву о присланном стихотворении «На Страстной Неделе» и разговору о духовной поэзии.

Стихотворение «На Страстной Неделе» написано с большим искусством и ясно чувствуемой глубокой верой («Жених в полунощи грядет!..»). «Я прочел его с таким же умилением, – писал Гончаров, – с каким оно, очевидно, написано, или, вернее, излилось из души поэта, как изливались и самые оригиналы этих молитв из вдохновенных верою душ их авторов. Такие молитвы есть поэзия верующей души, поэзия возносящегося к Богу духа. Всякий – глубоко ли или младенчески верующий и пламенно молящийся – в момент молитвы есть и лирический поэт… Оно (стихотворение) дышит и молитвенным, чистым настроением, и сжато, и сильно. Счастливая мысль – совокупить в нескольких строках главные лучшие молитвы прекрасных, умилительных молитв Страстной Недели… Почти все наши поэты касались высоких граней духа, религиозного настроения, между прочим, величайшие из них: Пушкин и Лермонтов; тогда их лиры звучали «святою верою» («И дышит благодатная святая вера в них» и т. д.), но ненадолго. Тьма опять поглощала свет, т. е. земная жизнь брала свое».

15 сентября 1887 года К. Р. пишет Гончарову: «Со страхом и трепетом посылаю вам «Севастиана-мученика», надеясь, что вы не откажетесь искренно и не жалея моего самолюбия высказать ваше суждение».

Это была поэма в двух частях, посвященная «королеве эллинов Ольге Константиновне», которая, как видно из стихотворного «Посвящения», и внушила автору этот сюжет. Ольга Константиновна летом 1887 и летом следующего года отдыхала в Павловске и много общалась с братом. Поэма впервые была напечатана в «Русском Вестнике» (№ 5 за 1888 год).

По мастерству, по четкости языка и формы, свободе речи и сжатости ее, звучности рифм, по неабстрактной живописи деталей быта третьего века «Севастиан-мученик» одно из лучших произведений в этом роде. Очень жив и высок религиозный дух поэмы, веющий свежестью жизни, а не так называемым ароматом пыльных страниц истории. Удивительно, как воскресает (не скажешь иначе) древность под пером К. Р.! «Севастиан-мученик» – блестящая проба перед грядущим грандиозным «Царем Иудейским», о котором он размышлял более четверти века.

В 1889 году вышел «критический этюд» Евгения Гаршина «Три поэмы», где он рассматривает три замечательных произведения, напечатанных в 1888 году: поэмы «Брингильда» А. Н. Майкова, «Яромир и Предслава» графа А. А. Голенищева-Кутузова и «Севастиан-мученик» К. Р. «Молодою ясностью и свежестью преисполнено третье из разбираемых нами произведений, поэма «Севастиан-мученик», изящный плод поэтического досуга, которым располагает ее автор. Эта грациозная пьеса является блестящим образцом неувядаемости того же романтического направления, с которым тесно связаны лучшие традиции русского общества… Прекрасное содержание вылилось в прекрасную форму: безупречное изящество поэмы, с внешней стороны, придает произведению одаренного поэта особую привлекательную силу. Ему чрезвычайно удались описания, которые дышат у него лермонтовскою образностью и колоритностью, как, например, следующая в живописных штрихах набросанная картина:

Гаснет алый запад, догораяВ небесах малиновой зарёй;Быстро тень надвинулась густая,И звезда зажглася за звездой.Уж померкло небо голубое,Тихо всё… Уснул великий Рим;И в немом, задумчивом покоеНочь спустилася над ним.

Изящный в отделке своего стиха, наш молодой поэт обладает уже и мастерством психического анализа, блестящие зачатки которого он, несомненно, проявляет в своеобразной разработке агиографического сюжета, к которому он отнесся совершенно по-своему, хотя и не отступая от исторической правды и церковного предания… Вообще молодой автор такой серьезной по замыслу и такой законченной по исполнению поэтической пьесы, как поэма «Севастиан-мученик», автор, хорошо известный знатокам и любителям русской поэзии и по другим своим произведениям, выступает перед нами вполне созревшим представителем лучшего литературного течения в области русского творчества, течения, живо сказавшегося в трех произведениях, разбору которых посвящен настоящий этюд. Все эти три поэмы вместе являются блестящим доказательством здорового состояния русской поэзии в данный момент и залогом ее преуспеяния ни в каком ином направлении, как только в том, которое насаждено у нас отцами русской поэзии – Жуковским и Пушкиным».

Г. Нелюбин писал позже, в 1902 году: «В «Севастиане-мученике» К. Р. поднялся до кульминационной точки своего поэтического кругозора: это безусловно лучшее его произведение, вещь, которая сделала бы честь любому из признанных корифеев русской поэзии… Немудрено поэтому, что из всех произведений нашего поэта «Севастиан-мученик» пользуется наибольшей популярностью. Не смотря на довольно значительные размеры «Севастиана…», поэма К. Р. вошла в многие сборники и хрестоматии, а также вышла отдельным изданием».

Севастиан-мученик

Претерпевый же до конца, той спасется.

Мф. 24: 13

Посвящение

Королеве эллинов Ольге Константиновне

Тебе, тебе, мой ангел нежный,

Я посвящаю этот труд;

О, пусть любовно и прилежно

Твои глаза его прочтут.

Ты мне внушила эти строки,

Они тобой вдохновлены:

Пускай же будут в край далекий

Они к тебе унесены.

И если грудь заноет больно

Тоской по нашей стороне,

Пускай тогда они невольно

Тебе напомнят обо мне.

И пусть хоть тем тебе поможет

Тот, кто всегда и всюду твой,

Кто позабыть тебя не может

И чья душа полна тобой.

Часть первая

1В Риме праздник. Рыщут колесницы,Топот, стук колес по мостовой,Ржанье, свист бича и крик возницыВ гул слилися. К форуму толпойПовалил народ. Снуют носилки,Пыль клубится облаком густым;Фыркает, храпит и рвется пылкийКонь под всадником лихим.2В честь богини зеленью, цветамиУбран был Венеры пышный храм;От курильниц синими клубамиВозносился легкий фимиам.В наготе божественного тела,Фидия рукою создана,В благовонном сумраке белелаОлимпийская жена.3Совершая жертвоприношенье,Цезарь сам стоял пред алтарем,И жрецы в немом благоговеньеС утварью теснилися кругом.Все во прах повергнулись толпою.Преклонился сам Максимиан, —Не поник отважной головоюЛишь один Севастиан.4Засверкали цезаревы очиИ зловещим вспыхнули огнем,Вне себя он стал мрачнее ночиИскаженным яростью лицом:«Ты ль не хочешь чтить моей святыни,Возмущая наше торжество?Ты ль, трибун мой, дерзкою гордынейОскорбляешь божество?»5И бесстрашно, твердо и спокойноОтвечал ему Севастиан:«Человеку, цезарь, недостойноПочитать бездушный истукан.Правды нет в твоей безумной вере,Ваши боги – лживая мечта,Не могу я кланяться Венере,Исповедуя Христа!6Он – мой Бог! Его святою кровьюГрешный мир искуплен и спасен;Лишь Ему с надеждой и любовьюЯ молюсь коленопреклонен.Небеса Он создал, создал землю,Создал все, что дышит и живет.Лишь Его велениям я внемлю,Он мне помощь и оплот!7Неподвижно, в трепетном молчанье,Царедворцы робкою толпойРоковое слушали признанье,Изумляясь дерзости такой.Обезумел цезарь, злобы полный,Ярый гнев уста его сковал,И смятенным ликторам безмолвноОн трибуна указал.8Вмиг вокруг него живой стеноюИх сомкнулись тесные ряды;Повлекли они его с собоюВ гору, в Палатинские сады.Нумидийской цезаревой стражейСдали там с рук на руки его…И покорно стал от злобы вражьейОн конца ждать своего.9Гаснет алый запад, догораяВ небесах багряною зарей;Быстро тень надвинулась густая,И звезда зажглася за звездой.Уж померкло небо голубое,Тихо все… Уснул великий Рим;И в немом, задумчивом покоеНочь спустилася над ним.10Уж во власти тихого Морфея,Под его чарующим крыломВсе, в дремоте сладкой цепенея,Позабылось безмятежным сном.Лишь, к стволу привязан кипариса,Молодой трибун-христианинТам, в саду цветущем Адониса,В эту ночь не спит один.11А кругом, на храмы, на чертоги,Налегла таинственная тьма;Сторожат изваянные богиРощи Палатинского холма;Сладко в них цветы благоухают,Водометы плещут и журчатИ росою свежей орошаютМрамор царственных палат.12Полночь дышит влажною прохладой…У стены на каменном полуСтража крепко спит под колоннадой.Догорев, костер дымит в углу;Пламя, вспыхнув, озарит пороюТо карниз, то вазу, то плиту,И, кружася, искры над золоюС треском гаснут на лету.13И задумчив узник одинокий,Кротких глаз не сводит он с костра:Скоро мрак рассеется глубокий,Минет ночь, – недолго до утра.Заблестит восток воспламененный,Брызнут солнца первые лучиИ разбудят этот город сонный,И проснутся палачи.14На него они наложат руки,Истерзают молодую грудь,И настанет час предсмертной муки,И окончен будет жизни путь.Словно искра, в мраке исчезая,Там, над этим тлеющим костром,Жизнь его, как утро, молодаяВ миг один угаснет в нем.15Но ни жизни, полной юной силы,Ни даров земных ему не жаль,Не страшит его порог могилы;Отчего ж его гнетет печаль?Отчего заныла грудь тоскою?Отчего смутилось сердце в нем?Иль ослаб он бодрою душоюПред мучительным концом?16Не его ли пламенным желаньемБыло встретить доблестный конец,Радость вечную купить страданьемИ стяжать мучения венец?Не мечтал ли дни он молодыеПоложить к подножию КрестаИ, как те избранники святые,Пасть за Господа Христа?17Но они не ведали печали:Не в тиши безмолвной и глухой,Посреди арены умиралиПред ликующей они толпой.Нет, в душе их не было кручины,Погибать отрадней было им:В Колизее славной их кончиныБыл свидетель целый Рим.18Может быть, звучали в утешеньеИм слова-напутствия друзей,Их молитвы, их благословенья,Может быть, меж сотнями очейВзор они знакомый различалиИль привет шептавшие уста;Мужества, дивясь, им придавалиСами недруги Христа.19А ему досталась доля злаяПозабытым здесь, в глуши немой,Одиноко, в муках замирая,Изнывать предсмертною тоской.Никого в последнее мгновеньеНе увидит он, кто сердцу мил,Кто б его из мира слез и тленьяВзором в вечность проводил.20А меж тем над спящею столицей,Совершая путь обычный свой,Безмятежно месяц бледнолицыйУж плывет по выси голубой.Просияла полночь; мрак редеет,Всюду розлит серебристый свет,И земля волшебным блеском рдеетНебу чистому в ответ.21Там белеет храм Капитолийский,Древний форум стелется под ним;Здесь колонны, арки, обелискиОблиты сияньем голубым;Колизей возносится безмолвный,А вдали извилистой каймойТибра мутные струятся волныЗа Тарпейскою скалой.22И, любуясь дивною картиной,Позабылся узник молодой;Уж теперь не горем, не кручинойСердце полно – сладкой тишиной.Приутихло жгучее страданье,И в душе сомненье улеглось:Этой ночи кроткое сияньеСловно в грудь ему влилось.23Примиренный с темною судьбою,Вспоминает он былые дни:Беззаботной, ясной чередоюПронеслись на севере они.Видит он зеленые равнины,Где блестят сквозь утренний туманАльп далеких снежные вершины,Видит свой Медиолан.24Видит дом родной с тенистым садом,Рощи, гладь прозрачную озерИ себя, ребенком малым, рядомС матерью; ее он видит взор,На него так нежно устремленный…Как у ней был счастлив он тогда,Этим милым взором осененный,В те беспечные года!25От нее услышал он впервыеПро Того, Кто в мир тоски и слезНам любви учения святыеИ грехов прощение принес;Кто под знойным небом ГалилеиПретерпел и скорбь, и нищетуИ Кого Пилат и фарисеиПригвоздили ко кресту.26Но года промчалися стрелою…Детства дней счастливых не вернуть!Он расстался с домом и семьею,Перед ним иной открылся путь:Он, покорный долгу, в легионыПод знамена бранные вступилИ свой меч, отвагой закаленный,Вражьей кровью обагрил.27Бой кипел на западе далеком:Там с врагами Рима воевалЮный вождь. Ревнивым цезарь окомНа победный лавр его взирал.Против франков, в войске Константина,Острых стрел и копий не страшась,Севастьян и с ним его дружинаХрабро билися не раз.28Но и в грозный час кровавой битвы,Поминая матери завет,Благодатной силою молитвыСоблюдал он в сердце мир и свет.Бодрый дух его не устрашалиЗной и стужа, раны и нужда;Он сносил без жалоб, без печалиТягость ратного труда.29И, властям всегда во всем послушный,Он жалел подвластных и щадил;С ними он, доступный, благодушный,И печаль, и радости делил.Кто был горем лютым, иль несчастьем,Или злой невзгодой удручен,Шел к нему, и всякого с участьемПринимал центурион.30И за то с любовью беспримернойПодчинялись воины ему,Зная, что своей дружины вернойОн не даст в обиду никому,И везде, из всех центурий стана,И в бою, и в пору мирных днейОтличалась сотня СевастьянаРатной доблестью своей.31И привязан был он к этой сотнеВсеми силами души своей;В ней последним ратником охотнейБыл бы он, чем первым из вождейВсех когорт и легионов Рима.Не желал он участи иной,Не была душа его палимаВластолюбия мечтой.32В бранном стане, в Галлии далекойСкромный дорог был ему удел,И его на блеск и сан высокийПроменять бы он не захотел.Почесть с властью, или роскошь с силой,Или все сокровища землиНикогда ему той сотни милойЗаменить бы не могли.33Что людьми зовется верхом счастья,То считал тяжелым игом он.Но увы! непрошеною властьюСлишком рано был он облечен!О, какою горькою кручинойСердце в нем исполось, когдаС этой храброй, доблестной дружинойОн расстался навсегда.34Никогда доселе сердцем юнымНи тщеславен не был он, ни горд;У преторианцев став трибуном,Во главе блестящих их когорт.Он остался воином смиренным,Ни наград не ждавшим, ни похвал,И, горя усердьем неизменным,Честно долг свой исполнял.35Но душе его прямой и нежнойЧужд был этот гордый, пышный Рим,Этот Рим порочный и мятежный,С ханжеством, с безверием своимУтопавший в неге сладострастной,Пресыщенный праздной суетой,Этот душный Рим с подобострастнойРазвращенною толпой.36Здесь, в тревожной суетной столице,Окружен неправдою и злом,Как в глухой, удушливой темнице,Изнывал он сердцем и умом.Полн отваги, мужества и рвенья,До конца готовый претерпеть,Жаждал он скорей принять мученьяИ за веру умереть.37И пришла пора освобожденья:Только ночь прожить еще одну,И настанет час успокоенья.С упованьем глядя в вышину,Он привет читает в блеске ночи:Звезд лучи, пронизывая тьму,С голубых небес, как Божьи очи,Светят радостно ему.38Небо залито лазурью нежной,Закатился месяц в облака;Медленно, неслышно, безмятежноУплывает ночь. Вот ветеркаПредрассветная прохлада веет,Край небес, светлея и горя,Заалел с востока… Тьма редеет,И зарделася заря.39Узник видит утра пробужденье,Светом солнца обдало его,И за день последнего мученьяОн прославил Бога своего.Пробудились стражи. ОбступилиСевастьяна шумною толпой,Молодое тело обнажили;Высоко над головой40Подняли беспомощные руки,Притянули к дереву плотней…Лютые принять готовый муки,В ожиданье участи своей,Он стоял живой пред ними цельюВ алом блеске утренних лучей,Не внимая дикому весельюНумидийских палачей.41В этот час предсмертного томленьяВсе земное мученик забыл;Полн восторга, в сладком упоенье,В небесах мечтою он парил.Перед ним отверзлись двери рая;Озарен сияньем неземным,Звал его, венец ему сплетая,Лучезарный серафим.42И не видел узник нумидийцаС длинным луком, с стрелами его;В забытьи не видел, как убийцаДолго, долго целился в него,Тетива как дрогнула тугая,Не видал, как спущена былаИ примчалась, воздух рассекая,Смертоносная стрела.43Лишь когда отточенное жалоГлубоко в нагую грудь впилось,В ней от боли сердце задрожало,И очнулся он от светлых грез.Шумный говор, крики, взрывы смехаУслыхал он, мукою томим:Зверская, кровавая потехаПо душе пришлася им.44Чередуясь, каждый в нетерпеньеВ грудь стрелу спешил ему послать,Чтобы силу, ловкость и уменьеНад бессильной жертвой показать.И стрела вонзалась за стрелою…Он терпел с молитвой на устах;Кровь из жгучих ран лилась струею,И мутилося в глазах.45Уж сознанье гасло и бледнело,И молитв мешалися слова;На руках без чувств повисло тело,И на грудь склонилась голова;Подкосились слабые колени…В область тьмы, забвения и снаПогрузился дух… Земных мученийЧашу он испил до дна.46А честное мученика тело,Брошено руками палачей,Скоро б, незарытое, истлелоПод огнем полуденных лучей,Где-нибудь во рву иль яме смрадной,Где бы хищный зверь, в ночную тьму,Оглодал его, где б коршун жадныйОчи выклевал ему.47Уж его от дерева поспешноОтвязать мучители хотят…Той порою, плача неутешно,Две жены прокрались тайно в сад.Но мольбы напрасны; тщетно слезыИзобильно льются из очей:Им в ответ звучат одни угрозыС бранью злобной палачей.48Жены им дрожащими рукамиСыплют деньги… Шумный спор возник,Зазвенело злато… Меж стрелкамиЗавязалась драка; слышен крик…А они страдальца тихо взяли,Дорогой обвили пеленойИ, глубокой полные печали,Унесли его с собой…

Часть вторая

1Рим ликует. Зрителей без счетаУж с утра стеклося в Колизей;Христианам вновь грозит охота, —Под ареной слышен вой зверей.И до зрелищ жадный, в нетерпенье,Ожидает цезаря народ…Вдруг раздались клики в отдаленье:«Тише, тише! Он идет!»2Распахнулась дверь. Цветов кошницыВысоко держа над головой,Дев прекрасных сходят вереницыМеж колонн по лестнице крутой.Из дворца идут они, как тени,Устлан путь узорчатым ковром;Их цветы на гладкие ступениПестрым сыплются дождем.3Движется дружина за дружиной:Здесь и дак косматый, и сармат,Здесь и скиф под шкурою звериной.Блещут медь, железо и булат,Рог и трубы воздух оглашают,И проходят пращники, стрелки;Серебром и золотом сияютСтражи цезарской полки.4Свищут флейты, и гремят цевницы,Скачет шут, и вертится плясун.Вот певцов проходят вереницыИ под звуки сладкогласных струнВоспевают в песне величавойВечный Рим с владыками его,Их полки, увенчанные славой,И знамен их торжество.5Звонких лир бряцанье заглушаетГрохот бубнов и кимвалов звон,Горделиво цезарь выступает,Облеченный в пурпур и виссон.Скиптр eгo из драгоценной костиИ орлом украшен золотым;Дорогой венец на длинной тростиЧерный раб несет над ним.6Вдруг кимвалы стихли, смолкли бубны,И застыл кифар и гуслей звук,В отдаленье замер голос трубный,Все кругом недвижно стало вдруг.Цепенея в ужасе безмерном,Цезарь глаз не сводит со стены,И к стене той в страхе суеверномВзоры всех устремлены.7Там в окне, над мраморного аркой,Между двух порфировых колонн,Полосою света залит яркой,Полунаг, изранен, изможден,Словно призрак иль жилец загробный,Отстрадавший юноша предстал.Красотой небесной, бесподобнойЯсный взор его сиял.8Волоса на плечи упадалиЗолотистой шелковой волной,Кроткий лик, исполненный печали,Выражал величье и покой;Бледны были впалые ланиты,И прошла морщина вдоль чела:Злая мука пытки пережитойКак печать на нем легла.9Посреди молчанья гробовогоОн, вздохнув, отверз уста свои;Полилось восторженное слово,Как потока вешние струи:«Цезарь! О, возьми меня с собою!В Колизее ждет тебя народ…Христиан, замученных тобою,Кровь на небо вопиет.10Уж песок арены зверь взрывает…Медлишь ты, бледнеешь и дрожишь!Иль тебя то зрелище пугает?Что ж смущен ты, цезарь, и молчишь?Содрогнешься ль ты перед страданьем?Иль твой слух еще не приученК детским крикам, к воплям и стенаньямСтарцев, юношей и жен?11Мало ль их, смерть лютую приявших?Мало ль их, истерзанных тобой?Одного из тех перестрадавшихНыне видишь ты перед собой.Эта грудь – одна сплошная рана,Вот моя кровавая броня!Узнаешь ли ты Севастиана?Узнаешь ли ты меня?12Но сильней любовь и милосердьеЖала стрел убийственных твоих:Я уход, заботу и усердьеБлиз твоих чертогов золотых,Под одною кровлею с тобоюНаходил у праведных людей;И их доброй, ласковой семьеюОт руки спасен твоей.13О, как тяжко было пробужденьеПосле казни той, когда я ждал,Что очнуся в небе чрез мгновенье.Осушив страдания фиал.Но не мог расстаться я с землею,Исцелела немощная плоть,И ожившим, цезарь, пред тобоюМне предстать судил Господь.14Страха чужд, тебе отдавшись в руки,Я пришел принять двойной венец.Претерпеть опять готов я мукиИ отважно встретить свой конец.Цезарь, там, я слышу… гибнут братья.С ними смертью пасть хочу одной!К ним иду я кинуться в объятья,Цезарь! Я иду с тобой!»15Недвижимо, притаив дыханье,Как волшебным скованные сном,Тем словам, в томительном молчанье,Все внимали трепетно кругом.Он умолк, и как от грез очнулсяЦезарь, а за ним и весь народ;Гордый дух в нем снова встрепенулсяИ над страхом верх берет.16«Надо мной ты смеешь издеватьсяили мнишь, что кары ты избег?Червь со львом дерзает ли тягатьсяИли с Зевсом смертный человек?Испытай же гордой головою,Что мне гнев громов небес грознейИ что казнь, придуманная мною,Когтя львиного страшней!17Пусть потрачены те стрелы даром.Но палач мой справится с тобой:Под тяжелым палицы ударомРазмозжится жалкий череп твой.И погибнешь – миру в назиданье —Ты за то, что вел безумный спорС тем, кто власть свою могучей дланьюНад вселенною простер!»18Он шагнул вперед; и всколыхаласьСловно море пестрая толпа.В колоннадах снова песнь раздалась,Свищут флейты, и гудит труба,Плясуны вновь пляшут по ступеням,Вновь грохочут бубны и кимвал,И вдоль лестниц с кликами и пеньемЛязг оружья зазвучал.19Но в последний раз борца ХристоваС вышины послышались слова, —И мгновенно все умолкло снова,Как объято силой волшебства.Над немой, смятенною толпоюСловно с неба слово то гремитИ ее, как Божьею грозоюРазражаяся, громит:20«Ты ужели страхом новой казниВозмечтал слугу Христа смутить?Воин твой, о, цезарь, чужд боязни,Казнь одну успел он пережить, —Верь! Приму вторую так же смело,Умирая с радостью святой:Погубить ты властен это тело,Но не дух бессмертный мой.21.О, Господь, простивший иудеям,На кресте их злобою распят,Отпусти, прости моим злодеям:И они не знают, что творят.Пусть Христовой веры семенамиВ глубине поляжем мы земли,Чтоб побеги веры той с годамиМощным деревом взошли.22.Верю я! Уж время недалеко:Зла и лжи с земли сбегает тень,Небеса зарделися с востока,Близок, близок правды яркий день!Уж вдали стекаются дружины,Юный вождь свою сбирает рать,И ничем его полет орлиныйВы не можете сдержать.23.Константин – тот вождь непобедимый!Он восстанет Божиим послом,Он восстанет, Промыслом хранимый,Укрепленный Господом Христом.Вижу я: в руке его державнойСтяг, крестом увенчанный, горит,И богов он ваших в битве славнойЭтим стягом победит.24.Тьму неправды властно расторгая,Словно солнце пламенной зарей,Засияют истина святаяИ любовь над грешною землей.И тогда, в день радости и мира,Осенятся знаменьем крестаИ воспрянут все народы мира,Славя Господа Христа!»

Павловск, 22 августа 1887