Злой рок. Политика катастроф
Говоря об этом словами Ника Бострома и Милана Чирковича: «…вымирание разумных видов на Земле уже происходило, и наивно полагать, будто это не может случиться снова»[54]. Даже если нам удастся избежать судьбы динозавров и дронтов, «примерно через 3,5 миллиарда лет возросшая светимость Солнца стерилизует земную биосферу. Но сложным формам жизни на Земле суждено погибнуть еще раньше, возможно через 0,9–1,5 миллиарда лет, считая от современной эпохи», поскольку к тому времени условия станут невыносимыми для любых живых существ, похожих на нас. «Такова стандартная участь всей жизни на нашей планете»[55]. Да, вполне вероятно, что мы сумеем найти другую пригодную для жизни планету, если разрешим проблему межгалактических путешествий на почти невообразимо огромные расстояния. Но даже в этом случае у нас в конце концов закончится время: последние звезды погаснут примерно через сто триллионов лет, после чего сама материя распадется на основные составляющие.
Мысль о том, что мы как вид можем провести на Земле еще целый миллиард лет, вроде бы должна обнадеживать. И все же многие из нас словно жаждут того, чтобы Судный день настал как можно быстрее. «Конец света», или эсхатон (от греческого слова ἔσχατος), – это элемент большинства главных религий мира, в том числе и самой древней – зороастризма. В «Бахман-яште» предсказаны не только неурожаи и общий упадок нравственности, но и «темное облако, [которое] превращает все небо в ночь», и дождь из «ядовитых тварей». В индуистской эсхатологии предполагаются обширные временные циклы, но ожидается, что нынешний цикл, Кали-юга, завершится весьма кроваво, когда Калки, последнее воплощение Вишну, низойдет на белом коне во главе армии и «установит праведность на земле». Апокалиптические настроения есть и в буддизме. Гаутама Будда предрек, что по прошествии пяти тысяч лет его учение забудут и человечество ждет нравственное вырождение. Тогда явится бодхисаттва Майтрея и вновь откроет учение о дхарме, после чего мир разрушат смертоносные лучи семи солнц. В скандинавской мифологии тоже есть свой конец света, Рагнарёк («Сумерки богов»): великая погибельная зима (Фимбульветр) погрузит мир во тьму и отчаяние, а затем боги сразятся насмерть с силами хаоса, огненными великанами и другими мифическими созданиями (йотунами), и в конце концов мир будет поглощен океаном. (Поклонники Вагнера видели версию этих событий в «Гибели богов».)
В каждой из этих религий разрушение – это прелюдия к возрождению. А вот в авраамических религиях космология линейна: конец времен – это и правда Конец. Иудаизм предвидит мессианскую эру, когда в Израиль вернутся изгнанники, живущие в рассеянии, явится Мессия и воскреснут мертвые. Христианство – вероучение, основанное последователями человека, который утверждал, что он и есть этот Мессия, – предлагает намного более яркую трактовку эсхатона. Как сказал Иисус своим последователям, перед парусией, или Вторым пришествием, грядет «великая скорбь» (Мф 24:15–22), «такая скорбь, какой не было от начала творения» (Мк 13:19), или «дни отмщения» (самое подробное их описание в Евангелиях – Лк 21:10–33). В Откровении Иоанна Богослова содержится, возможно, одно из самых поразительных видений конца: война на небе между Архангелом Михаилом с его ангелами и Сатаной; в результате войны Сатана будет низвергнут и скован на тысячу лет, а Христос будет править в течение этого тысячелетия вместе с воскресшими мучениками – но после верхом на звере багряном явится Вавилонская блудница, упоенная кровью святых, и в Армагеддоне свершится великая битва. Сатана будет освобожден из цепей – и ввержен в озеро горящей серы. А потом мертвые предстанут на суд Христов – и недостойные будут брошены в огненное озеро. Поражает описание четырех всадников Апокалипсиса:
И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.
Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.
И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.
И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.
И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом, и голодом, и мором и зверями земными.
Откр 6:1–8
Судный день предвещают великое землетрясение, затмение солнца и кровавая луна. Звезды падут на землю, и горы и острова двинутся с мест своих.
Альбрехт Дюрер. «Четыре всадника Апокалипсиса» (1498)
Удобная черта христианского эсхатона – неопределенность, которую Христос оставил в душах учеников, говоря о его сроках: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Мф 24:36).
Когда в 70 году Тит разрушил Иерусалим, первые христиане увидели в этом исполнение пророчества Иисуса о том, что Второй храм будет разрушен. Но последующие впечатляющие события, которые предрекал Христос, не осуществились[56]. Ко времени Блаженного Августина, епископа Гиппонского, казалось благоразумным приуменьшить роль тысячелетнего царства. И в своем труде «О граде Божьем» (426) Августин именно так и поступил, перенеся это царство в сферу непостижимого и (неопределенно) отдаленного будущего.
Возможно, упадок христианского учения о тысячелетнем царстве в какой-то мере объясняет революционное воздействие новой религии Мухаммеда, родившейся в Аравийской пустыне в VII веке. Во многих отношениях ислам просто стряхнул пыль с самых ярких моментов книги Откровения. В Мекке Мухаммед учил своих последователей тому, что Судному дню будет предшествовать появление одноглазого аль-Масиха ад-Даджжаля (лжемессия) в сопровождении семидесяти тысяч евреев из Исфахана. Потом с неба низойдет Иса (Иисус) и восторжествует над лжемессией. В доктрине суннитов ашрат ас-са’а – признаки Часа, то есть знамения Судного дня, – включают в себя огромное черное облако дыма (духан), спускающееся с неба; образование в земле провалов; нашествие Яджуджа и Маджуджа (Гога и Магога), которые будут опустошать земли и убивать правоверных. Когда же Аллах изведет Гога и Магога, солнце встанет с запада и из-под земли выйдет Даббат аль-ард (существо земное); затем зазвучит божественная труба, мертвые восстанут (аль-Кийама) на последний суд (Яум аль-Хисаб). Впрочем, это пророчество не сбылось, и Мухаммед поспешно перешел от идей искупления к империализму. Как пророк уверял в Медине, Аллах желает, чтобы мусульмане сохранили Его честь, наказывая неверных, – и не просто ожидали Страшный суд, но и начали содействовать его скорому наступлению, совершая джихад[57]. Шиитская эсхатология в целом похожа на суннитскую, но в ней после периода распущенности и разврата предполагается возвращение двенадцатого имама, Мухаммада аль-Махди.
Для христиан исламские завоевания на Ближнем Востоке и в Северной Африке были лишь самой масштабной из целого ряда страшных опасностей. Христианству грозили еще викинги, мадьяры и монголы. Кто-то видел в этих и других несчастьях знаки конца света: христианская эсхатология никогда не сходила со сцены. Иоахим Флорский (1135–1202) делил историю на три этапа и обещал скорое наступление третьего, последнего. А после Черной смерти, постигшей христианский мир в 1340-х годах – если судить по коэффициенту смертности, это было самое страшное бедствие, какое когда-либо доводилось пережить христианам, – некоторые решили, что конец близок. В 1356 году монах-францисканец Жан де Роктайад написал книгу Vade mecum in tribulatione («Путеводитель в мучении»), в которой предсказывал неспокойные времена в Европе: общественные беспорядки, бури, наводнения и новые эпидемии[58]. Подобные почти революционные видения вдохновляли в 1420 году чешских таборитов, а в 1485-м – францисканца Иоганна Хильтена, пророчившего закат папства[59]. И опять же, вслед за тем, как Мартин Лютер произвел эпохальные изменения в церковной иерархии, милленаризм придал самым разным сектам – анабаптистам, диггерам, левеллерам – ту уверенность, благодаря которой они бросили вызов официальной власти. И хотя в XVIII столетии погоня за тысячелетним царством утихла, в XIX–XX веках она возродилась вновь: последователи самопровозглашенного пророка Уильяма Миллера (позже известные как адвентисты седьмого дня) основали новую церковь с решительно милленаристской доктриной, предвещавшей конец света в 1844 году. (Человечество выжило, и миллериты назвали это «Великим разочарованием».) Свидетели Иеговы и члены Церкви Иисуса Христа Святых последних дней (мормоны) имеют свои особые воззрения на неотвратимость эсхатона. Многие лидеры современных культов убедили последователей, что до конца времен уже недалеко. А некоторые из этих деятелей, в особенности Джим Джонс, Дэвид Кореш и Маршалл Эпплуайт, добились апокалипсисов локального масштаба в форме массовых самоубийств.
Одним словом, конец света исключительно часто встречается в нашей письменной истории.
Судные дни
Можно было бы подумать, что развитие науки в конце концов освободит людей от религиозной и псевдорелигиозной эсхатологии. А вот и нет. Как выразился социолог Джеймс Хьюз, мало кто обладает иммунитетом «к милленаристским предрассудкам – хоть благим, хоть пагубным, хоть фаталистическим, хоть мессианским»[60]. Всего чуть больше века назад, когда близилась к завершению первая поистине «индустриализованная» война, которую вели посредством танков, самолетов, подлодок и ядовитого газа, в Фатиме, португальской деревушке, являлась Дева Мария; при Армагеддоне (Мегиддо в тогдашней Палестине) кипели бои; Святую Землю провозгласили домом евреев; немецкие войска провели наступательную операцию «Михаэль», названную в честь Архангела Михаила; и разразилась глобальная пандемия, более смертоносная, чем сама война[61]. Многие провозвещали неминуемый конец света, когда к власти в России пришел Владимир Ленин, устроивший по всей бывшей Российской империи антицерковный террор и иконоборчество[62]. 21 июня 1919 года в New York Times писали, что русские крестьяне по всей стране считают Ленина «не кем иным, как антихристом, о котором сказано в Писании»[63].
Уроженец Кёльна, политический философ Эрик Фёгелин полагал, что коммунизм (как и нацизм, от которого ему пришлось бежать в 1938 году) был основан на утопической и искаженной интерпретации христианства. Фёгелин определял «гнозис» как «предполагаемое непосредственное восприятие или видение истины без необходимости критического осмысления; особый дар, которым наделена духовная или интеллектуальная элита». Он уверял, что гностицизм представляет собой «тип мышления, который претендует на абсолютное познавательное владение реальностью»[64]. И когда гностицизм принял форму политической религии, в нем возникло опасное и ложное стремление «имманентизировать эсхатон» – иными словами, создать Царство Небесное на земле[65]. Современные гностики, по мнению Фёгелина, стремятся к «редивинизации общества… заменяя веру в христианском смысле более ощутимыми способами причастности к божеству»[66][67]. (Фёгелин предполагал, что этот сдвиг к «ощутимой причастности» мог представлять собой ответ на сложность поддержания подлинной христианской веры[68].) В недавних, но сходных по духу произведениях историк Ричард Лэндис отмечал, что тот же самый порыв характерен для широкого спектра исторических и современных милленаристских движений, вплоть до салафитского джихадизма и радикального энвайронментализма[69].
Похоже, наука не вытеснила эсхатон, а только его приблизила. Известно, что Роберт Оппенгеймер, увидев взрыв первой атомной бомбы в Нью-Мексико, неподалеку от Уайт-Сэндс, вспомнил слова Кришны из «Бхагавадгиты» (индийской «Песни Господа»): «Я стал Смертью, разрушителем миров»[70]. В самом начале холодной войны художница Мартил Лангсдорф, чей муж сыграл ключевую роль в Манхэттенском проекте, создала образ Часов Судного дня[71]. Впервые они появились на обложке «Бюллетеня ученых-атомщиков» как наглядный пример страха, терзавшего многих физиков, – в том числе тех, кто был вовлечен в создание атомной бомбы: они боялись, что «техногенная катастрофа» уже, как это ни ужасно, совсем рядом. Полночь на Часах Судного дня означала ядерный Армагеддон. Много лет именно редактор «Бюллетеня», Юджин Рабинович, решал, куда перевести стрелки часов. После его смерти этим занялся комитет, который собирается дважды в год. В период холодной войны ближе всего к полуночи стрелки оказывались в 1953–1959 годах, когда до Судного дня оставалось всего две минуты. Ученые также сочли невероятно опасными 1984–1987 годы: на протяжении четырех лет подряд стрелки показывали три минуты до полуночи. Эти страхи отразились и в популярной литературе. Роман Невила Шюта «На берегу» (1957), действие которого происходит в 1963 году, повествует о жителях Мельбурна, беспомощно ожидающих той минуты, когда появится смертоносное облако радиоактивных осадков – следствие Третьей мировой войны, начавшейся (что несколько неправдоподобно) с албанского ядерного удара по Италии. Выбор у них невеликий – беспробудное пьянство или выпущенная правительством таблетка для самоубийства. А в графическом романе Рэймонда Бриггса «Когда дует ветер» (1982) пожилая чета, Джим и Хильда Блоггс, прилежно строит противорадиационное убежище, как будто Третью мировую можно пережить так же, как и Вторую.
И все же надежность Часов Судного дня под вопросом. В наши дни историки сходятся во мнении, что самым опасным моментом холодной войны был Карибский кризис. Но в течение всего 1962 года стрелки часов показывали семь минут до полуночи, а в 1963-м они были передвинуты на 23:48 и оставались там, даже когда президент Линдон Джонсон усилил вмешательство США во вьетнамскую войну. Что примечательно, в январе 2018 года атомщики решили, будто мы находимся в двух минутах от Армагеддона[72], а спустя два года передвинули стрелку вперед, на сто секунд до полуночи, – на том основании, что «существованию человечества по-прежнему грозят сразу две опасности (ядерная война и изменение климата), многократно усиленные информационной войной, которая стала возможной вследствие развития кибернетических технологий и которая подрывает способность общества к правильному реагированию. Положение дел в сфере международной безопасности вселяет ужас не только из-за этих угроз, но и потому, что мировые лидеры допустили разрушение международной политической инфраструктуры, призванной справиться с упомянутыми опасностями»[73]. Выходит, сегодняшний злой рок всегда лучше, чем прошлогодний.
Ядерный кошмар был не единственным апокалиптическим предвидением, преследовавшим мир в дни холодной войны. С 1960-х по конец 1980-х годов боязнь глобального перенаселения привела к ряду ошибочных и порой откровенно пагубных усилий, направленных на «контроль» за рождаемостью в так называемых странах третьего мира. Стивен Энке из корпорации RAND[74] утверждал, что, если платить беднякам за согласие на стерилизацию или введение внутриматочных контрацептивов, это будет содействовать развитию в 250 раз эффективнее, чем любые иные формы помощи. Книга Пола Эрлиха «Демографическая бомба» (The Population Bomb, 1968), созданная по заказу Сьерра-клуба[75], предсказывала, что в 1970-х годах сотни миллионов людей умрут от голода. Линдон Джонсон поверил этим словам – и точно так же им поверил почти весь Конгресс, в двадцать раз увеличив бюджет Агентства международного развития США, нацеленный на семейное планирование. В 1969 году Роберт Макнамара, президент Всемирного банка и бывший министр обороны США, объявил, что банк займется финансированием здравоохранения только в том случае, «если оно будет теснейшим образом связано с ограничением рождаемости, потому что медицинские учреждения, как правило, содействуют снижению уровня смертности и тем самым ведут к демографическому взрыву». Ряд американских институтов – в том числе Фонд Форда и Совет по делам народонаселения – заигрывали с идеей массовой принудительной стерилизации целых групп населения. Последствия таких действий – очередной пример того, сколь много вреда могут причинить люди, убежденные в неминуемом апокалипсисе, который они сами себе вообразили. Индианок склоняли, а иногда и принуждали, к использованию внутриматочных спиралей, индийцев – к вазэктомии, и это стало причиной многих страданий. В разгар чрезвычайного положения в Индии правительство Индиры Ганди провело более восьми миллионов стерилизаций. Примерно две тысячи человек умерли из-за плохо сделанных операций. Кроме того, ООН поддержала Коммунистическую партию Китая в еще более жестоко внедряемой политике «одна семья – один ребенок»[76]. Сейчас, в ретроспективе, мы видим, что проблему с ростом населения решила не массовая стерилизация, а «зеленая революция» в сельском хозяйстве, первопроходцами которой были такие агрономы, как Норман Борлоуг.
Милленарии наших дней пророчат климатическую катастрофу. «Примерно в 2030 году, – пишет Грета Тунберг, защитница окружающей среды из Швеции, – мы можем запустить необратимую неконтролируемую цепную реакцию, которая приведет к концу нашей цивилизации в ее нынешнем виде»[77]. «Через двенадцать лет миру придет конец, если мы не решим проблему изменения климата», – предсказывала в 2019 году конгрессвумен Александрия Окасио-Кортес[78]. Появление Греты Тунберг как олицетворения радикального энвайронментализма воскрешает в памяти былые формы эсхатологии – и не в последнюю очередь из-за того, каких суровых жертв требует девушка. «Нам не нужна „низкоуглеродная экономика“, – заявила она на Всемирном экономическом форуме в январе 2020 года. – Нам не нужно „снижать выбросы“. Мы должны их полностью прекратить, если хотим сохранить шанс удержать потепление в пределах полутора градусов… Любой ваш план, любая ваша политика не дадут ровным счетом ничего, если в их основе не будет радикального прекращения выбросов начиная с сегодняшнего дня»[79]. Новая зеленая революция – или «Новый зеленый курс», который предлагают Окасио-Кортес, Тунберг и другие, – предполагает резкое сокращение всех выбросов углекислого газа без особого внимания к экономической и социальной цене такой меры. Мы еще вернемся к этому вопросу, сейчас же достаточно сказать, что предупреждения о неотвратимом конце света рискуют стать все менее достойными доверия, если их так часто повторять (подобно крику «Волк!» из детской сказки).
Нельзя отрицать тот факт, что и пророкам-милленариям, и гностикам, стремящимся к эсхатону, и ученым, предвещающим беды, и авторам, которые эти беды изображают, удалось предсказать не менее сотни концов света, обернувшихся ничем. И здесь мне вспоминается театральная комедия «За гранью» (Beyond the Fringe, 1961), в которой Питер Кук играет роль брата Энима – пророка, который в ожидании апокалипсиса привел своих последователей на вершину горы.
ДЖОНАТАН МИЛЛЕР: Каким же будет тот конец, что ты предвозвестил, брат Эним?
ВСЕ: Да, каким же будет он?
ПИТЕР КУК: Ну, все будет так… порвется небо в клочья – понимаете ли, – и горы уйдут под землю – понимаете ли, – и поднимутся долины – понимаете ли, – и будет шум великий от того.
МИЛЛЕР: А раздерется ли надвое завеса в храме?
КУК: Завеса в храме раздерется надвое за две примерно минуты до того, как мы увидим знак: явленье в небе головы летящей зверя.
АЛАН БЕННЕТТ: И будет могучий ветер, брат Эним?
КУК: Да, безусловно, могучий ветер будет, ведь слово Божие о том нам говорит…
ДАДЛИ МУР: И этот ветер будет столь могучим, что сможет он земные горы повалить?
КУК: Ну нет, столь могучим он не будет – и потому мы на гору поднялись… какой ты все-таки болван…
МИЛЛЕР: Когда же будет он, обещанный тобой конец?
ВСЕ: Да, когда же будет он, когда?
КУК: Примерно через полминуты, как указывают древние свитки… и мои наручные «Ингерсолл».
Пророк и его последователи собираются с духом, готовясь к концу света, и начинают обратный отсчет:
КУК: Пять, четыре, три, два, один – ноль!
ВСЕ (нараспев): Пришел конец – и да исчезнет мир!
Пауза.
КУК: Время было по Гринвичу, так ведь?
МИЛЛЕР: Да.
КУК: Ну да, я думал, полыхнет пожарче. Ладно, ребята, завтра в тот же час… наш день еще настанет!
«Пришел конец – и да исчезнет мир!» Актеры спектакля «За гранью» готовятся к концу света.
Статистика бедствий
На самом деле нам стоит бояться не того, что бедствия убьют нас всех, а того, что они убьют многих. Проблема в том, что мы стараемся осмыслить и потенциальный масштаб катастроф и их вероятность. «Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика». Этот афоризм обычно приписывают Сталину. Кто сделал это первым? Истоки можно проследить до колонки Леонарда Лайонса, опубликованной в 1947 году в Washington Post:
В те дни, когда Сталин был Народным комиссаром боеприпасов СССР [так писал Лайонс], состоялась встреча высших комиссаров. Обсуждали прежде всего голод, царивший в Украине. Один чиновник, поднявшись, заговорил об этой трагедии – о том, как от голода умирают миллионы людей. Он начал приводить цифры… Сталин прервал его: «Если от голода умирает только один человек, это трагедия. Если умирают миллионы, это всего лишь статистика»[80].
Лайонс не привел первоисточник, но почти несомненно, что он – либо же сам Сталин – взял эту фразу у Курта Тухольского, который, в свою очередь, приписывал ее одному французскому дипломату: «Война? Мне кажется, в этом нет совершенно ничего ужасного! Смерть одного человека – это катастрофа. Сотня тысяч мертвецов – это статистика!»[81] Вариант такого образа мыслей, как заметил Элиезер Юдковский, мы встречаем и сегодня: «Люди, которые и не помыслят навредить ребенку, слышат об опасности, грозящей самому нашему существованию, и говорят: „Ну, может быть, род человеческий и не заслуживает того, чтобы выжить…“ Проблема, которую экзистенциальные риски представляют для рациональности, состоит вот в чем: масштабы катастроф настолько велики, что люди переходят к другому типу мышления. Внезапно смерть людей перестает быть чем-то плохим, а подробные прогнозы, столь же внезапно, перестают требовать каких-либо экспертных знаний»[82].
Но мы должны осмыслить статистику – или по крайней мере попытаться. И если сделать должную поправку на серьезные недостатки исторических источников, то можно сказать, что за всю документированную историю, по всей вероятности, было семь масштабных пандемий, жертвами которых становилось более 1 % от установленного на тот момент населения мира, причем четыре из них убили более 3 %, а две – Юстинианова чума и Черная смерть – более 30 % (впрочем, возможно, что первая собрала намного менее кровавую жатву)[83]. Схожим образом, доступные данные о смертности во время войн указывают, что поистине смертоносных конфликтов было немного. Сведения, собранные физиком Льюисом Фраем Ричардсоном и социологом Джеком Леви, а также авторами ряда других, более поздних исследований, позволяют выявить семь крупномасштабных столкновений, в каждом из которых погибло более 0,1 % населения мира (от уровня, установленного на тот момент, когда начались вооруженные действия). Если говорить в абсолютном выражении, то самыми смертоносными конфликтами в истории были две мировые войны. Ричардсон провел анализ всех смертоносных конфликтов с 1820 по 1945 год, и лишь две мировые войны получили 7 баллов – иными словами, это были единственные события, в которых погибли десятки миллионов, три пятых (60 %) от числа умерших во всей выборке, включавшую войны, убийства и все, что между ними[84]. В мировых войнах (начавшихся в 1914 и 1939 годах) погибло соответственно около 1 и 3 % населения мира. Возможно, конфликты, сравнимые по уровню разрушений, случались и раньше; особенно это касается войн, проходивших в Китае в эпоху Троецарствия (III в. н. э.), между концом империи Хань и победой империи Цзинь[85]. А если говорить в относительном выражении – то есть о доле убитых среди тех, кто участвовал в боях, – то в число самых смертоносных войн современной истории войдет война Тройственного альянса (1864–1870), практически неизвестная за пределами воевавших в ней стран (Аргентина, Бразилия и Уругвай совместно выступили против Парагвая). В целом патогены были намного смертоноснее войн. И кроме того, большинство из погибших в войне Тройственного альянса умерли не в бою, а от болезней. По оценкам Чирилло и Талеба, «ни один вооруженный конфликт не приводил к гибели более 19 % населения мира»[86]. Конкистадоры убили на порядки меньше жителей Центральной и Южной Америки, чем завезенные ими европейские болезни, сопротивляться которым коренные народы не могли[87].